– Он? – спросил следователь, от вида и запаха трупов его подташнивало, кожа приняла серовато-зелёный оттенок, но он мужественно держался.
– Нет, – Травин покачал головой, разглядывая лицо мертвеца над началом разреза, идущего от ключицы, – но этого человека я тоже знаю. Его фамилия Беляев, он цирковой артист и для картины ставит трюковые номера. Вам о нём лучше Свирского спросить, они хорошо знакомы. От чего он умер?
– Товарищ Ляпидевский, – заглянув в бумагу, сказал Можейко, – утверждает, что от естественных причин. Шею свернул, когда с поезда упал.
– Но… – начал Фима, отчаянно замахав руками, – это же ещё не окончательно, может быть, ему сначала позвоночник сломали, и только потом скинули из вагона. Мы обязательно найдём объяснение.
– Вон как отыщете, тогда и погутарим, а до тех пор выдумки, товарищ доктор, оставьте при себе, следствие фактами, так сказать, оперирует. А насчёт вашего счетовода я у товарища Свирского справлюсь, уж не беспокойтесь, только смекаю, появится он скоро жив-здоровёхонек.
Можейко встряхнул бумагой и неторопливо пошёл на выход, наверху остановил поднявшегося вслед за ним Травина, переписал его данные, предупредил, что вызовет его при необходимости. Сергею показалось, что такой необходимости, скорее всего, не возникнет. Следователь уже всё для себя решил, и, в принципе, правильно сделал, фактов, прямо указывающих на преступление, действительно никаких не было.
– Ты что там хотел сказать? – Сергей перехватил Фиму на пути к блокноту.
– Да не пойму я, – бывший лаборант, а теперь уже доктор замялся, – на первый взгляд он с поезда упал и шею свернул, позвонок выбит. Но, понимаешь, какое дело, синяков у него мало.
– В смысле?
– Он же с поезда упал, должен был сильно расшибиться. Обычно, когда людей привозят сразу, они ещё мягкие, а этот уже коченеть начал, так что мы примерно представляем, как он лежал. Но повреждений слишком мало, на нижней челюсти есть царапины, на груди небольшой синяк по центру, там, где сердце, плечом он ударился так, что аж сломал. Там гематома должна быть на полруки, а почти нет ничего. Ну ещё печень у твоего знакомого ни к чёрту, лёгкие прокурены, сосуды всякой дрянью забиты, но он бы ещё несколько лет протянул.
– Ты как думаешь?
– В Москве есть доктор Юдин, он заведует хирургией в институте Склифосовского, ты его наверняка не знаешь.
На самом деле Травин доктора Юдина помнил неплохо, тот лечил одну его знакомую из таксопарка несколько лет назад от сотрясения мозга, но Ляпидевскому это говорить не стал, чтобы не увести от темы разговора.
– Он доказал, – продолжал Фима, – что после смерти кровь перестаёт сворачиваться, и значит, у мертвецов синяки не появляются. Но если он при жизни упал и сломал шею и плечо, должна быть свернувшаяся кровь, гематомы, то есть синяки. А такое есть только на шее, а на плече почти нет. Но теория ещё не точная, я Юдину напишу и фотографии приложу, только когда ответит, не известно. Вот если бы время смерти можно было с точностью до минуты узнавать, уверен, я бы всё точно объяснил.
– А такое возможно?
– Медицина, – важно сказал Ляпидевский, – каждый день что-то новое открывает, потому что горизонты науки безграничны. И вообще, может, его другим способом убили, видел синяк в области сердца? Например, какое-то лекарство дали ядовитое, которое через некоторое время распадается, и следов в организме уже не найти. Или электрическим током ударили.
– Но тогда бы следы от ожогов были.
– Я читал в немецком журнале, что североамериканец Никола Тесла такие лучи изобрёл, которые могут человека на расстоянии убить. А ещё был такой учёный, Михаил Филиппов, так он сделал прибор, который передавал взрыв на целую версту. Погиб при странных обстоятельствах, вот прям как это. Сейчас я тебе расскажу, какую он потрясающую штуку изобрёл.
Ляпидевский был одним из тех людей, которые страстно увлечены наукой и горят поделиться своей страстью с другими. Будущее цивилизации рисовалось ему в фантастических тонах, он был твёрдо уверен, что пройдёт ещё двадцать, максимум тридцать лет, и у природы не останется тайн. И что именно он, Ефим Ляпидевский, будет одним из тех, кто эти тайны раскроет. В другое время Сергей бы с удовольствием прослушал небольшую и очень познавательную лекцию, но стрелка часов приближалась к обеду, поэтому он пожал Фиме руку и попрощался, обещав заглянуть на днях.
Кольцова говорила, что Федотов живёт не один, а с какой-то женщиной, по дороге Травин зашёл в лавку, купил бутылку сухого вина, небольшую головку кавказского копчёного сыра, фунт ветчины и полдюжины трубочек с заварным кремом.
Небольшой одноэтажный дом, выкрашенный жёлтой краской, стоял на углу бывших Графской улицы и Ермоловского проспекта. Сводчатая арка вела в общий с другими строениями двор, разделённый низким заборчиком. Во дворе росла шелковица и бродили куры, в той части, которая относилась к дому Федотова, двери вели в четыре квартиры и подвал, в подвале жильцы хранили свои запасы варенья и овощей, телеграфист жил в левой квартире возле арки, три его окна выходили на Университетскую.
Выкрашенная коричневой краской дверь с железной ручкой была заперта. Травин постучал, подождал несколько секунд и постучал ещё раз. Со стороны улицы раздался скрип, задребезжало стекло, кто-то открыл окно.
– Подождите минуту, пожалуйста, – раздался голос Федотова, – я мигом.
Ждать пришлось чуть меньше, в скважину вставили ключ, повернули, и на пороге возник телеграфист в коляске.
– Привет, – сказал он, – прости, что заставил ждать, понимаешь, заперли меня как в каземате. Проходи скорее.
Сергей зашёл в небольшую прихожую с вешалкой, которая выходила в коридор. Федотов занимал три комнаты, в первой дверь была распахнута, там стоял буфет, кухонный стол и кухонный шкаф с примусом, на стене висел рукомойник.
– Сюда, – телеграфист показал на вторую комнату, – ты, брат, поспеши, а то я завтракал рано, кишка с кишкой разговаривать уже начала, но тебя дождался. Садись, не стесняйся, у нас сегодня всё по-простому.
Вторая комната была больше первой раза в два, там стояла односпальная кровать, шкаф с зеркалом и круглый стол с четырьмя стульями. На столе стояла супница и три тарелки, запотевший графин с прозрачной жидкостью и доступные дары южной России – помидоры, абрикосы, колбаса и мягкий сыр. Травин добавил к натюрморту бутылку вина, а остальные продукты отнёс на кухню, хоть Федотов и протестовал.
– А то, можно подумать, у нас есть нечего, – говорил он, – ты, брат, конечно же молодец, но это лишнее.
– Ничего не лишнее, – раздался женский голос, и через порог переступила молодая женщина.
Она была в точности такая, как её описала Кольцова – выше среднего роста, с тонкой талией, наивными чертами лица и большими карими глазами. Каштановые волосы женщина скрыла под косынкой.
– Витя, что ты дверь оставил открытой? Помнишь, что дворник сказал, уже два примуса украли. Здравствуйте, товарищ.
Женщина протянула руку, пальцы у подруги Федотова были тонкие и прохладные.
– Сергей Олегович, – представился Травин, – но лучше просто Сергей.
– Мария Ильинична, – женщина чуть присела, изображая книксен, – и вы тоже зовите меня по-простому, как все друзья зовут, Мура или Мурочка. Витя, ты принял лекарство?
Федотов кивнул.
– Хорошо, умничка. Рада знакомству, приятного аппетита, – Мария отступила на шаг к третьей комнате.
– А как же вы? – спросил Сергей.
– Да, – Федотов чуть из коляски не выпрыгнул. – Машенька, ну, пожалуйста, отобедай с нами. Товарищ не то что не возражает, а требует. Серж, ты ведь требуешь?
– Да, – Травин слегка озадаченно кивнул. – Смотрите, рядом с нами будет стоять пустая тарелка, да у нас кусок в рот не полезет.
– Ну хорошо, так и быть, – Мурочка царственно кивнула, потом прыснула. – Я быстро, присоединюсь к вам через десять минут, мне надо себя в порядок привести.
Когда дверь в её комнату закрылась, Федотов дёрнул Травина за рукав, сам подкатил к столу, переполз на стул.
– Садись, хряпнем по маленькой, закусим.
Он разлил жидкость из графина в две рюмки.
– Не могу, – Сергей постучал по голове кулаком, – от одной капли раскалываться начинает, доктора говорят – из-за контузии. Даже пиво не идёт, как проклятие какое-то.
– Тогда вот морсу налей, а я, брат, выпью. Ты не поверишь, какое мне счастье подвалило с Машенькой, вот расхрабрюсь, возьму и признаюсь.
– В чём? – не понял Травин.
– Что люблю её.
– Погоди, я думал, вы вместе живёте.
– Куда там, – телеграфист огорчённо махнул рукой, – комнату ей сдаю, а она вон возится со мной, вроде как вместо платы. Разве такая посмотрит в мою сторону? Серж, ты же её видел – богиня, других слов нет. Только чувствую, вот здесь, сердцем, и я ей чуточку небезразличен. Смотри, и обед она приготовила, и по утрам меня на работу отвозит, и на процедуры иногда, и даже на аэродром раз в неделю, я ведь снова летать начал, на местной базе Осоавиахима. Никакими деньгами такое не измерить.
Травину только и оставалось, что молчать и слушать. Кольцова заявила, что между ними двумя явно есть романтическая связь, да и соседка ей сказала, мол, женятся скоро. Но Федотову пересказывать это не стал, тот все десять минут, что его квартирантка причёсывалась и припудривалась, разливался соловьём о своих чувствах и замолчал, только когда Мария-Мурочка появилась в комнате. Она распушила волосы и надела короткое приталенное платье. Когда женщина села на стул, платье натянулось на небольшой груди и сдвинулось вверх, обнажая часть бедра. Чулок женщина не носила, ноги её были загорелыми и стройными.
Несмотря на опасения Сергея насчёт обеда с влюблённой парочкой, всё прошло неплохо. Суп с потрошками был великолепен, жареная курица с рисом почти вся досталась Травину. Федотов и Мурочка отломили по крылышку и на этом ограничились, Федотов пил водку, Мария – принесённое Сергеем вино, а сам Травин – шелковичный морс. Разговор получился непринуждённый, без подколов и неуместных шуток. Телеграфист ударился в воспоминания о военных годах, но не лепил из себя героя, а всего лишь рассказывал эпизоды, связанные с ним и Сергеем. Если бы не головная боль, эхом отдающая на воспоминания, Травин отлично бы отдохнул.