– Не довезёте Виктора Николаевича до дома? – попросила она. – Я сегодня с подругой встречаюсь здесь, в посёлке, и вернусь только вечером, часов в восемь.
Минут через тридцать на станции появился паровоз с тремя сидячими вагонами, прицепленными перед грузовыми, на платформе стояло человек пятнадцать. Сергей заглянул в билетную кассу, справился, уезжала ли в Москву женщина, достал газету и показал, какая именно. Утром, когда он вернулся с охоты, никакой телеграммы в почтовом отделении не было, и Травин решил удостовериться, действительно ли Малиновская и Зоя сели на поезд.
– Как же, помню, – сказал кассир, – торопились очень. Багаж-то заранее погрузили, а они приехали за пять минут до отправления, на автомобиле. Артистку эту я знаю, только надменная очень, я её, значит, спросил, как оно, кино это, так она ничего не ответила, билет забрала и юрк в вагон, и подруга ейная туда же.
– Не видели, они на извозчике приехали?
– Наблюдал, как же. На автомобиле явились, прямо к перрону подкатили, водитель ихний чемодан нёс и ридикюль.
Сергей поблагодарил, обменял полтора рубля на три билета до Пятигорска и вернулся к Лене и телеграфисту. Кольцова рассказывала, как она удачно слетала в Москву, в редакцию, и как редактору понравились её фотографии. Федотов поначалу всё больше отмалчивался, то, что Мурочка осталась, его явно беспокоило, но говорить об этом он не хотел. Травин поделился своими впечатлениями от «юнкерса», телеграфист оживился, и всю дорогу до Университетской улицы они обсуждали самолёты. Кольцова тоже в стороне не осталась, она рассказала, как летала в Москву через Ростов, а обратно сразу до Минеральных Вод, и что ужасно боялась, но только первый раз, а потом успокоилась. Они завезли коляску с Федотовым в квартиру, распрощались и двинулись к гостинице.
– Не знал, что редакция оплачивает такие дорогие билеты, – сыронизировал Сергей.
– Я встречалась с Пузицким и его начальником, – Лена не обратила на колкость внимания, – они считали, что Федотов ни при чём. Но когда я собиралась тебе телеграфировать, что больше мы этим не занимаемся и я остаюсь в Москве, здешнее ГПУ прислало сообщение, будто раскрыли какую-то банду бывших белогвардейцев и в ближайшее время кого-то арестуют. Пришлось лететь обратно.
– Зачем?
– Артур Христианович хочет, чтобы ты поддерживал с Федотовым отношения, пока отпуск твой не закончится, и посмотрел, как он будет себя вести, когда шайку накроют. Если он с ними связан, потом они что-нибудь придумают с Меркуловым. Кто такой Меркулов?
– Начальник особого отдела псковский.
– Это он тебя послал, да? Значит, ему доверяют, а местным – нет. У окротдела ГПУ уже два раза всё сорвалось, людей брали, а они оказались совсем не те.
– Так они думают, что Федотов выведет на тех, кто на свободе останется?
– Не знаю, – Лена пожала плечами, – Пузицкий отчего-то считает, что тут какое-то подполье действует и готовит восстание. И Федотов вовлечён. Да вот же, на этой воздушной станции у него друзья, наверняка из них и бывшие офицеры есть.
– Для этого как раз окротдел и работает, там под сотню сотрудников и воинская часть, а я один, – резонно заметил Травин.
– Хочешь, сам слетай в Москву и об этом доложи. Мне они не рассказывали, что и как, только сообщили, что надо за Федотовым проследить и, если что заметишь, сообщить.
– А ты, значит, уезжаешь?
– Чёрта с два, остаюсь с тобой. Какой-то инспектор Бушман здесь работает, в ГПУ, при надобности через него смогу связаться, чтобы на билеты тратиться не пришлось. Знаешь, мне в голову пришло, эта Мурочка, как она себя называет, выглядит очень подозрительно. С чего бы это ей вдруг в авиаторы податься?
– Отличный вопрос, – согласился Травин, – и к нему, зачем ей именно «юнкерс». Чем У-1 не угодил?
Подругой Мурочки был пузатый мужчина лет пятидесяти, лысый, с усами щёточкой, в роговых очках и льняном пиджаке, по фамилии Лившиц. Он сидел на диване в номере гостиницы «Нарзан» – каменного двухэтажного здания, стоящего со стороны платформы на Ростов, и пил минеральную воду, поминутно обтирая потную шею платком. Мурочка сидела напротив, сложив руки на коленях, словно школьница.
– Состав будет сформирован через неделю, – говорил мужчина, бросая жадные взгляды на коленки женщины, – я сразу же телеграфирую этому вашему Федотову. По вторникам, четвергам и субботам, правильно?
Мурочка качнула головой.
– Что ещё? – недовольно спросил Лившиц, закуривая папиросу.
– Присылайте в любой день, как только будет готово, вот адрес, на который можно слать телеграмму, и текст, – женщина положила на стол лист бумаги, – мой человек будет заходить на почту каждый день и проверять. Как нам поступить с вашей долей? Схоронить и потом отправить в Ростов?
– Возникли осложнения, – собеседник побарабанил пальцами по столу, вытащил из портсигара папиросу, но прикуривать не стал, – мне придётся ехать самому, так что извольте встретить меня и перевезти в безопасное место. И без глупостей, в Пятигорске у меня тоже есть люди, они будут предупреждены.
– Вы идиот, – неожиданно резко сказала Мурочка, – мало того что трясётесь от страха, так и бандитов сюда приплели. Значит, это они за Завадским следят? Знаете, в вашем деле слишком много риска, того и гляди ГПУ прознает. На этом наши дела кончены, поищите кого-нибудь ещё.
– Как пожелаете, – мужчина спокойно смотрел на собеседницу, – в таком случае я просто задержу груз, и найду кого-то ещё.
– Никого вы не найдёте.
– Найду.
– Ладно, – подумав, согласилась женщина, – будет вам безопасное место, но имейте в виду, дальше вы сами по себе.
– Естественно. И я желаю больше.
– Насколько?
– Шестьдесят процентов.
– Это грабёж, – Мурочка вскочила, – мне ещё с Завадским расплачиваться.
– Ваши трудности. Шестьдесят, и ни рублём меньше. И какое мне дело до Завадского и его людей, не хочу иметь с ними никакого дела напрямую, всё должно быть между нами.
– Сорок. Мне что, за просто так стараться?
– Пятьдесят. Послушайте, я сильно рискую и не собираюсь делать это за меньшее. Если не согласитесь, сделка отменяется.
– Я это уже слышала. Сорок пять.
– Договорились, – мужчина надменно усмехнулся. – А теперь, не желаете ли развлечься? Вина выпьем, потанцуем, опять же, до утра я свободен, скрепим наш договор, так сказать, актом согласия.
– Это будет стоить вам десяти процентов, товарищ Лившиц, – холодно сказала Мурочка.
– Не надо имён, – прошипел собеседник, – и вы слишком дорого себя цените, барышня, я ведь опять могу передумать.
– Через неделю, – женщина подошла к двери, – жду телеграмму, а потом и вас. Иначе будете иметь дело с Завадским, он вам устроит такой акт согласия, до смерти не забудете.
Мурочка вышла на улицу, на углу гостиницы её ждала пролётка, там сидел франтоватого вида мужчина со сломанным набок носом и тонкими усиками.
– Дело сделано, Базиль, – женщина отобрала у него вожжи, хлестнула кобылу.
Пока пролётка бодро ехала по дороге в Пятигорск, она пересказала Базилю свой разговор с Лившицем.
– Этот гад захотел почти половину, – сказала Мурочка.
– Убить его? – Базиль курил, равнодушно глядя по сторонам. – Это займёт десять минут.
– Ни в коем разе, но ты должен проследить, чтобы он никак не связался здесь с кем-то ещё, иначе наш план раскроется.
– Ты же не собираешься отдавать ему половину? Может быть, просто заменить ящики и пусть едет куда пожелает?
– Этот дурак хочет, чтобы мы его отвезли в безопасное место, значит, наймет кого-то, чтобы мы его не убили по дороге, а что повезёт, не скажет. Но это не важно, как только груз будет на месте, от Лившица ты избавишься, в суматохе никто не заметит. А когда спохватятся, свалят всё на Завадского, вот он удивится.
Базиль приподнял уголок рта, для него это был признак безудержного веселья. Мурочка тоже рассмеялась, свободно и заразительно.
– Всё-таки мы разбогатеем, – сказала она, – ещё неделя, Базиль, и мы станем безумно богаты.
Глава 17
– Вы пройти не можете.
Режиссёр Свирский растерянно посмотрел на невысокого толстячка, стоящего перед лифтом. Сам он сидел в коляске и поэтому глядеть приходилось снизу вверх, отчего режиссёр чувствовал себя унизительно. Толстячок сложил ручки на объёмном животе и склонил голову набок, преграждая проход, за его спиной стояли двое носильщиков и дворник.
– Почему? – спросил Свирский. – Я ведь здесь живу.
– Товарищ, – сказал толстячок высоким голосом, – за гостиницу не уплачено. Двадцать три дня, номера по пятнадцать, десять и восемь рубчиков, итого семьсот пятьдесят девять пожалте, к этому плата за ресторанное обслуживание, сто восемнадцать рублей сорок копеек, и за мыльные принадлежности – четыре рубля с полтиной. Итого восемьсот восемьдесят один рубль девяносто копеек извольте внести в кассу гостиницы.
– Но я этим не занимаюсь, позвольте, у меня есть счетовод, он должен расплатиться. Я режиссёр, человек искусства, я снимаю картины, а не номера.
– Если вы говорите о товарище Парасюке, то он исчез.
– Как исчез?
– Растворился, – толстяк всплеснул руками. – Я говорил с ним вчера перед его отъездом, и он клятвенно обещал выдать деньги сегодня до десяти утра. Уже в седьмой и окончательный раз, между прочим. Но его комната пуста, в гостинице он со вчерашнего дня не появлялся, ваш счетовод – сбежал.
– Хорошо, – Свирский порылся в кармане, – я заплачу за свой номер, надо же мне где-то жить.
Режиссёр достал пачку денег, собираясь пересчитать, но толстяк выхватил их у него из рук.
– Шестьсот восемнадцать, – торжественно сказал он, пошелестев бумажками. – Итого пожалте двести шестьдесят три целковых и опять же девяносто копеек.
Возле лифта собрались люди, они с интересом смотрели на происходящее, переговаривались и тыкали в режиссёра пальцами. Гриша деликатно отошёл в сторону, делая вид, что он здесь совершенно ни при чём. Свирский чувствовал себя отвратительно. Нога болела, голова раскалывалась, хотелось помыться и выпить коньяка, но доступ к номеру закрывал директор гостиницы.