– А кто пропадает в основном – мужчины или женщины?
Можейко посмотрел в окно, напряжённо думая. Статистику по пропавшим он не собирал, но на самом деле, попадались в основном женские имена.
– Женщины, – признался он.
– Молодые?
Следователь помрачнел.
– Не обращал внимания, я тут человек, считай, новый, год всего, многое, так сказать, по наследству перешло. Пожалуй, что ты прав, молодых много пропадает, да и оно понятно, пожилые-то дома сидят.
– И что, выкуп кто-то просит?
Можейко с облегчением рассмеялся.
– Ты, товарищ Травин, буржуазных картин пересмотрел, кто ж за деньги будет людей похищать? Это только в капиталистических странах такое творится, а у нас при пролетарской власти пусть только попробуют. Да и не заплатит никто. Вот весной, слушай, украли жену у одного нэпмана, он в милицию, так, мол, и так, исчезла гражданочка без следа, а с ней бриллиантовый браслет и цепочка ценности большой, а ещё двадцать червонцев. Товарищ Ласточкин, агент первого разряда, очень опытный и ответственный товарищ, этим делом занимался, цепочку он обнаружил в городском ломбарде, так дальше клубок, значит, распутал и выяснил, что гражданка Паль сама себя украла, то есть сбежала с одним местным, так сказать, доном Жуаном, а поскольку червонцы они быстро прогуляли, сдала золотое изделие в ломбард. Ведь вот ещё, когда её отыскали, напрочь отказывалась возвращаться к законному мужу, да только тот сам молодец, увлёкся уже другой. Так что каждый случай отдельного рассмотрения требует.
– Это верно, – согласился Травин. – Послушай, ещё насчёт Парасюка, вчера дом чей-то сгорел у мясокомбината? Может, и он там пропал.
– Нет, там совсем другие граждане сгорели, Фёдор Иванович Гульник с корешами, как есть перепились и передрались, или дружки подожгли, эта сволочь блатная, она своих не жалеет, – Можейко спохватился, что выкладывает постороннему по сути человеку незаконченное ещё дело, – не задерживаю больше, гражданин. Если что узнаете, милости прошу.
У Сергея пока что были только догадки и подозрения, но он надеялся, что в скором времени они разрешатся. Но на самом деле их становилось только больше. Не успел он подняться в номер, чтобы переодеться, его окликнула дама с веером.
– Товарищ Травин, – томно сказала она, – вам письмо. Наверное, от женщины.
Молодой человек поблагодарил, забрал запечатанный конверт, пахнущий какой-то химией, внутри лежал лист бумаги, и был он совсем не от женщины, а от Ляпидевского. Врач-лаборант писал, что нужно встретиться, и это очень важно. Слово «важно» было подчёркнуто дважды. Пришлось на время отложить свидание с Кольцовой и отправиться в больницу.
Фима сидел за микроскопом, при виде Травина он суетливо подскочил, сжал руку.
– Такие дела, Сергей, – со значением сказал он, – я же говорил, что совсем всё не так.
– Ты о Беляеве? – догадался Травин.
– О нём, – Ляпидевский зашагал по комнате, поднимая и кладя вещи, – я ведь знал, что всё не так просто, поэтому послал все записи Юдину авиапочтой. Представляешь, какой человечище! Почти профессор, золотая голова, на международных конференциях выступает, но тут же ответил, нашёл время. Он считает, что смерть этого Беляева наступила раньше, причём намного. Не буду мучить тебя подробностями, но тело, когда жизненные его функции прекращаются, начинает коченеть. Когда к нам труп привезли, а было это в субботу вечером, он ещё не совсем застыл, и это значит что?..
– Что?
– А вот что! – Фима ринулся к столу, начал рыться в бумагах. – Где же это? Вот! Я исследовал каждый сустав, записал время, измерил температуру, и оказалось, ты только представь…
– Фима, – сказал Сергей, – ты молодец. У меня времени вагон, не торопись.
– А ну тебя, – махнул рукой Ляпидевский, – это не я, это Юдин молодец, он всё посчитал по моим записям и телеграфировал время смерти. От трёх до четырёх часов утра. Значит, я был прав, и с поезда его уже мёртвого сбросили, поэтому гематома и не образовалась. Как думаешь, надо это следователю отнести? Прежнее заключение-то наш профессор Рубинштейн подписал, он здесь окружной эксперт при суде, и в отпуск уехал в Ленинград, а тут вроде я со своей, точнее Юдина, идеей, вперёд него вылезу.
– С трёх до четырёх, говоришь, – задумчиво произнёс Травин, – значит, он Свирского не мог из окна выбросить. Конечно, надо следователю сообщить, пусть знает, что ты тут не стёклышки у микроскопа протираешь, а серьёзной работой занимаешься.
– Это следователь так сказал про стёклышки, да? – обиделся Фима.
– Намекнул. Я, кстати, хотел к тебе зайти. Ничего не знаешь про вчерашний пожар, не привозили к вам оттуда мертвяков?
– Как же, были, аж три штуки, их Бурмистров смотрел, наш хирург, его пациенты оказались. Представляешь, он их только в понедельник в гипс закатывал, а в среду уже и всё, гипс не нужен.
– А чего за гипс?
Ляпидевский снова начал рыться в бумагах, сначала тех, что лежали на столе, потом в свалившихся на пол.
– Ага, вот. Имён нет, он их мимо кассы лечил, вот только когда заведующий узнал, форменный разнос устроил, и в рентгенологическом кабинете записи остались. У двоих выломаны суставы пальцев правой кисти руки, у одного из них ещё перелом левой лучевой кости со смещением. Ну а у третьего ключица сломана и на челюсти трещина. Первым двум гипс наложили, а третьему повязку фиксирующую. Милиция-то думала, что драка была, но нет, всё, так сказать, зафиксировано, эти голубчики уже в таком виде сгорели.
Травин кивнул, примерно так он с насильниками и поступил, пальцы, локоть, челюсть и плечо. Ну а ушибы мягких тканей наверняка сгорели месте со всем остальным. Значит, вся шайка мертва. С одной стороны, хорошо, под ногами путаться не будут, а с другой – вероятный подозреваемый в предполагаемом похищении уже ничего не расскажет.
– Кроме этих, повреждения какие-то были? – на всякий случай спросил он.
Фима пожал плечами.
– Там дом был каменный, как печь горел, под первым этажом подпол с барахлом и окошком на улицу, так через него как через поддувало тянуло, а сверху на них что только не свалилось, крыша-то черепичная, осколки из трупов выковыривал. Кости от температуры хрупкие стали, посмертных переломов хоть отбавляй, но гипс и то, что под ним, почти в целости сохранилось. Было у меня подозрение, что одному могли горло перерезать, на позвонке шейном царапина, но может быть повредили, когда перевозили. Нет, утверждать не могу. Ты заходи, а то скучно здесь, сижу как сыч, даже вот обсудить не с кем, другие-то доктора всё больше по живым.
– У меня в Пскове приятель есть, тоже энтузиаст вашей покойницкой деятельности, вот думаю, вам бы было о чём поговорить.
– В Пскове? – Ляпидевский задумался. – Город старинный, Маруся могла бы свои экскурсии водить. Я подумаю. Но лучше в Ленинград, мне там хорошее место предлагают.
– Я место знаю, где схорониться, – Панкрат смотрел на Генриха прямо, без страха, – там никто искать не будет, но сперва с этим здоровяком надо разобраться, больно много вопросов задаёт. Один раз спросит, другой, ничего, а как рыскать начнёт, мильтоны пронюхают, а уж там заложат нас кореша за милую душу, и меня, и тебя. С Федькой-то удачно вышло, и с этим то же сделаем.
Липке-младший не обидел, выделил из найденного у Федьки барахла половину, почти на три косых получилось. Мог бы и прикончить там вместе с остальным, да у Панкрата родня тоже не лаптем щи хлебала, один из братьев, женатик, только барыжил потихоньку да малину ветошную держал, а трое других на мясокомбинате обвальщиками трудились и могли Генриха в отместку вместо свиньи разделать. Особенно старший, ростом Панкрата на голову выше и в плечах шире.
– Сколько хочешь? – тут же перешёл Генрих к делу.
– Две косых.
– За фраера? Да за десяток червонцев только свистну, и очередь выстроится.
– Ну так спробуй, посвисти. Он вон Гульнику и его корешам так навалял, что мы их тёплыми без труда взяли, они даже не пикнули, уж на что Петька с пером ловчил. Полторы, никак не меньше.
Генрих рассмеялся.
– Дам тысячу, – сказал он. – Ты, Панкрат, жаден больно, да и от денег шальных, что у Фёдора взяли, у тебя голова закружилась. Учти, что здоровяк этот тебя ищет, а не меня. Или ты в доносчики заделаешься? Только чтобы всё, как вы говорите, было шито-крыто, и ко мне чтобы ниточка не вела.
Он достал из кармана пачку денег, отсчитал сотню червонцев, подвинул к Панкрату. Тот облизнул губы и накрыл бумажки широкой ладонью.
– Уговор.
Травин сперва зашёл к Кольцовой, узнать, какие будут планы по раскрытию масштабного белогвардейского заговора, но той в гостинице не было, Лена оставила у дежурного записку, что вернётся поздно. Насколько поздно, она не написала, но слово было подчёркнуто.
Телеграмма от Малиновской или Зои могла прийти в любой момент, Травин решил дождаться вечера – если с женщинами всё в порядке, то и беспокоиться нечего, а если нет, то пока похитители его сами не найдут, он ничего сделать не сможет. Федотов заканчивал работу в двадцать ноль-ноль, до этого времени Сергей шлялся по городу. Он наконец-то принял прописанную врачом ванну, тёплая радиоактивная вода мягко пощипывала царапины и ссадины, какого-то сногсшибательного эффекта после одного сеанса он не ощутил, но некоторая лёгкость в теле появилась.
Зашёл Травин и в театр, к своему попутчику Пантелеймону Кузьмичу, тот был весь в приготовлениях к воскресной премьере, но увидев Травина, обрадовался и долго не хотел отпускать. Но Сергей на одном месте долго засиживаться не хотел, забрал контрамарки. Актёр к карьере Травина в кинематографе отнёсся холодно, сказал, что не по уровню молодого человека на куске простыни кривляться и что ему, Сергею, нужно обратить свой взгляд на театральные подмостки.
На выходе из театра молодому человеку встретился Пашка, гимнаст, снимавшийся в роли белогвардейца, но тот, в отличие от Пантелеймона, Сергею рад не был, наоборот, попытался улизнуть. Травин, выйдя из театра, побывал во всех людных местах, и в ресторации отметился, и в галереях, и по Цветнику не торопясь фланировал, и даже на месте дуэли Лермонтова побывал, но слежки за собой не заметил. Народу в курортном городе убавилось, чувствовалось приближение осени. Большая часть столиков в питейных заведениях пустовала, оркестр на площади играл марши без энтузиазма, афишу с оркестром Утёсова сняли, на её место клеили другую, ленинградских артистов Савоярова и Вертинского. Пашка ещё раз попался ему на глаза, когда молодой человек пил квас на Базарной площади, но гимнаст и в этот раз здороваться не стал, а сделал вид, что Сергея не замечает, и прошёл мимо, старательно глядя в другую сторону.