Маруся жаловалась, что скоро некому будет показывать грот Лермонтова, и что доход молодой семьи ощутимо упадёт, и что Ляпидевский, гад, похоже, ей изменяет. Теперь она заняла место курортной дамы и встречала немногочисленных гостей.
В полдень, после проливного дождя, наконец выглянуло солнце. Травин сидел в полупустом зале ресторана, что расположился слева от Провала, и курил, напротив него Кольцова с ножом и вилкой терзала баранью котлету.
– Бушман сказал, что всех, кто напал на аэродром, поймали, их твоя подружка веснушчатая сдала.
– Так теперь снова Бушман, а не Шуля? – уточнил Сергей.
– Не твоё дело, – покраснела Лена, – и вообще, ты тоже хорош, влипаешь во всякие истории, а расхлёбывать приходится мне. Если бы не я и Шуля, сидеть тебе в камере.
Тут Кольцова была права. После того, как самолёт приземлился на аэродроме в Минеральных Водах и к месту посадки подоспели сотрудники окружного отдела ГПУ, перед Сергеем возникло знакомое по поезду лицо пьяного хама, только теперь этот хам был трезв, вооружён и при исполнении. Травина арестовали первым в качестве главного подозреваемого, а Мурочку и Базиля приписали к свидетелям, те к тому времени давно пришли в себя и пытались освободиться от узлов. Хорошо, что Кольцова видела всё, что происходило на аэродроме, и рассказала Бушману, её слова подтвердил один из чекистов, которого только ранили.
– Советский суд разобрался бы, кто из нас вор, – не совсем уверенно протянул Травин.
– Ага. Расстреляли бы тебя за милую душу, этот Плоткин тебя ненавидит, непонятно почему, пришлось Пузицкому вмешаться, тогда начальник окротдела Дагин наорал на своего подчинённого и заставил тебя отпустить. И то, весь твой номер перерыли, искали валюту и драгоценности, правда, нашли только трость с золотой рукоятью. Федотов тоже хорош, его допрашивали, а он эту Брумкину, которая то ли Брумель, то ли фон Румпель, пытался выгораживать. Совсем у человека голова поехала не туда. Ты к нему лучше не суйся, он тебя во всём винит.
– Я вот только не понял, – признался Сергей, – откуда валюта на аэродроме взялась?
– Там такой сюжетец… – Кольцова потянулась за папиросой, – ты упадёшь. Мурочка эта оказалась осведомителем Плоткина, ну того, что тебя посадить пытался. Так она всё это придумала, познакомилась с экспедитором из Кавказского сельхозбанка, Лившицем, тот в Пятигорске отдыхал в начале лета.
– Лившиц – это лысый в очках, которого пристрелили?
– Да. И тот ей проболтался по пьяной лавочке, что конфискованную валюту должны отправить в Москву поездом. Эта женщина – она просто гений, представляешь, вместе со своим подельником сколотила банду из бывших офицеров, которые в шотландской колонии осели, и им сказала, что деньги эти пойдут для императорской семьи и лично для генерала Деникина. Ну те дураки и рады стараться.
– Значит, Завадский правду говорил про тайную организацию?
– Ну не совсем, его, остолопа, использовали втёмную, те, кто был в его тетради, о контрреволюционной деятельности и знать не знали. Ты бы видел лицо этого товарища из кооператива, Михалкова, когда его пришли арестовывать, он так перепугался, что пытался бумаги съесть, а как понял, по какому делу, сразу успокоился. Ну так вот, Мурочка, она же Мария Брумель, кстати, в Москве в «Матросской тишине» сидела одно время, сказала Плоткину, что можно выманить заговорщиков, когда они нападут на бронепоезд с оружием и валютой, а саму валюту для сохранности выгрузить раньше, на станции Минводы и отправить с почтовым самолётом сразу в Москву. Тот от радости уже дырку себе под орден на гимнастёрке сверлил, сразу согласился.
– А для самолёта ей был нужен пилот?
– Да. Она сама в школу записалась, но летать так и не научилась. Хотела Федотова привлечь – тот «юнкерсом» управлять не мог, Мильнер оказался крепким орешком и на её чары не поддался. И тут ты подвернулся удачно.
– Ей очень повезло, – Сергей забрал у официанта тарелку с варениками, – это сколько совпадений должно было случиться, и самолёт, и пилот, и бронепоезд.
– Так это всё Плоткин организовал. Бронепоезд появился на станции после того, как почтовый самолёт приземлился, там деньги выгрузили и сразу на воздушную станцию. Пилот, который на «юнкерсе» прилетел, должен был вернуться через два часа, к этому времени чекисты схватили бы контру, заперли в подвале и вернулись бы на аэродром. Но вместо деникинцев какого-то пацана нашли, ему Брумель обещал червонец, если из пулемётов постреляет.
– Получается, тайную ячейку мы всё-таки вычислили?
– Выходит, что так, – Лена выпустила клуб дыма, вытянула ноги, – все довольны, местный окротдел по заговорщикам отчитался, валюту вернули, преступников схватили. Завадского, беднягу, наверное, сошлют, но хоть не расстреляют. Ну а для нас здесь всё закончилось. Федотов-то ни при чём, значит, и задание наше выполнено. Что ты теперь будешь делать?
Сергей пожал плечами, вдавил гильзу папиросы в пепельницу, вдохнул полной грудью почти свежий горный воздух, нацепил на вилку вареник.
– Я ведь в отпуске, – сказал он, – по курсовой путёвке. Наверное, то же, что и раньше – отдыхать.
Эпилог
Господский дом Марценхофф, расположенный неподалёку от Потсдама на берегу озера, был построен в XVII веке местным купцом, разбогатевшим на поставках королевской семье. За несколько лет до начала мировой войны его купил генерал прусской армии Теодор Карл фон Белов. Генерал бывал в Потсдаме редкими наездами, не дожил год до позорного Версальского договора и оставил поместье своему воспитаннику Юргену. Новый владелец вдохнул в поместье новую жизнь – обветшалый дом отремонтировали, с южной стороны разбили парк, а с северной от шоссе подвели асфальтовую дорогу и провели телефонную линию.
В просторной гостиной за чайным столиком сидели две молодые женщины, одна с копной рыжих кудряшек, а другая светловолосая. Травин, если бы их увидел, смог узнать – в первой бывшую невесту, княжну Ляну Мезецкую, которая, как он считал, погибла в Выборге, а во второй Дарью Белову, фельдшера из уездного города Рогожска, с которой он какое-то время жил. Женщины о чём-то тихо спорили, они замолчали, стоило створкам двери приоткрыться.
В гостиную вошёл подросток, высокий, худой, в чёрных спортивных брюках и коричневой рубашке с эмблемой «Кнабеншафт», только что созданной детской организации национал-социалистов. Следом за ним пожилой мужчина нёс лыжи в чехле.
– Спасибо, Ганс, отнеси их в кладовую, – распорядился мальчик по-немецки и тут же перешёл на русский: – Здравствуй, мама, здравствуйте, фрау Белова.
Он говорил на обоих языках свободно, без акцента, словно вырос одновременно в Берлине и Петербурге.
– Мы ждали тебя, Пауль, – улыбнулась Ляна. – Как прошёл твой день?
– Отлично, – мальчик стоял, почтительно склонив голову, – на соревнованиях я пришёл третьим. Мог бы и первым, но Гюнтер Тротт упал и сломал палку, я отдал ему свою.
– Ты молодец, мой мальчик, и поступил совершенно правильно, нельзя товарища бросать в беде. А теперь мне надо кое-что тебе показать.
– Ты уверена, дорогая? – спросила её Белова.
– Конечно, Пауль имеет право знать. Идём.
Все трое перешли в небольшой зал без окон, где стояли несколько кресел и киноаппарат с заправленной в него плёнкой, а на стене висел белый экран.
– Смотри внимательно, – скомандовала Мезецкая, выключая свет.
Аппарат затрещал, показывая кадры какого-то советского фильма, но не с самого начала. Тем не менее мальчик с интересом наблюдал, как сильный и высокий мужчина раскидывает напавших на него людей в странной форме с немецкими пистолетами «маузер» и как тот же самый мужчина целуется в вагоне поезда со светловолосой красавицей. Из титров Пауль узнал, что её зовут Клара, а его – Трофимов, и что она кого-то бросает, чтобы уехать с ним. Весь сеанс занял не более десяти минут, мужчину почему-то снимали со спины или так, чтобы лицо оставалось скрытым, только во время сцены в поезде он полуобернулся. В этот момент Мезецкая остановила киноаппарат, мужчина застыл на экране.
– Я ничего не понял, – признался Пауль. – Это ведь не весь фильм? И кто эти люди?
– Тётя Хельга склеила только то, что тебе нужно было посмотреть. Женщина, её фамилия Малиновская – она артистка, недавно бежала из СССР и осталась здесь, в Германии. А мужчину зовут Сергей Травин, он твой отец.
– Но ведь он умер? – Пауль постарался произнести это как можно более равнодушно.
– Я так считала до недавнего времени, думала, что погиб во время войны, но нет, оказалось, что он живёт в Советской России и даже, как видишь, снимается в кинофильме.
– А он знает обо мне?
– Нет, он тоже думает, что я умерла, поэтому не пытался нас найти, – не стала скрывать Мезецкая, – у него своя жизнь, а у нас – своя, но тем не менее, тебе следует о нём знать.
– Он артист?
– К сожалению, Пауль, он не артист, – улыбнулась Белова, – совсем даже наоборот. Он из советской тайной полиции.
– Он коммунист? – уточнил мальчик, внимательно разглядывая мужчину.
– Не думаю, – ответила женщина, – но он служит коммунистам.
– Когда я вырасту, то убью его, – пообещал Пауль, сжав кулаки до белых костяшек, и вышел из кинозала.
Некоторое время женщины молчали.
– Извини его, – наконец сказала княжна. – Павел ещё совсем ребёнок и сказал сгоряча. Повзрослеет, тогда поймёт.
– Ничего, – Дарья подошла, обняла её за плечи, несильно сжала, – всему своё время, дорогая, вырастет, сам разберётся, кто ему друг, а кто враг. Jedem das Seine[2].