— И вы подозреваете, что виновник — мой сын Джордж?
Мать обняла дочь за плечи.
— Скажем, возможность исключить его из расследования очень помогла бы.
Опять эта избитая ложь, подумал Кэмпбелл, почти стыдясь, что вновь к ней прибегнул.
— Но ордера на обыск у вас нет?
— В данный момент он не при мне, сэр.
— Ну хорошо. Шарлотта, покажи ему одежду Джорджа.
— Благодарю вас. И, насколько я понял, вы не станете возражать, если мои констебли обыщут дом и все вокруг?
— Нет, если это поможет исключить моего сына из вашего расследования.
Пока все хорошо, подумал Кэмпбелл. В трущобах Бирмингема отец набросился бы на него с кочергой, мать причитала бы, а дочка старалась бы выцарапать ему глаза. Хотя в некоторых отношениях это было бы легче, как почти прямое признание вины.
Кэмпбелл велел своим подчиненным искать ножи или бритвы, сельскохозяйственные или садовые инструменты, которые могли быть использованы для нападения на пони, а сам с Парсонсом поднялся на второй этаж. Одежда юриста была разложена на постели, включая, как он попросил, рубашки и нижнее белье. Все выглядело чистым, а на ощупь было сухим.
— Это вся его одежда?
Мать ответила не сразу.
— Да, — сказала она затем, а через секунду добавила: — Кроме той, что на нем.
Само собой, подумал Парсонс. Не отправился же он в Бирмингем голым. Странное пояснение. Вслух он сказал небрежно:
— Мне надо осмотреть его нож.
— Нож? — Она недоуменно посмотрела на него. — Вам нужен нож, которым он пользуется за столом?
— Нет, его нож. У каждого молодого человека есть нож.
— Мой сын — солиситор, — сказал священник довольно резко. — Он ведет дела в конторе, а не строгает палки от ничегонеделания.
— Не знаю, сколько раз мне говорилось, что ваш сын — солиситор. Я прекрасно это знаю. Как и то, что у каждого молодого человека есть нож.
После некоторого перешептывания дочь вышла, а затем вернулась с коротким грушевидным предметом, который вручила инспектору с некоторым вызовом.
— Его ботанический совок, — сказала она.
Кэмпбелл с первого взгляда увидел, что это орудие никак не могло оставить порез, который он недавно осматривал. Тем не менее он изобразил значительный интерес, отошел с совком к окну и повернул его к свету.
— Вот что мы нашли, сэр. — Констебль протянул ему футляр с четырьмя бритвами. Одна из них выглядела влажной. У другой на обратной стороне были красные крапины.
— Это мои бритвы, — быстро сказал священник.
— Одна из них влажная.
— Конечно, я ведь брился ею менее часа назад.
— А ваш сын? Чем бреется он?
После паузы:
— Одной из этих.
— А! Так что, строго говоря, они не совсем ваши, сэр?
— Напротив. С самого начала это был мой набор бритв. Я пользуюсь ими лет двадцать, если не больше, и когда моему сыну пришло время бриться, я разрешил ему пользоваться одной из них.
— Что он и делает?
— Да.
— Вы не доверяете ему завести собственные бритвы?
— Ему не нужны собственные бритвы.
— Так почему же ему не разрешается иметь собственные бритвы? — небрежно полувопросительным тоном произнес Кэмпбелл. А не скажет ли он чего-нибудь? Нет, вряд ли. В этой семье было что-то странное, но ему не удавалось определить, что именно. Они не отказывались сотрудничать, и одновременно он чувствовал, что они что-то утаивают.
— Он вчера поздно выходил? Ваш сын?
— Да.
— И надолго?
— Не могу сказать. На час. Может быть, и дольше. Шарлотта?
И опять жена потратила неправомерное время, чтобы обдумать простой вопрос.
— Полтора часа, час и три четверти, — наконец прошептала она. Времени более чем достаточно, чтобы побывать на лугу и вновь вернуться, как Кэмпбелл сам только что убедился.
— И когда это было?
— Между восемью и половиной десятого, — ответил священник, хотя вопрос был задан его жене.
— Он ходил к сапожнику.
— Нет, я имел в виду после этого.
— После этого? Нет.
— Но я же спросил, выходил ли он поздно, то есть ночью, и вы сказали, что да, выходил.
— Нет, инспектор, вы спросили, выходил ли он поздно, то есть вечером.
Кэмпбелл кивнул. Нет, он не дурак, этот служитель церкви.
— Ну, мне хотелось бы осмотреть его сапоги.
— Его сапоги?
— Да, сапоги, в которых он уходил. И покажите мне, в каких именно брюках он выходил.
Брюки были сухими, но теперь, когда Кэмпбелл вновь их осмотрел, он заметил черную грязь по низу брючин. Предъявленные сапоги также были облеплены грязью и еще мокрыми.
— Я нашел еще вот что, сэр, — сказал сержант, принесший сапоги. — По-моему, сырое. — Он протянул голубое саржевое полупальто.
— Где вы его нашли? — Инспектор провел по нему ладонью. — Да, оно сыровато.
— Висело у задней двери рядом с сапогами.
— Дайте мне пощупать, — сказал священник, провел ладонью по рукаву и сказал: — Оно сухое.
— Оно сыровато, — повторил Кэмпбелл, думая: а сверх того, я полицейский. — Так чье оно?
— Джорджа.
— Джорджа? Я же просил показать мне всю его одежду. Без исключения.
— Мы и показали. — На этот раз мать. — Тут все, что я считаю его одеждой. А это просто старая домашняя куртка, которую он никогда не носит.
— Никогда?
— Никогда.
— А кто-нибудь другой ее носит?
— Нет.
— Как таинственно! Куртку никто не носит, а она удобно висит у задней двери. Разрешите, я начну снова. Это куртка вашего сына. Когда он в последний раз ее надевал?
Родители переглянулись. Потом мать сказала:
— Понятия не имею. Она слишком затрапезная, чтобы выходить в ней, а носить ее дома ему ни к чему. Может, он надевал ее, когда работал в саду.
— Дайте-ка мне посмотреть, — сказал Кэмпбелл, поднося куртку кокну. — Да, вот волосок. И… еще один. И… да, еще один. Парсонс?
Сержант поглядел и кивнул.
— Дайте мне посмотреть, инспектор.
Священнику дозволяется осмотреть куртку.
— Это не волосок. Я не вижу никаких волосков.
Теперь к нему присоединяются мать и дочь, дергают голубую саржу, будто на базаре. Он делает им жест отойти и кладет куртку на стол.
— Вот! — Он указал на наиболее очевидный волосок.
— Это же ровница, — сказала дочь. — Это не волосок, а ровница.
— Что такое ровница?
— Нитка, нитка из края. Это все увидят. Все, кому приходилось шить.
Кэмпбелл в жизни никогда ничего не шил, но вот панику в голосе девушки он распознает без всякого труда.
— И поглядите на эти пятна, сержант.
На правом рукаве два отдельных пятна, одно беловатое, другое темноватое. Они с Парсонсом молчат, но думают одно и то же: беловатое — слюна пони, темноватое — кровь пони.
— Я же сказал вам, что это просто его старая домашняя куртка. И он никогда не надевает ее, выходя. И уж не для того, чтобы идти к сапожнику.
— Тогда почему она влажная?
— Она не влажная.
Дочь предлагает другое объяснение. В пользу своего брата.
— Наверное, она кажется вам сырой, потому что висела у задней двери.
На Кэмпбелла это ни малейшего впечатления не произвело, и он собрал куртку, сапоги, брюки и остальную одежду, надевавшуюся, как было установлено, накануне вечером; кроме того, он захватил бритвы. Семья получает распоряжение не вступать в какой-либо контакте Джорджем до разрешения полиции. Одного констебля Кэмпбелл ставит перед домом, приказывает остальным поделить участок между собой на четыре части. Потом вместе с Парсонсом он возвращается на луг, где мистер Льюис завершил осмотр и попросил разрешения убить пони. Заключение ветеринара Кэмпбелл получит на следующий день. Инспектор попросил его срезать лоскут кожи с мертвого животного. Констеблю Куперу поручено отвезти лоскут вместе с одеждой доктору Баттеру в Кэннок.
На станции Уайрли Маркью доложил, что солиситор категорически отказался подождать. Поэтому Кэмпбелл и Парсонс сели в первый же поезд — 9:53 до Бирмингема.
— Странная семья, — сказал инспектор, когда они проезжали мост через канал между Блоксуичем и Уолсоллом.
— Очень странная. — Сержант пожевал губу. — С вашего позволения, сэр, сами по себе они выглядели довольно честными.
— Я понимаю, что вы имеете в виду. Именно этому не помешало бы поучиться преступным сословиям.
— Чему, сэр?
— Лгать не больше, чем требуется.
— Да уж! — Парсонс засмеялся. — Все-таки по-своему их жалко. Случилось в такой вот семье. Черная овца, если вы извините такое выражение.
— Более чем.
Вскоре после 11 часов они явились в д. 54 по Ньюхолл-стрит. Контора оказалась маленькой, двухкомнатной, с женщиной-секретаршей, охраняющей дверь солиситора. Джордж Идалджи сидел, поникнув, за письменным столом. Выглядел он очень скверно.
Кэмпбелл, готовый к любому его внезапному движению, сказал:
— Мы не хотим обыскивать вас здесь, но вы должны отдать мне свой пистолет.
Идалджи недоумевающе посмотрел на него.
— У меня нет пистолета.
— А это что в таком случае? — Инспектор кивнул на длинный блестящий предмет перед ним.
Солиситор ответил бесконечно усталым голосом.
— Это, инспектор, ключ от двери железнодорожного вагона.
— Просто шутка, — сказал Кэмпбелл, думая: ключи! Ключ уолсоллской школы столько лет назад, а теперь еще один. Нет, с этим типчиком что-то очень неладно.
— Мне он служит пресс-папье, — объяснил юрист. — Как, возможно, у вас есть причина помнить, я специалист по железнодорожному праву.
Кэмпбелл кивнул. Затем он произнес необходимую формулу и арестовал его. В кебе на пути в арестантскую Идалджи сказал полицейским:
— Я не удивлен. Я уже некоторое время ждал этого.
Кэмпбелл взглянул на Парсонса, и тот занес эти слова в свою записную книжку.
Джордж
На Ньютон-стрит они забрали его деньги, часы и маленький перочинный ножик. Они хотели забрать и его носовой платок на случай, если он попытается себя задушить. Джордж настоял, что платок абсолютно для такой цели не подходит, и ему было разрешено оставить платок при себе.