Теперь вежливость доктора Баттера приобрела стальной оттенок. Такого свидетеля вы всегда предпочли бы иметь на своей стороне.
— Я никогда бы себе этого не позволил, — умиротворяюще сказал Артур.
— Только что позволили, сэр Артур. Вы намекнули, что я мог бы проигнорировать загрязнение улик. Все предметы были завернуты отдельно и запечатаны, и никакая тряска не могла бы перекинуть волоски из одного пакета в другой.
— Весьма обязан вам, доктор Баттер, за исключение такой возможности.
В результате выбор оставался только двоякий: либо некомпетентность полицейских до раздельного упаковывания предметов, либо полицейская подтасовка перед упаковыванием. Но он достаточно пытал Баттера. Вот только…
— Могу ли я задать еще один вопрос? Исключительно о фактах.
— Разумеется. Извините мою вспышку.
— Она понятна. Я, как вы заметили, вел себя слишком уж подобно обвинителю.
— Дело не столько в этом. А вот в чем. Я сотрудничаю со стаффордширской полицией свыше двадцати лет. Двадцать лет вызовов в суд, чтобы отвечать на хитрые вопросы, построенные на неверных, как я знаю, предпосылках. Двадцать лет наблюдения за игрой на невежестве присяжных. Двадцать лет представления улик, настолько ясных и однозначных, насколько я способен их объяснить, после чего со мной обходятся если не прямо как с шарлатаном, то как с человеком, просто высказавшим свое мнение, не более весомое, чем мнение прохожего на улице. Да только у этого прохожего нет микроскопа, а если бы он попробовал в него посмотреть, то не сумел бы даже настроить. Я излагаю то, что наблюдал, то, что я знаю наверное, — и в ответ слышу презрительно, что это не более чем мои личные домыслы.
— От всей души сочувствую, — сказал сэр Артур.
— Ну, не знаю. Во всяком случае — ваш вопрос.
— В какое время дня вы получили полицейский пакет?
— В какое время? Около девяти часов.
Артура поражает такая расторопность. Пони обнаружили примерно в 6:20, Кэмпбелл был все еще на лугу, когда Джордж вышел из дома, чтобы успеть на поезд 7:39, и в дом священника он явился с Парсонсом и специальными констеблями немного раньше восьми. Затем обыск, пререкания со священником, его женой и дочерью…
— Простите, доктор Баттер, но, не впадая в тон обвинителя, пакет все-таки должны были доставить вам позднее?
— Позднее? Ни в коем случае. Я точно знаю, когда его доставили. Помню, как я возражал. Они настаивали на том, чтобы вручить мне пакет непременно в этот же день. Я сказал им, что буду ждать только до девяти. И держал перед собой свои часы, когда его привезли. Ровно в девять.
— Ошибка всецело моя. Я думал, вы имели в виду девять утра.
Теперь настала очередь доктора Баттера удивиться.
— Сэр Артур, согласно моему опыту, полицейские и компетентны, и старательны. Но они не чудотворцы.
Сэр Артур согласился, и они расстались по-дружески. Однако затем он поймал себя именно на этой мысли: что полицейские и в самом деле чудотворцы. Они сумели переместить двадцать девять лошадиных волосков из одного запечатанного конверта в другой всего лишь силой мысли. Быть может, ему следует сообщить о них Обществу спиритических изысканий.
Да, их вполне можно сравнить с медиумами, перемещающими предметы, предположительно способными дематериализовать предмет, а затем вновь его материализовать, высыпая древние монеты на стол перед участниками сеанса, не говоря уж об ассирийских табличках и полудрагоценных камнях. К этой ветви спиритизма Артур продолжал относиться с глубокой скептичностью; ведь самый недотепистый сыщик-дилетант обычно бывал способен проследить древние монеты до ближайшего нумизмата. А что до молодчиков, которые пробавлялись змеями, черепахами и живыми птицами, Артур считал, что их место скорее в цирке или на ярмарке. Или в стаффордширской полиции.
Он ликующе играл этими мыслями — просто из-за переполненности торжеством. Двенадцать часов — вот искомый ответ. Улики находились в полиции двенадцать часов перед отправкой их доктору Баттеру. Где они лежали, в чьем ведении находились, как с ними обращались? Было ли это случайным соприкосновением или сознательным действием с конкретным намерением представить виновным Джорджа Идалджи? Почти наверное этого они никогда не узнают, если не будет признания на смертном одре — однако Артур никогда не доверял признаниям на смертных одрах.
Его ликование еще возросло, когда в «Под сенью» доставили заключение доктора Линсдея Джонсона. Оно подкреплялось двумя блокнотами исчерпывающего графологического анализа. Лучший специалист Европы заключил, что ни одно из представленных ему писем, написанное ли злокозненным интриганом, религиозным маньяком или дегенеративным подростком, не имеет ни единого значимого сходства с подлинными документами, написанными Джорджем Идалджи. В некоторых образчиках имеются подобия сходства, но такие, каких следует ожидать при попытках подделывать чужой почерк. Подделывателю иногда удается создать подобие факсимиле; однако всякий раз неоспоримые признаки доказывают, что Джордж — в буквальном смысле — не приложил руки ни к одному из них.
Первая часть списка Артура была теперь больше чем наполовину перечеркнута: Йелвертон — Волоски — Письма — Зрение. Затем следовали Грин — с ним еще предстояла работа — и Энсон. Он возьмется за главного констебля немедленно. «Мне будет весьма интересно узнать, что скажет Шерлок Холмс о случае в реальной жизни…» — язвительно ответил Энсон. Ну так Артур поймает его на слове, запишет все, что ему пока удалось обнаружить, отправит Энсону и осведомится о его мнении.
Когда он сел за письменный стол, чтобы приступить к черновику, то впервые после смерти Туи ощутил правильность происходящего. После депрессии, и угрызений, и летаргии, после брошенного ему вызова и необходимости действовать он стал тем, кем был: человеком за письменным столом, жаждущим рассказать историю и заставить людей взглянуть на вещи по-иному; а тем временем в Лондоне его ждет — и ждать остается недолго — женщина, которая с этой минуты будет первой его читательницей и первой свидетельницей его жизни. Он ощущал, что заряжен энергией, собранный материал бурлил в его уме, и цель была ему ясна. Он начал с фразы, над которой работал в поездах, и в отелях, и в такси. Одновременно и дипломатичной, и декларационной.
Первого взгляда на мистера Джорджа Идалджи самого по себе было уже достаточно, чтобы убедить меня в крайней неправдоподобности того, что он мог совершить преступление, за которое был осужден, а также чтобы подсказать хотя бы часть причин, объясняющих, почему он вообще был заподозрен.
И рассказ под его рукой разматывался будто огромная цепь, каждое звено которой было выковано настолько весомо, насколько было в его силах. За два дня он написал пятнадцать тысяч слов. Возможно, потребуется добавить еще что-то, когда будут присланы заключения окулистов и графологов. И еще он крайне мягко коснулся роли Энсона в этом деле: нельзя рассчитывать на полезный отклик человека, если отделать его даже прежде, чем ты с ним познакомишься. Затем Вуд перепечатал его отчет, и копия была послана заказным пакетом главному констеблю.
Два дня спустя из Грин-Холла, Стаффорд, пришел ответ с приглашением сэру Артуру отобедать с капитаном и миссис Энсон в любой день на следующей неделе. Естественно, они будут рады, если он останется переночевать. Ни слова о его анализе, только шутливый постскриптум: «Если хотите, то пригласите с собой мистера Шерлока Холмса. Миссис Энсон будет в восторге познакомиться с ним. Сообщите мне, если для него тоже надо будет приготовить комнату».
Сэр Артур протянул письмо своему секретарю.
— Держит порох сухим, судя по всему.
Вуд утвердительно кивнул и предусмотрительно не сказал ни слова о постскриптуме.
— Полагаю, Вуди, вы не жаждете поехать в качестве Холмса?
— Я буду сопровождать вас, сэр Артур, если вы сочтете нужным, но вы знаете мое отношение к переодеваниям.
К тому же он чувствовал, что, получив уже роль Ватсона, сыграть еще и Холмса значило бы перенапрячь его способности к перевоплощениям.
— Думаю, я буду вам полезнее, если попрактикуюсь на бильярде.
— Верно, Альфред. Обороняйте крепость. И не оставляйте без внимания свои дуплеты. А я посмотрю, из чего скроен Энсон.
Пока Артур планирует свою поездку в Стаффордшир, Джин заглядывает дальше в будущее. Настало время ее преображения из ждущей девушки в неждущую жену. Сейчас январь. Туи умерла в прошлом июле; разумеется, Артур не может жениться до истечения двенадцати месяцев. Они еще не говорили о дате, однако осеннее бракосочетание не лежит за гранью возможного. Пятнадцать месяцев — после такого интервала вряд ли кто-нибудь будет шокирован. Сентиментальные души предпочитают весенние свадьбы, но, по мнению Джин, осень более подходит для второго брака. А затем медовый месяц за границей. Италия, разумеется, и, ну… ее же всегда манил Константинополь!
Свадьба означает подружек невесты, и это давно решено: Лесли Роуз и Лили Лодер-Симондс — давно утвержденные кандидатуры. Но свадьба, кроме того, подразумевает церковь, а церковь подразумевает религию. Мам воспитывала Артура католиком, с тех пор и он, и она отвергли эту веру: Мам — ради Англиканской Церкви, Артур — ради воскресного гольфа. Артур даже начал скрывать свое среднее имя «Игнатий». Следовательно, практически нет шансов, что она — католичка с колыбели — выйдет замуж как католичка. Это может удручить ее родителей. Особенно ее мать, но если такова цена, Джин ее уплатит.
Потребуется ли еще и дополнительная цена? Если она намерена быть рядом с Артуром во всем, тогда ей придется лицом к лицу столкнуться с тем, от чего она пока убегала. В тех редких случаях, когда Артур упоминал про свой интерес к спиритизму, она уклонялась. Внутренне она содрогалась от вульгарности и идиотичности этого мирка: глупые старики, будто бы впадающие в трансы, дряхлые карги в ужасающих париках, пялящиеся в хрустальные шары, люди, держащиеся за руки в темноте, пугая друг друга. Тут нет ничего общего с религией, иными словами, с моралью. И мысль о том, что это… это шаманство привораживает ее возлюбленного Артура, и мучила, и представлялась невероятной. Ну как может человек вроде Артура, с его логическим мышлением, не уступающим ничьему, позволить себе общаться с подобной швалью?