Все будет хорошо, тихо повторяю я про себя. До конца в это не верю, но затыкаю скептика внутри и позволяю надежде пропустить эти слова через себя. Все будет хорошо. В конечном итоге все не может быть плохо бесконечно… ведь так?
Андре встречает меня удивленным взглядом:
– Что-то ты совсем рано, получил от ворот поворот?
Я усмехаюсь:
– Можно и так сказать.
До конца вечера мы работаем, не перекинувшись друг с другом ни словом. Лишь когда я закрываю клуб, замечаю, что Андре все еще никуда не ушел.
– У тебя вроде была назначена встреча или типа того?
– У меня было назначено любовное свидание, – хитро блеснув глазами, сообщает он, – я должен был сегодня накормить кое-кого в суши-баре, а потом отлично развлечься в постели.
Я закатываю глаза:
– Давай без подробностей. Тебя что, кинули?
– Ну почему же? Ты что, не любишь суши?
Я испускаю смешок:
– Терпеть не могу.
– Странно, я был уверен, что ты сжираешь их вместе с васаби и запиваешь бутылкой саке.
– Увы, Шерлок Холмс в тебе умер не родившись.
– Ладно, но все же мы могли мы заказать пиццу.
– Чувак, без обид. Но мне хватило твоей компании в течение дня. Вали уже…
Андре щелкает языком:
– Сегодня ночью я сплю тут. Кевин в курсе дела. Не только у тебя проблемы, засранец.
– И что же у тебя за проблемы? – тяжело вздохнув, спрашиваю я.
Андре небрежно пожимает плечами:
– Вернулся мамин хахаль, которого я год назад спустил с лестницы за то, что он избил ее. Честно говоря, я не особо уверен, что сегодня по дороге домой меня не пырнут ножом или чего хуже. Видишь ли, подыхать, как крыса, где-нибудь под забором мне совсем не хочется.
Я молча захожу в офис, беру свои чистые вещи и направляюсь в душ.
– Я сплю на раскладушке, ты можешь занять диван.
Андре хмыкает:
– Знаешь, я не ты. Так что можешь погладить меня по голове, постучать по спинке, вытереть мне сопли, ну что там еще делают, когда жалеют человека? Шепчут слова успокоения… о, как пример: заказывают пиццу! Причем, заметь, какой отличный пример! Я в отличие от тебя не злюсь, когда люди проявляют доброту, а тем более угощают двойным пепперони!
– А больше ты ничего не хочешь?
– Ну раз уж ты интересуешься, я бы не отказался от массажа ног. Ты как, владеешь тайской техникой? Впрочем, неважно, подойдет любой.
Он говорит это настолько серьезным и обыденным тоном, будто на самом деле интересуется у меня, могу ли я сделать ему массаж ног. Я не выдерживаю и начинаю в голос хохотать. Не помню, кажется, за последние три месяца я ни разу так не смеялся. Смех раскатывается по всей грудной клетке, выходит звонким, громким и безудержным. На глазах выступают слезы, воздуха начинает не хватать. Но, черт возьми, это так приятно. Это так потрясающе, что я чувствую, как напряжение потихонечку покидает меня, выплескивается наружу вместе с громким хохотом.
Андре подскакивает на месте и кричит:
– Я, мать твою, сделал это! Угрюмая задница Бодер умеет ржать! Ты абсолютно точно должен мне пиццу, тем более я видел, что Кевин оставил тебе сегодня конверт.
Андре начинает играть бровями и напевать песню Джеймса Брауна:
Я швыряю в него полотенцем:
– Заказывай две пепперони.
Я иду в душ – улыбка все еще играет на моем лице, а смешок срывается с губ: такого придурка я, конечно, давненько не встречал. Вода смывает с меня усталость, горячая, обволакивает все тело, согревая и унося с собой мои переживания. Пусть даже на пять минут. Но все равно после душа я чувствую себя заново родившимся. Я переодеваюсь и захожу в кабинет.
– Ну что, заказал пиццу?
– Да, будет через пятнадцать минут. Мы живем во времена, когда пицца приезжает быстрее полиции.
Андре сидит перед телевизором и смотрит новости. По TF1 показывают Жан-Поля де Флориана. Сукин сын с умным видом кивает ведущей, и его губы расплываются в ублюдской улыбке.
– Спасибо, я обязательно передам ей ваши слова поддержки. Вся моя семья очень ценит ту моральную помощь, которую подарили нам люди. Моя дочь чувствует себя с каждым днем все лучше и лучше. Супруга носится с ней, сын тоже решил прекратить обучение в Итоне, чтобы помочь ей и семье. Ведь самое главное – это быть с семьей, когда ты им действительно нужен. Все остальное неважно. Мы очень стараемся окружить Адель заботой и любовью. Это наш семейный долг и первая обязанность.
– Выключи на хрен этот ящик, – зло бросаю я.
Сам не замечаю, как напрягаю кулаки. Корочка на костяшках натягивается, отчего в руке больно стреляет. Нет необходимости просить Андре дважды, он тут же вырубает телевизор и с опаской посматривает в мою сторону.
– С тобой все в порядке? – тихо спрашивает он.
Я отворачиваюсь и ничего не отвечаю. Кто-то звонит в домофон, и Андре подскакивает:
– Пиццу принесли, сейчас заберу.
Я продолжаю молчать, все еще пытаясь справиться со злостью. Ее отец – кусок дерьма! Лицемерная тварь! Как же я ненавижу его! Эгоистичный ублюдок всю жизнь думает только о себе, всю жизнь всех подстраивает под себя. При этом умудряется выглядеть на публике идеальным папашей. Как только совесть ему позволяет?!
– It’s pizza time! – врывается в комнату Андре. – Ладно, чувак, я понял: ты не любишь смотреть новости. Я, если честно, тоже, чисто по фану врубил, решил глянуть на эти помпезные рожи. Но смотри: пицца! Это же святое! Мамма мия, Дева Мария! Белиссимо, бамбино! На пиццу даже папа римский молится! И вообще в Ватикане пицца стоит на одном уровне со священным Граалем![15] Ясно тебе?
Я ничего не говорю, но Андре не останавливается:
– Ладно, я не хотел этого делать, но ты меня заставляешь!
Он подключает свой телефон к стереосистеме зала, и со всех колонок начинает орать песня, которую он ранее пел, – «I’ve got money» Джеймса Брауна.
– Давай, Артур! Пой со мной! Это же классика рок-н-ролла! Этой песне больше лет, чем нам с тобой. Это же чертов «крестный отец соула», «мистер Please-Please-Please» и «ми-и-истер Динамиит»![16]
Андре вскакивает на стол и начинает дергаться, изображая жалкое подобие танца. Выглядит все это до одури нелепо, а когда он начинает завывать, я вновь начинаю ржать. В конце песни Андре кланяется, спрыгивает со стола и говорит:
– Все, теперь пицца! А то красотка еще обидится на нас. Детка, не думай, я не бросил тебя. Ты – самое прекрасное, что случалось со мной в жизни… – С этими словами он набивает полный рот и начинает громко жевать. – Да, Господи! Это сущий оргазм!
Я усмехаюсь и забираю у него вторую коробку.
– Я уже понадеялся, что ты не голоден, – с набитым ртом нагло заявляет Андре.
– Не дождешься, – смеясь, отвечаю я и принимаюсь за двойную пепперони. Все-таки в жизни есть своеобразное равновесие. После плохого случается хорошее. В моем случае хорошее – это придурок, который чавкает так громко, что слышно на Луне.
– Приятель, ешь потише, а то в Альпах лавины сойдут, – говорю я, и Андре улыбается:
– Я не пойму, угрюмые задницы и подкалывать умеют?
Я закатываю глаза, но вновь не могу сдержаться и улыбаюсь.
– Короче, Бодер, позволь поделиться с тобой своей жизненной философией. Какая бы фигня ни случилась в твоей жизни или в мире, единственная вещь, которая точно спасет наши задницы, – это чувство юмора. Не выдуманная любовь, не несуществующее милосердие, не сам Господь Бог, а именно ржач. Тот самый, когда задыхаешься от смеха и хватаешься за живот. Чувство юмора, чувак, как суперсила. И самый сок в том, что тебе не надо быть чудиком из Marvel или DC[17]. – Он подмигивает мне и в очередной раз запихивает в рот целый кусок. – Господи, вот бы у людей была еще одна супер способность – жрать и не толстеть.
Я киваю:
– Эту и я хотел бы. Сгон веса – это то, за что я ненавижу спорт больше всего. Знаешь тот момент, когда встаешь на весы и смотришь, достаточно ли веса и калорий ушло, достаточно ли ты настрадался…
Андре подносит палец к губам и наигранным строгим голосом заявляет:
– Тихо, поедание пиццы – сакральный момент, нельзя его так бесстыдно нарушать и говорить о взвешивании.
Я ухмыляюсь и откусываю большой кусок. А пицца и правда божественно вкусная.
МАМА, КАК ВСЕГДА, выглядит невозмутимой и идеальной. Хотя я ощущаю исходящее от нее раздражение.
– Адель, что на тебе за шапка? – тут же спрашивает она, как только я сажусь в машину.
– Взяла у Сесиль, – небрежно вру я, и мама морщит нос.
– Мало того что она не может сесть на диету, так у нее и вовсе нет вкуса.
– Не смей так говорить, – опешив от грубости матери, говорит Марсель.
– Я говорю лишь правду! – стреляя в него взглядом, отвечает она. – Не пойму, почему папи вас вечно таскает к этому Августину?.. Что у тебя за конверт в руках?
– Это подарила мне Сесиль, – хмуро поясняет брат.
– Что там?
– Номер наркодилера, мама! Может, не будешь лезть в мою личную жизнь?
– Личную жизнь? Каким это образом Сесиль попадает в эту категорию?
В этот момент не выдерживаю уже я:
– Прекрати!
Я говорю лишь одно слово, и в салоне автомобиля повисает тишина. Видимо, тон моего голоса и взгляд достаточно красноречивы. Но мама все же брезгливо поджимает губы:
– Ты всегда его защищаешь. Но я не могу понять, почему мой сын такой закомплексованный. Он что, не может найти себе девушку под стать? Или нам обязательно необходимо выделиться и продемонстрировать окружающим все триста килограммов жира Сесиль? Вы все делаете мне назло!