– Жюль, останови машину, – просит водителя Марсель.
– Я не разрешаю тебе выходить!
– А я не прошу твоего разрешения.
– Что я такого сказала? Вы сами в своем кругу зовете Сесиль бегемотихой! Я слышала, она сама себя так называет!
В этом момент я больше не могу сдерживать свое возмущение.
– Во-первых, мы называем ее бегемотиком, – говорю я, – во-вторых, она действительно уверенная в себе девушка и ни капли не стесняется своего тела, поэтому самоирония уместна. В-третьих, она очень красивая. Ты только посмотри на черты ее лица! Она похожа на ангела в обрамлении пушистых светлых волос! В-четвертых, где твое воспитание и чуткость? Что за грубость такая, откуда столько снобизма и высокомерия? В-пятых, если она нравится Марселю, то я за него безумно рада, потому что она не такая, как ты и все твое прогнившее окружение. И остановите эту машину, или я из нее выпрыгну, найду первого попавшегося журналиста и расскажу ему про триста килограммов от всеми любимой Анны де Флориан! – Последние предложения я кричала.
Мама равнодушно прошлась по мне взглядом.
– Вижу, тебе действительно становится лучше.
– Это так плохо, да? – кричу я, и в маминых глазах мелькают сожаление и усталость. – Ведь так плохо, что дочка наконец-то понимает, насколько вся ее семья изнутри прогнила! Так плохо, что она больше не марионетка, за веревочки которой можно дергать!
– Адель, замолчи сейчас же! Я не это имела в виду. Когда случилась авария, я двадцать четыре часа в сутки сидела у твоей кровати, ждала, пока ты очнешься, и молилась, чтобы с тобой все было в порядке! Будь хоть капельку благодарной!
– Ну очнулась я, и что? Со мной все в порядке, мама? Вот я сижу перед тобой, и ты говоришь мне о трехстах килограммах Сесиль! Ради этих разговоров я очнулась? Ради этого всего мы живем?
Я тяжело дышу, и слезы текут из глаз. Марсель стискивает мою руку в немой поддержке. Мама отворачивается к окну и говорит:
– Никто не выйдет из этой машины: на улице собачий холод и дождь.
Воцаряется тишина, лишь слышен шум дождя и плеск луж. Она так и не отвечает на мой вопрос. До конца поездки никто из нас не произносит больше ни единого слова.
Дома Марсель передает конверт мне в руки:
– На самом деле это для тебя. Я не знаю, что внутри, но Сесиль была настойчива.
Я с любопытством рву конверт и достаю репродукцию картины. Она маленькая, формата A5, не больше. На ней изображены балерины, а сзади стоит надпись: «Эдгар Дега. Урок танцев (1873–1875). Музей д’Орсе. Париж».
– Красиво, – разглядывая картинку, говорю я. – Подожди, это тот самый Дега, который был старшим сыном в аристократической семье? Кажется, он решил скрыть свое благородное происхождение и изменил свою фамилию де Га на более простую – Дега, да?
Марсель озадаченно пожимает плечами и неловко улыбается.
– Возможно, так все и было. И если так оно и было, то он, скорее всего, твой герой.
– Потому что я тоже мечтаю скрыть свое «благородное происхождение»? – Я показываю пальцами кавычки и последние слова произношу гнусавым голосом. Братишка начинает смеяться.
– Ну да, ты всю жизнь говорила, что, как только выйдешь замуж, возьмешь фамилию мужа.
– Будем надеяться, что муж будет из еще более родовитой и аристократической семьи, – бросает мама, проходя мимо нас.
– При таком раскладе участь старой девы меня не особо пугает, – заявляю я, – тем более гардероб на этот случай уже есть.
Не оглядываясь, я поднимаюсь к себе в комнату. Падаю на кровать прямо в одежде и продолжаю рассматривать рисунок. Он очень красивый, есть в нем нечто цепляющее. Я не сразу понимаю, что именно. Разглядываю и изучаю каждый уголок. На картине изображен перерыв во время урока танцев. В центре зала для репетиций стоит уже немолодой седовласый балетмейстер, он опирается на свою деревянную трость, и вид у него очень строгий. Он внимательно следит за одной балериной по центру, которая делает своеобразное па. Другие танцовщицы отдыхают, они стоят группками по всему залу. На переднем плане слева одна девушка и вовсе чешет спину, кто-то из них поправляет волосы или сережки. Я, конечно, далеко не профессионал, но то, как падает свет на картине, выглядит потрясающе. И как только я это замечаю, осознание наконец приходит. Я понимаю, чем зацепило меня это творение. В картине чувствуется пульс жизни. Будто некто забежал на репетицию и сделал в одну секунду фотографию. Все было продумано до мельчайших подробностей, над этим работали не один день и даже не один год, но в то же время картина дышит жизнью.
У меня появляется сильное желание увидеть эту работу вживую. Недолго думая, я начинаю искать адрес Музея д’Орсе, читаю его краткую историю. Выясняется, что раньше в здании был первый в мире вокзал, который обслуживал направление Париж – Орлеан, однако к 1939 году движение поездов с этого вокзала практически прекратилось. Спустя 30 лет было принято решение о сносе здания. Но его все же сохранили, и во время президентства Жоржа Помпиду появилась идея преобразовать вокзал в музей.
Музей теперь славится своей коллекцией импрессионистов, в число которых входит Эдгар Дега. А сами импрессионисты хвалились тем, что могли естественно и живо запечатлеть реальный мир в его подвижности и изменчивости! То есть они хотели передать свои мимолетные ощущения, остановить мгновение, жизненный миг и то впечатление, которое вызвано именно этой секундой. Меня очень увлекает сама суть этого движения: прожить момент. Запечатлеть его на века в картине.
– Марсель! Марсель! Марсель! – кричу я брату, не в силах сдержать свой порыв.
– Что случилось? – вбегает он в мою комнату.
– Ничего, я просто хочу пойти с Сесиль в музей, у тебя есть ее номер телефона? – Я продолжаю держать в руках репродукцию Дега и, показывая на нее, поясняю: – Я просто обязана увидеть это вживую!
Марсель неловко переминается с ноги на ногу.
– Сесиль сегодня вечером уезжает с родителями и Августином в Италию на две недели. Боюсь, тебе придется немного подождать.
Я разочарованно поджимаю губы:
– Постой, это значит, что мы больше и к Августину не сможем пойти? Как тогда я увижусь с Артуром?
– Через три дня родители уезжают в Швейцарию – что-то связанное с юниорской зимней Олимпиадой. Их не будет три дня, в эти дни и придумаем, как свалить. – Марсель ободряюще улыбается.
Я нервно сцепляю руки, но тоже вымученно улыбаюсь. Три дня не видеть Артура кажется невыносимо долгим. Я не хочу вообще с ним расставаться. Почему? Не знаю. Но когда он рядом, когда смотрю на него, держу в руке его руку, мне не хочется никуда уходить. Я хочу лишь бежать ему навстречу.
Взгляд падает на репродукцию Дега, и я ложусь на кровать и аккуратно обнимаю бумагу. Ловить момент… наслаждаться моментом… Вот оно – истинное искусство. Проживать мгновение. Я закрываю глаза, и в голове проносится: «Carpe diem». От неожиданности я резко сажусь на постели. Громко вдыхаю и выдыхаю. У меня в голове прозвучал голос. Чужой. Не мой. И не тех людей, к голосам которых я привыкла. Становится странно и не по себе. Может быть, это был голос какого-нибудь актера, ведь мы можем вспоминать цитаты из фильмов, коронные фразочки, даже излюбленную интонацию героя. Но у меня стойкое ощущение, что я знала этого человека лично. Это был голос парня. Приятный, утонченный, и он сказал мне: «Carpe diem». Я помню звездное небо над головой, мокрый купальник, прилипший к телу, и его добродушный голос у себя за спиной.
Через три дня родители действительно уезжают. А в Париже выпадает снег, что случается крайне редко и абсолютно несвойственно для города. Я смотрю сквозь окно, как снежинки облепили серые крыши, машины и асфальт. Все вокруг выглядит таким белым и чистым. В комнату входит Марсель, в руках у него светло-зеленая подарочная коробка, перетянутая такого же цвета лентой.
– Проходил мимо «La durée»[18] и решил купить тебе макаруны. Если честно, там была огромная очередь, но мой девиз – «Никогда не сдавайся», – шутит братишка. – Мама сказала, что ты опять с утра ничего не ела.
Я с улыбкой забираю у него из рук коробку:
– А я раньше любила макаруны?
Я тяну за ленточку и открываю коробку: маленькие круглые пирожные аккуратно стоят друг на дружке.
– Обожала, самыми любимыми были фисташковые, я взял их пять штук, после них в списке были ванильные и шоколадные.
Я обнимаю брата.
– Спасибо, – шепчу я и откладываю коробку: есть сейчас абсолютно не хочется.
Сегодня мне очень грустно, я смотрю на снег и понимаю, что скоро семейные праздники. Покупка подарков, украшение дома. Но мне грустно встречать Рождество и Новый год с сознанием того, что я не помню прошлых.
– Ты позвонила ему?
– Да, но он не взял трубку.
Я отвожу взгляд, потому что мне страшно. А что, если он больше никогда не возьмет трубку? А что, если он исчезнет, испарится, просто-напросто пропадет из моей жизни? И как только я начинаю проникаться этими сомнениями, мой телефон звонит, и я так быстро снимаю трубку, что Марсель не может сдержать смешка.
– Алло.
– Привет, прости, что сразу не ответил, не услышал звонка, – говорит Артур, и мои губы сами собой расплываются в улыбке: так сильно я рада его звонку.
– Мои родители уехали, и я хотела с тобой встретиться, – не теряя времени на приличия, я перехожу сразу к делу.
– Зовешь меня на свидание?
Даже на расстоянии я чувствую его наглую ухмылку.
– А ты, кажется, в хорошем настроении.
– А почему я должен быть в плохом? Красивая девушка звонит мне и зовет погулять… жизнь прекрасна, черт возьми.
Я испускаю смешок, Марсель же закатывает глаза, но все же усмехается, направляется в сторону двери и молча выходит из комнаты.
– Как ты себя чувствуешь? – более серьезным тоном спрашивает Артур, и я шучу в ответ:
– Меня только что назвали красивой девушкой, лучше в жизни себя не чувствовала!