Он тихо смеется, и я ловлю себя на мысли, что хочу как можно чаще слышать его смех.
– На улице очень холодно, не думаю, что гулять сегодня – отличная идея.
Я молчу, не зная, что ответить: если таким образом он намекает, что не хочет меня видеть… Артур будто читает мои мысли:
– Но мы могли бы где-нибудь посидеть.
Я начинаю ходить по комнате и останавливаюсь около стола.
– А где бы ты хотел посидеть?
– С тобой – где угодно, а ты?
Я шепотом отвечаю:
– Аналогично.
Возможно, это действительно странно – говорить с ним таким образом, чувствовать вселенскую радость, когда слышу его голос. Но все эти эмоции настолько естественны, что бороться с ними кажется полнейшей глупостью. Мой взгляд падает на репродукцию Эдгара Дега.
– Ты любишь музеи? – спрашиваю я у Артура, и он замолкает, отчего я начинаю быстро тараторить: – Мы не обязаны идти в музей, я просто подумала…
– Ты хочешь посмотреть на Дега? – Его голос звучит задумчиво.
– Откуда ты знаешь?
– Я, как Фиби из «Друзей», помню не только эту свою жизнь, но и кое-что из твоей предыдущей, – шутливо поясняет он, а я не имею ни малейшего понятия, о ком он говорит.
– Кто такая Фиби?
Повисает пауза, и на там конце Артур вздыхает:
– Персонаж из моего самого любимого сериала. Нам с тобой потребуется очень многое наверстать.
– Ты сейчас улыбаешься? – Вопрос слетает с губ сам по себе. – У меня просто ощущение, что я слышу улыбку в твоем голосе, и я будто схожу с ума в том смысле, что я не помню всего, но порой мне кажется, что слишком хорошо знаю тебя. – Я чувствую себя крайне неуверенно, произнося это вслух.
– Когда я говорю с тобой, я всегда улыбаюсь, – отвечает он, и его ответ уничтожает всю неловкость во мне, согревает.
На заднем плане доносятся мужские голоса, один из них зовет Артура.
– Мне нужно идти, но через час я буду полностью свободен. Давай встретимся у входа в Музей д’Орсе?
– И будем любоваться Дега? – с усмешкой спрашиваю я.
– Я буду любоваться тобой.
Мое сердце делает кульбит. Я не знаю, что ответить, поэтому говорю:
– До скорого.
Когда я кладу трубку, то начинаю от счастья прыгать по комнате. Я понятия не имею, как описать свою радость и предвкушение от предстоящей встречи.
Я спешу, так как опаздываю. Перед уходом из дома позвонила маме и наврала, что иду гулять с Прюн. А по дороге в музей вспомнила, что в прошлый раз я унесла его шапку. Это, должно быть, его единственный теплый головной убор, поэтому я решила вернуться домой и забрать ее.
Теперь я тороплюсь, но не могу перестать разглядывать снежный Париж: здания, мосты, деревья – все такое белое, волшебное! Будто я попала в сказку. Водители, конечно, не рады таким переменам[19], на дорогах полнейший хаос. Машины еле двигаются, повсюду пробки. Но в этой рутине есть некий шарм: жизнь не стоит на месте, она вечно течет и бурлит, и это поистине чудесно. Жизнь не идеальна, но прекрасна в своем вечном непредсказуемом движении. Я поднимаю голову к белому небу и пытаюсь языком поймать снежинку.
– Вот ты где, а я все боялся, что опоздаю, – доносится до меня сзади, и я резко захлопываю рот.
Артур начинает хохотать. На нем черный пуховик без капюшона, и, как я и предполагала, он без шапки. Снежинки падают на его темные волосы и тут же тают, а я не могу отвести взгляда от него: до чего же он красивый. Не утонченной красотой, вовсе нет. На сильном подбородке красуется щетина, тонкие губы подняты в лукавой усмешке, нос с горбинкой, но что меня точно завлекает и притягивает, так это глаза. Большие, кристально голубые, обрамленные длинными прямыми темными бровями. Артур чертовски красив – чисто мужской красотой. В его лице чувствуется некий серьезный характер, и при этом в глазах блестит мальчишеское ребячество.
– Вот, – говорю я и из кармана достаю его серую шапку, – как видишь, я сегодня о себе позаботилась, – произношу я, показывая пальцем на свою ярко-желтую вязаную ушанку.
Он берет у меня из рук шапку и сразу же надевает на голову.
– И обо мне позаботилась, – с улыбкой говорит он. – А ты в своей выделяешься на фоне всего города, я тебя сразу заметил.
Артур берет меня за руку, и мы переходим дорогу. Никто из нас не додумался надеть перчатки. Но если моя кисть ледяная, то его на удивление горячая.
– Мы можем посмотреть Дега, а после либо погулять по музею, либо сесть там же в кафе. Что думаешь?
– Я не люблю планировать: что захотим, то и сделаем.
– Мой психотерапевт учил меня на первых порах строить планы, он говорил: если я смогу упорядочить свою жизнь и займу каждую минуту своего времени, то у меня появится чувство безопасности, – признаюсь я, – и, если честно, мне это помогло: когда строишь планы, есть ощущение, что твоя жизнь под контролем.
– Возможно, он в чем-то прав, планы нужны для достижения целей, они действительно помогают в дисциплине, но мои вечно идут прахом. Поэтому в какой-то момент я принял то, что не могу контролировать происходящее со мной. Могу лишь реагировать на случившееся. Я больше не ищу уверенности в завтрашнем дне.
– Почему? Тебе разве не страшно так жить?
Мы заходим в музей и встаем в очередь к кассе.
Артур снимает шапку и расстегивает куртку, я следую его примеру.
– Страшно, но, мне кажется, самое главное в жизни – это быть честным с самим собой. Я не знаю, проснусь ли я завтра, не наступит ли завтра конец света и так далее по списку. Поэтому надо сказать себе прямо: у тебя нет уверенности в завтрашнем дне, но не все так плохо, ведь у тебя есть сегодня.
Очередь на удивление быстро двигается, и вот нам улыбается милая женщина с криво накрашенными красными губами.
– Два билета, пожалуйста.
Она смотрит на меня, затем переводит взгляд на Артура и вежливо просит:
– Покажите ваши документы, пожалуйста. Только вы[20], – уточняет она.
Музеи меряются количеством посетителей, как парнишки в раздевалке… Артур замолкает, нагло ухмыляется и наконец находит ID-карту[21].
– Аллилуйя, – под нос произносит он и передает ее мадам за кассой.
Я слежу за его движениями и успеваю прочитать фамилию – Бодер. Кассирша возвращает ему карту и дает два билета.
– До свидания, – прощаюсь я и, боясь забыть его фамилию, повторяю ее про себя миллион раз. Бодер, Бодер, Бодер. Но как только мы проходим в музей, я поднимаю голову к потолку и застываю: он огромный! Крыша из стекла и стали! Ничего себе!
Артур начинает улыбаться.
– Что такое? – спрашиваю я.
– Я здесь ни разу не был, но ты всегда так воодушевленно рассказывала про это место. А сейчас я смотрю на твою реакцию, и она мне нравится.
Я поднимаю руки к потолку:
– Это же невероятно!
– Согласен, раньше в людях было больше широты.
Минут пять я хожу из стороны в сторону, изучая интерьер. Затем замечаю стойку информации и, показывая на нее Артуру, говорю:
– Надо взять план музея.
Артур подает мне буклет, и среди нескольких тысяч представленных в музее экспонатов я ищу тот, ради которого пришла.
– Вы не подскажете? Мы ищем Эдгара Дега, – не дожидаясь меня, спрашивает он.
– Что именно? – интересуется дама за стойкой.
Артур смотрит на меня, и, сдавшись, я откладываю план:
– «Урок танцев».
– Вам на пятый этаж, дойдите до конца зала, и слева будет лифт. Хорошего дня!
Я все равно упрямо забираю план и пытаюсь найти на нем картину. Это становится чуточку проще, так как теперь я знаю, на каком она этаже.
– Я нашла! Вот он!
Артур подавляет смешок:
– А я нашел лифт, нам сюда.
Мы поднимаемся на пятый этаж и первое, что видим, – огромные часы, стрелки которых движутся вокруг римских цифр, а сквозь них виден весь Париж. Эти часы будто символизируют само время, его масштабы и грандиозность. Они смотрят на мир свысока, словно являются вечным стражем жизни.
– На крыльях времени уносится печаль, – произношу я вслух мелькнувшую в голове цитату Лафонтена и чувствую на себе взгляд Артура.
– Ты в это веришь?
– Во что именно?
– Что со временем печаль уходит?
Его голос звучит серьезно, будто он действительно хочет узнать ответ, но я пожимаю плечами:
– Не знаю, мне кажется, зависит от случившегося. Уверена, есть грусть, которая никогда, ни при каких обстоятельствах не покинет человека, боль утраты, например. Такого рода печаль, наверное, навсегда оставляет след в твоем сердце.
Он молчит, ничего не отвечает, но вид у него то ли злой, то ли тоскливый, мне сложно угадать его настроение, поэтому я спешу добавить:
– Но нет ничего вечного.
Даже мы не вечны. Что там говорить о печали, которая остается после нас.
– Ненавижу философствовать, – отвечает он и, взяв меня за руку, ведет подальше от часов. Я чувствую, что что-то не так, но шестое чувство подсказывает мне не развивать тему.
Я замечаю картину на расстоянии и замедляю шаг. Мне хочется растянуть это мгновение. Я подхожу к ней медленно, не опуская глаз, впиваюсь в нее взглядом. В жизни она еще прекраснее. Мужчина-гид стоит перед картиной и что-то вещает группке туристов. Я подхожу ближе и прислушиваюсь:
– Вдохновение же художник черпал в театрах, опере, кафешантанах. Последние были крайне популярны в Париже на протяжении последней трети девятнадцатого века – до появления кинематографа. Эти заведения встречались всюду и были ориентированы на клиентов с разным достатком. Демократичность и вульгарность кафешантанов притягивали Дега. Его забавляли странные люди, которых можно было встретить там: чревовещательницы, крестьянки, сентиментальные дамочки. Там, под светом электрических фонарей, Дега находил новые способы для передачи привычного – к чему, собственно, и стремились импрессионисты. Но особой его страстью был балет! Посмотрите на картину. Вихрь кружения, прозрачность текстуры, динамика и мимолетность – Дега пришлось серьезно постараться, чтобы заворожить зрителя кажущейся легкостью.