На миг глаза барда заволокло слезами, но он сморгнул слезы. Не сможет Анлодда удерживать неприступную стену вечно. Рано или поздно она должна будет распахнуть ворота.
Корсу Канту страшно хотелось присоединиться к ней в танце. Но танцоры повиновались его музыке, и музыка была львиной долей его добычи – так сказал бы грек Эзоп.
Наконец Гвинифра заметила, что другие танцоры выдохлись. Она стала танцевать еще быстрее, и на каждый удар барда по струнам отвечала двумя поворотами. А потом вдруг замерла, встала на месте, как вкопанная, словно увидела вдруг страшную Горгону. Бард воспользовался этим мгновением, чтобы оборвать игру. Арфа издала последний аккорд, и он повис в тишине. Юноша сжал уставшие пальцы. Танцоры в изнеможении опустились на пол – все, кроме самой принцессы.
А принцесса вернулась к своей скамье, тяжело дыша, но сохранив при этом бодрость и свежесть. Струйки пота сбегали по ее ставшему скользким телу, капельки отражались в жемчужинах и медных пуговках, на которые была застегнута золоченая сеть.
Подошли рабы и умастили принцессу прохладным маслом. Корс Кант не в силах был оторваться от созерцания прекрасной Гвинифры и вдруг заметил, что Анлодда встала на колени и следит за ним. А Корс Кант изо всех сил старался отогнать от себя мысль о том, как ему хочется оказаться на месте мальчика-раба.
Бард положил арфу на колени и мысленно проклял богиню Афродиту, создавшую тело Гвинифры из солнечного света и диких вишен. От принцессы веяло ветром неистовой любви, неслись запахи обезумевших от страсти зверей, резвящихся на тучных полях. Она не сводила глаз с барда.
Он отодвинулся подальше от нее, но ее взгляд не последовал за ним. На самом деле она смотрела сквозь него. Корс Кант оглянулся и увидел, на кого устремлен взгляд принцессы – на одурманенного не то вином, не то дымом Ланселота.
Гвинифра встала, почти не сгибая ног в коленях, обошла стол, ухватила прядь волос сикамбрийца и запрокинула его голову. Затем она страстно поцеловала Ланселота в губы. Тот дернулся, попытался освободиться.
А Гвинифра обвилась вокруг своего любимца, словно флаг вокруг древка в безветрие. Она поглаживала его спину и томно стонала.
Юноша поискал глазами Бедивира. Великан благосклонно наблюдал за обнимающей Ланселота принцессой и улыбался.
«Лицемер!» – подумал бард и крепче прижал к груди арфу.
Гвинифра все теснее прижималась к Ланселоту. Глаза сикамбрийца выпучились.
Корс Кант вскочил, не в силах долее сдерживаться и со всех ног побежал от стола. Споткнулся, упал на колени, нос к носу с Анлоддой.
– Анлодда, – на одном дыхании выговорил Корс Кант, – не будь такой бессердечной, подари мне мгновение своей драгоценной любви.
Анлодда и бровью не повела.
– Не понимаю, при чем тут любовь, – презрительно процедила она. – Если только ты не зовешь совокупление лошадей, свиней и собак любовью, ибо только этого ты и хочешь от меня.
– Анлодда, это не так! Я прошу лишь о жертве, которую ты принесла бы Бахусу, Афродите или Рианнон. Это всего лишь священное подношение, это крест и роза, и от этого процветают поля! Они становятся плодородными!
– Не говоря о вышивальщицах, – фыркнула Анлодда и отвела глаза. Она не желала смотреть на Корса Канта.
Он скрипнул зубами, представляя себе Анлодду одетой в золотистую сетку и вертящуюся в страстном танце.
– Но Анлодда, – прошептал он, – мое желание так.., велико! – Он затаил дыхание, всей душой надеясь на то, что любовный танец принцессы колдовским образом подействовал и на его возлюбленную. – Молю тебя! – шепнул он. – Давай уйдем подальше отсюда, в тихую комнату, и совершим наше жертвоприношение.
Анлодда уставилась на него, открыв от изумления рот. Перевела глаза на Гвинифру, гневно поджала губы.
– Почему именно сейчас, Корс Кант. Не эта ли женщина распалила так твою страсть? Честно говоря, не понимаю, почему бы тебе не затащить ее в лошадиное стойло, вместо того чтобы гоняться за мной, как потерявшийся щенок!
Корс Кант поймал и удержал на себе взгляд ее неуловимых глаз и попытался соблазнительно улыбнуться.
– Анлодда, прекрасная дама, повелительница иглы и…
– Прекрати так называть меня, Корс Кант Эвин! Эти штучки, которыми так славитесь вы, барды, годятся для рабынь и потаскух с кухни, но не для прин.., не для рожденной свободной вышивальщицы из Харлека!
Она опустилась на пол, положила руки на колени. Прядь выбилась из-под тюрбана и упала ей на лицо.
Корс Кант опустил глаза и притворился смущенным.
– Это правда, она разожгла во мне пламя страсти. Но сгораю я только от любви к тебе. Как ты можешь отвергать меня столь жестоко, когда сама принцесса каждый год в полях поклоняется Венере, а каждые два месяца устраивает сатурналии? Неужели ты заставишь меня дожидаться еще два месяца? Неужели даже тогда ты отвергнешь меня, не сжалишься над будущим урожаем?
Анлодда прикусила губу и снова устремила взгляд к принцессе – воплощению плодородия.
– Я.., я не знаю… Корс Кант Эвин. Я понимаю, что вам, мужчинам.., труднее сдерживаться… Я хочу сказать, если уж ты непременно должен… О, я сама не знаю, что я такое говорю!
Она сложила руки на груди, и вид у нее стал донельзя удрученный.
– Наверное.., наверное, мы могли бы попробовать. Наверное, – неуверенно проговорила она. – Но что-то не так, что-то ужасно не так. Я кажусь себе тележкой без колес, которую тащит за собой сорвавшаяся с привязи лошадь!
Она встала и глазами указала барду в сторону восточного дворика. Корс Кант пошел за ней, и сердце его билось так громко, что он почти не слышал музыки. «Наконец-то, наконец-то!» Анлодда шла впереди, ступая тяжело и неровно. Она слегка дрожала, хотя крепко сжала губы и вид имела самый решительный.
Она проскользнула между двумя колоннами и повела юношу к лестнице, которая вела к покоям служанок Гвинифры, где жила и сама Анлодда.
Глава 12
Даже не знаю, как меня угораздило так вляпаться! Я ведь понятия не имела, чем юные дамы занимаются в своих покоях с молодыми людьми! В Харлеке во время религиозных ритуалов мы обнимались, но все было скромно, по-римски, и «Матерь Божья» нам заменяла Митру, а может – Христа, хотя лично я большой разницы не вижу, для аристократов в Харлеке, включая и моего отца, религия была чем-то вроде маринованной сливы: говоришь, что это прелесть как вкусно, а на самом деле съешь эту гадость, и у тебя рот, как у рыбы, открывается и закрывается, и больше уже не хочется.
Ничего похожего на развеселые сатурналии, которые устраивает принцесса, у нас не было и в помине! Я никогда не падала к ногам каждого гостя, как, поговаривают, делает она, хотя я, конечно, не липну к стене, словно муха, и не глазею на то, как она развлекается, – у меня и другие дела имеются – точить топорик, следить за всякими там саксами, за Этим Мальчишкой и за тем, кто является целью моего пребывания здесь, и считать пальцы на руках и ногах, дабы удостовериться, что все они на месте, после того как я провела несколько недель в Камланне.
Мы поднимались по лестнице – я и Этот Мальчишка, и должна признаться, что мои легкие королевские ножки были тяжелы, как копыта Калумфуса, старого боевого коня моего отца, который теперь больше годится для того, чтобы тянуть повозку, а не для того, чтобы бросаться на нем в битву.
Я исподтишка глянула на Этого Мальчишку. Нет, он совсем, совсем недурен, пониже меня ростом, но стройный и ступает уверенно, но ведь все это может измениться, когда мы с ним поженимся и рабыни станут готовить для нас еду по моим лучшим рецептам, и в конце концов мы оба растолстеем фунтов на тридцать. Волосы у него длинные, каштановые, и вьются, словно грива у самого настоящего пони. Я всегда мечтала, чтобы у меня были такие волосы. Его лицо полно тревоги и ожидания. Я была рада отметить, что не одна на этой лестнице волнуюсь и дрожу.
Глаз его я не видела, но знала, что они цвета лесного ореха и что они наполняются светом, когда на них падают лучи солнца или отсветы факелов, и тогда они рассыпаются мириадами цветов, как свет, когда проходит через запотевшее стекло. Ну, пусть не мириадами, но хотя бы сотнями, для которых есть названия.
Что же происходит? Неужели я испортила все дело, ради которого попала сюда, дурацкой влюбленностью? Я казалась себе героиней греческой песни, которая отказалась исполнить свой долг из-за любви к юноше, и конечно же, я вспомнила о том, что всегда происходит, когда любовь ставится выше долга, – несчастье, разрушение, ярость богов, а потом – прямехонько в ад, к Иуде, Сизифу и остальным!
В легких сандалиях, скроенных на римский лад, я чувствовала под ногами грубые неровности ступеней, и когда мы наконец добрались до верха, у меня кружилась голова. Мне пришлось ухватиться за руку Этого. Мальчишку. Вид у меня, наверное, был, как у перебравшей старой карги, а ведь я ни капли не выпила, даже самого маленького рога!
Нежные руки барда поддержали меня. А ведь я запросто могла бы переломать ему все ребра, сжав его медвежьей хваткой. Он повел меня к покоям Гвинифры.
Но сдалась я только потому, что не могла бы раскрыть Этому Мальчишке причину, по которой на самом деле оказалась в Каэр Камлание. Скажи я ему об этом – у него бы кровь застыла в жилах. А себе я пожелала всяческих напастей – чумы, оспы и прочих бед. Пусть они бы меня покарали за то, что нет у меня души истинного воина, и я не могла открыть Этому Мальчишке правды.
Слова у меня застряли в горле, словно кусок сухого черствого хлеба, который не можешь ни проглотить, ни выплюнуть.
– Корс Кант, – начала я. Он ждал, склонив голову набок, как птица, а мое сердце подпрыгивало, как Геоффанон на наковальне. – Корс Кант Эвин, – попробовала я еще раз, но теперь у меня в висках кровь стучала подобно всем горшкам и кастрюлям в камланнской кухне.
– Да? – прошептал он, без сомнения, испугавшись, что я сейчас ему скажу, будто у меня назначена важная встреча.
– Нет, ничего, – промолвила я. – Просто мысль мелькнула, словно мышка пробежала по комнате, и исчезла под дверью, а ты ее едва успела заметить.