Ланселот фыркнул, пошевелил губами и произнес первую фразу: «Pax restituenda est, quod cumulo pretiosus, prius cum terra sub barbatulum unguiculus bisculus torqueat».
Корс Кант попятился, открыл рот.
– Но это.., какая-то не правильная латынь! – запротестовал он.
– Проклятие! Ну, может, я несколько слов произнес неверно.., все равно – переводи!
Ланселот, почесывая небритые щеки, снова заглянул в пергамент.
«Если бы я не знал, что он неграмотный, – думал ошарашенный Корс Кант, – я мог бы поклясться, что он взаправду читает».
Бард поскреб подбородок, все еще гладкий после вчерашнего бритья.
– Ну.., если ты настаиваешь, принц, это значит примерно следующее: «Мир должен быть восстановлен, ибо я сумасброден и нагромождаю его с тех пор как первое раздвоенное копыто согнулось перед тем, кто носит козлиную бороду».
– Что? – громом прогремел голос возмущенного Ланселота. Он резко выпрямил ноги и сбил на пол кубок с вином. Корс Кант уставился на растекающуюся по полу лужу, и в голову ему лезли крайне неприятные мысли – о лужице цветом потемнее, которая могла бы растечься по полу, разгневайся принц посильнее.
– Я.., я же сказал, что это не совсем правильная латынь, государь! – начал защищаться Корс Кант. – Дай я взгляну на пергамент, может, сумею что разобрать!
Корс Кант взял пергамент, который Ланселот отдал ему не слишком охотно, и уставился на каракули. Если не Ланселот своей рукой написал это (а он не мог!), то кто же это написал? Кто бы это ни написал, ему бы не повредило бы засесть за долгое, старательное изучение Виргилия.
И все-таки, когда Корс Кант попытался сам прочитать записанное, он не без удивления понял, что сущая галиматья начала складываться в другие слова, имевшие, как ни странно, смысл. Получалось что-то вроде игры.
Ну примерно вот так: «Я люблю тебя» превращалось в «Я луплю тебя», «unguiculus bisculus» – в «ungulis bisculis»? «Раздвоенные копыта»?
– Погоди, – пробормотал Корс Кант. – Может, я и сумею разобрать. Не могло ли быть так, что тот, кто диктовал тебе это, имел в виду… – Он, запинаясь, прочел свою версию написанного: «Pax res – tituenda est… quocumque pretio… priusquam terra sub barbaroru ungulis bisulcis… torreat».
– Пожалуй, что так, – кивнул Ланселот и тупо уставился на растекшееся по полу вино. Корс Кант торопливо продолжал:
– А это значит.., гм-м-м… «Мир должен быть восстановлен во что бы то ни стало, ибо иначе земля сожмется под раздвоенными копытами варваров». В этом есть смысл, господин мой, хотя какой смысл – это я не пойму.
– Вопросы ни к чему. Ты просо пересказывай, что они говорили!
– Они?
Ланселот не отзывался. Корс Кант, осторожно выговаривая слова и спотыкаясь, прочел следующую фразу:
– Трибу.., как.., судя по тому.., как ты записал.., получается… Pax? Immolatium culmus. Legumen iustitiae, non regero saccum dotare, morose homines regressi sunt. Tumeo inde Pachyn Oedipus capitulum.
– И это означает?
– Постараюсь перевести, как сумею… «Мир? Кучка обгоревших объедков. Люди судорожно утащили стручок справедливости, а я не для того приволок сюда эту ношу, чтобы тащить ее обратно. Ибо я, Эдип, готов раздуть член Пахиса».
– О Боже! – вырвалось у сикамбрийца. Ланселот вскочил и стащил со сломанного стола скатерть. Корс Кант в ужасе смотрел, как принц, любимец Камланна, швырнул скатерть на пролитое вино и принялся топтать ее.
Поскорее отвернувшись, юноша уставился в пергамент и принялся разгадывать очередную загадку, переводя бессмыслицу в некое подобие настоящей латыни.
– Наверное.., тут имелось в виду «Pax immo etiam cultus legi et>>… – да, вот так будет правильно.
«Non redi».., ой нет, тут что-то не так… Погоди, вот так… «sacerdotique» ну, это точно, как то, что я родом из Лондиниума… «Sacerdotique vores… hominum regendi sunt. Turn deindr… pacem adipisci potueris…»
– Ну! – нетерпеливо воскликнул Ланселот.
– Так будет верно.
– Да что это значит, парень?
– Сейчас, мгновение… Гм-м-м… «Мир? Скорее цивилизация. Справедливость и закон, а не короли и не священники должны править поведением Человека. Тогда ты и получишь мир». Только не забывайте, сир, это очень вольный перевод. Может быть, и я путаю что-то, произношу не те слова.
Он осмелился взглянуть на Ланселота. Сикамбриец продолжал играть роль раба-уборщика.
– Молодцом, – проворчал принц. – Только дальше читай так, как должно быть.
– Благодарю тебя, принц. – Корс Кант некоторое время пялился на следующую строку и в конце концов разгадал и ее: «Consedo. Consilium tuum firmum ad probandum est, instromenta ponuntur. Digitus ad mortem meretricis scribendam libratur. Nonne subscribes?» – Переведу, как уразумел… «Твой главный план разумен, силы расставлены верно. Перст указывает на то, чтобы потаскуха отреклась от короны. Ты подпишешь?»
– Я? Что подпишу?
– Нет, я не к тому… «Nonne subscribes» означает «ты подпишешь?»
Ланселот буркнул что-то неразборчивое и знаком велел барду продолжать.
– А-а-а. – Юноша помедлил, зашевелил губами, затем, видимо, уловив смысл, кивнул. – «Brevi tempore. Verba nostra nobis diligenter commentanda sunt. Donee lerusalem restituetur templumque reficietur, plani conveniemus»
«Скоро… Нам придется быть осторожнее в словах, пока не будет восстановлен Иерусалим и заново отстроен храм, а затем мы встретимся на ступени.
Ланселот задохнулся.
– A «menda mille rotare» – значит расстанемся в квадрате?
– Но.., нет. Это скорее означает «тысяча позорных пятен вращаются по кругу».
– Проклятие! Ты меня понимаешь! Что это должно значить? Значит ли это то, что я имею в виду?
Корс Кант сжал зубы, уставился в пергамент. Ланселот покончил с рабским трудом.
– Записал ты вот что: «menda mea rotounda», а это скорее всего должно быть «mensa mea rotunda», что означает: «Мой стол круглый». «Mensa Mea rotunda… est non quadrata… sed autem de fine… ultimo consentimus». «Мой стол круглый, не квадратный. Но относительно конечной цели мы согласны». Видишь? Речь о квадрате все-таки шла. Ты был прав, мой принц.
Фраза прозвучала подозрительно, она напоминала какой-то код. Сикамбриец кивнул так, словно все понял.
– И последнее, – сказал Ланселот:
– «Et in Arca-dia ego».
– «И в Аркадии я» – честно перевел бард. – Но это ничего не значит, это обрывок фразы. «И в Аркадии я» – что?..
Ланселот кивнул:
– Спасибо, Корс. Что-то у тебя вид какой-то встревоженный. Что стряслось?
Корс Кант ошарашенно моргнул от такой внезапной смены темы разговора.
– Встревоженный? – переспросил он.
– Успокойся. Все будет в порядке. Я все знаю. Бард чуть не задохнулся. Как молниеносно разносились слухи по Каэр Камланну!
– Ты.., слышал про Анлодду? Уже? Ланселот кивнул:
– В замках тайн не бывает, а? Ну и когда же произойдет радостное событие?
– Событие. Увы, наверное, никогда!
– Никогда? – озадаченно переспросил Ланселот.
– Наверняка. Мне ни за что не уговорить ни Мирддина, ни Артура благословить брак друида и вышивальщицы.
– Брак? А что разве так уж обязательно жениться для того, чтобы любить друг друга?
Бард покачал головой, дивясь тому, как проницательно принц заглянул в самую суть его беды.
– Государь, наверняка ты владеешь магией, доставшейся тебе по наследству вместе с королевской кровью. Вы заглянули прямо ко мне в душу и нашли ответ. «Rem acu tetigisti» , как говорят они.
– Они?
– Римляне.
– А Анлодда согласна согревать твое ложе, не выходя за тебя замуж?
– Она бы согласилась, но не в этом дело. Согласилась бы она на любовь без брака, вот в чем вопрос. Хочет ли она любви, которая выше замужества? И как нам быть вместе, когда она то и дело должна бежать к своей госпоже по первому ее зову?
Ланселот буркнул что-то под нос, взъерошил усы.
– Сынок, – сказал он. – Ты ведь бард, и держишь руку на пульсе.., как бы это лучше выразиться.., всего Каэр Камланна. Мне бы хотелось узнать, что ты думаешь кое о чем.
– Тебя интересует мое мнение.., государь?
– Да, меня интересует твое мнение – мнение барда. Будешь отвечать, как бард, клянешься? «Как бард?!»
– Спрашивай меня о чем угодно, принц Ланселот из Лангедока! Я давал клятву барда и отвечу на любой твой вопрос, насколько позволят мои знания.
Сикамбриец усмехнулся и приложил палец к губам.
– Расскажи мне все, – велел он, – об Артуре и Меровии. Что они замышляют? Мне бы хотелось понять, что задумал этот си.., сикамбрийский петушок.
Сердце у Корса Канта ушло в пятки.
«О боги Рима! Он выудил у меня клятву, и теперь я должен разглашать тайны! – Корс Кант почувствовал, как кровь хлынула ему в лицо. – О чем я думал? Что он у меня спросит, как звать прекрасную принцессу? Или его интересует, что принцесса Гвинифра принимает мышьяк, чтобы у нее щечки были белее? Ну и тупица же я!»
Бард вскочил. Ему казалось, что его окружила стая гончих, что псы вцепились в него, и каждый тщится уволочь его в свою сторону.
«Тупица! Никчемный полубард! И что теперь? Растрепать Ланселоту, иноземному принцу, что на сердце у моего господина? Или ничего не сказать ему, и тем нарушить клятву барда?»
Корс Кант тихо опустился на табурет. Ланселот напомнил ему о том, о чем мог бы и не напоминать.
– Ты поклялся сказать мне правду, сынок. Не становись лжецом.
«Лжец или изменник. Какой замечательный выбор!» Корсу Канту вдруг нестерпимо захотелось, чтобы здесь оказалась Анлодда. Но в следующий миг он уже от всего сердца порадовался тому, что ее здесь нет. Даже вышивальщица вряд ли полюбила бы такого безвольного мужчину!
Сикамбриец стоял и молчал. Корс Кант попробовал было заговорить, но слова застревали у него в горле.
«Бард без чести, – звучал у него в ушах голос Мирддина, – это всего лишь тот, кто распевает на потеху песенки». А потом он услышал голос самого Артуса: «Если ты не верен самому себе, ты не можешь быть верен мне».