Тем не менее путь становился все труднее, конский шаг — все медленнее. И вот, когда я уже думал, что проще ехать совсем без дороги, впереди показался морской утес. Море непрестанно било в его скалистое подножье, сверху кружили морские птицы и, что меня удивило, вороны.
Воронье! Я понял, где искать Мирддина. Жив он или мертв, но поиски наши закончены.
— Побудь с конями, — сказал я Гвальхмаи.
Он молча спешился и привязал лошадей к обугленному пню, потом сам уселся на этот пень, положив на колени обнаженный меч.
С молитвой на устах я начал долгий подъем на скалу, время от времени останавливаясь, чтобы крикнуть. Впрочем, я не ждал ответа; его и не было...
Мирддин сидел на камне на самой вершине утеса, сгорбившись, закутавшись в драный плащ, хотя солнце палило нещадно. Кругом, словно развалины крепости, лежали груды треснувших от жара камней. Слава Богу, он был жив! И, когда я вскарабкался на скалу, обернулся на звук шагов.
Я увидел его лицо и чуть не упал в море. Его глаза — Господи Иисусе! Его глаза обратились в потухшие угли, некогда яркий блеск невиданных золотых очей стал белесой золой!
Его брови были опалены, губы потрескались, кожа слезала клочьями. В спутанных волосах запеклась кровь.
— Мирддин! — Я бросился к нему, рыдая от радости, что он наконец нашелся, и от того, что с ним сделали.
— Что с тобой? Что она с тобой сотворила? — Я прижал его к себе, словно мать умирающее дитя.
Он заговорил, но что это был за голос! Хриплый сбивчивый шепот, слова давались с большим трудом.
— Бедивер, ты наконец пришел. Я знал, кто-нибудь придет. Знал... думал, это будет Пеллеас.
Пеллеас! Что с Пеллеасом? Я взглянул на склоны утеса, но никого не увидел.
— Я ждал... ждал... Я знал, Артур... кого-нибудь... пришлет... Где Пеллеас?
Куда девался его дивный голос? От жалости у меня слезы навернулись на глаза.
— Не говори, Эмрис. Прошу, не утомляй себя. Я о тебе позабочусь.
— Все хорошо... ее нет...
— Морганы?
Мирддин кивнул и облизал растрескавшиеся губы, отчего из них побежала кровь. Он пытался найти слова.
— Пожалуйста, Эмрис, — молил я, рыдая без стеснения. — Не говори. Давай уйдем отсюда.
Мирддин сжал мой рукав, его мертвые белые глаза незряче шарили вокруг.
— Нет... — прохрипел он. — Все в порядке... она бежала...
В первый миг я не поверил.
— Со мной Гвальхмаи; у нас лошади. Давай мы унесем тебя из этого ужасного места. Она может вернуться.
— Она бежала... сила ее сломлена. Я сразился с ней... Моргана разбита... ее больше нет... — Он задрожал, закрыл глаза и тяжело привалился ко мне. — Я так устал... так устал...
Сон или обморок стал для него избавлением. Не без труда я взвалил его на плечо и понес вниз к тому месту, где дожидался с конями Гвальхмаи.
При виде Мирддина юноша содрогнулся.
— Что с ним? — испуганно прошептал он.
— Не знаю, — отвечал я, медля сообщать правду. Как сказать, что виной всему Моргана, его кровная родственница? — Может, расскажет, когда очнется.
— А где Пеллеас? — спросил Гвальхмаи, вновь поднимая глаза к утесу.
— Может быть, задержался где-то еще. Будем молиться, чтобы это и впрямь оказалось так.
Тьма стремительно спускалась на этот обугленный краешек земли. Мы устроились на ночь в лощине, Гвальхмаи наносил столько сухого дерева, что хватило до утра. Я отыскал воду, сварил отвар из сухих трав, бывших среди прочего провианта, и подал Мирддину в своей глиняной чашке.
Похоже, от сна ему полегчало: он выпил отвар и попросил сухарей. Ел он в молчании, потом откинулся на спину и снова заснул.
Всю ночь я сидел над ним, но он спал крепко. К рассвету меня сменил Гвальхмаи, и я немного вздремнул. Мирддин заворочался, когда мы уже готовились к отъезду.
— Ты должен помочь мне, Бедивер, — хрипло произнес он, и я заметил, что голос его немного окреп.
— Я сделаю что прикажешь, господин.
— Сделай брение и залепи мне глаза.
Я колебался, и он ткнул рукой в мою сторону:
— Делай, что сказано!
Я развел водой глину и залепил Мирддину глаза, как он попросил, потом, оторвав край от рубахи, замотал поверх глины полотном. Мирддин ощупал повязку и похвалил работу.
Так началось наше медленное возвращение в мир живых — слепой Мирддин, прямой и безмолвный, высился в седле, а мы с Гвальхмаи по очереди вели в поводу его лошадь.
Глава 8
Тремя днями позже, когда наш скудный провиант был на исходе, мы выехали из Ллионесса. Я не оглядывался. Этот скорбный край оставил черную отметину в моей душе.
Мирддин все это время ни с кем не разговаривал. Он сидел в седле, расправив плечи, с завязанными глазами, рот его вновь и вновь кривила гримаса боли — или омерзения.
Мы ехали день и ночь, а когда наконец остановились отдохнуть, между нами и горькой опустошенной землей лежали многие лиги. Я разбил лагерь у ручья, Гвальхмаи добыл на ужин двух жирных зайцев. Мы зажарили их и съели в молчании, не в силах говорить от усталости. Здесь была трава для коней и хорошая вода для всех нас. Хотя ночь была не холодная, я развел костерок — больше для света, чем для тепла. Мы сидели рядом, на высоком осеннем небе зажигались первые звездочки. Ночь медленно накрывала нас своим темным крылом. И вдруг Мирддин заговорил. Голосом сиплым, как зимняя стужа, он провозгласил нараспев:
— Мирддин я есть и буду. Отныне всяк назовет меня Талиесином. В дольнем мире рожден, но в горнем моя обитель, средь Летних Звезд.
Явился в краю Троицы, с Отцом облетел Вселенную, я здесь на земле останусь до Страшного Дня Господня, доколе Христос не приидет народы судить во славе.
Кто скажет, я зверь или рыба? Из форм девяти элементов я создан, из Плода Плодов, из первого плода Господня в начале времен. Создан я Магом из магов.
Из соли земной сотворен, обновленная кровь в моих жилах. Народы рождаются, гибнут и снова восстанут из праха. Я, лучший из бардов, любую речь обращаю в созвучия песен дивных.
Слушай мой смелый рассказ.
Вскричу — разбегаются трусы, как искры от брошенной ветки.
Я был драконом в недрах холма, гадюкой в реке, звездой был серебряной, древком, копьем в зазубринах алых.
Пятью сорок туманов будут идти за мною, пятью сорок рабынь мне будут служить искусных.
Конь мой соловый быстрее летящей чайки, быстрее, чем ловчий кречет.
Я был языком огня, бревном был в костре Бельтана, бревном, что горит, не сгорая.
Свечой был, церковной лампадой, огнем был в ночи путеводным.
Щитом был царям и клинком в руке Пендрагона Британии.
Подобно отцу, слагаю я сызмальства песни, и арфа — мой истинный голос.
Я плутал, я кружил, я воззвал к Разящей Деснице и ринулся в бой.
Оружье мое — справедливость, Спаситель — моя отвага. И ярость моя золотая славней исступления Ллеу.
Я ранил стоглавого зверя, разверзшего страшные пасти. На черном его языке умещалось целое войско. Трижды три сотни когтей эта тварь на меня направляла. Я змея сразил, в котором три сотни душ заключались.
Могу с семьюстами бойцами еще совладать в одиночку, Запятнан кровью врагов мой щит с золотою каймою.
Воином был я и буду.
Я спал в сотне царств, в сотне стен крепостных укрывался; сто раз по сто королей меня встретят приветом и лаской.
Мудрый друид, провещай Артуру!
Дни изреки Поборника, скажи, что было, что будет.
Господь соберет Свой народ, и получит тот имя Господне — народом Разящей Десницы его нарекут; и, подобно сверкающей молнии, пробудит он Воинство Вечности!
Я смотрел на него, ошеломленный. И это Мирддин, которого я знал с детства и, оказывается, не знал вовсе! На него снизошло бардовское вдохновение, лицо светилось — не знаю, отблесками костра или собственным загадочным светом. Он сидел, мерно кивая перевязанной головой и слушая отзвук своих слов в пустом пространстве ночи.
— Что дивитесь моим речам? — спросил он резко. — Вы же знаете, я говорил правду. Впрочем, остерегайтесь происков врага, друзья мои. Но не страшитесь. Не страшитесь! Слушай меня, Бедивер! Слушай меня, Гвальхмаи! Слушайте Мудрейшего из Мудрых и познайте силу Царя, Которому мы служим.
И он начал рассказ о том, что случилось в Ллионессе. Слепой, с перевязанными глазами, он возвысил хрипящий голос и заговорил, сперва медленно и сбивчиво, но вскоре слова полились уверенным сильным потоком. Вот что поведал Мирддин.
— Я отстоял вечерню в храме Спасителя, о чем долго мечтал. Мне было жаль проехать так близко от Инис Аваллаха, не повидав Аваллаха с Харитой, но им нельзя было открывать мой замысел.
Достигнув Ллионесса, я поскакал во дворец Белина и нашел его — как поселение Дивного Народа в Броселианде — покинутым. Но отчего? Вот этого я не мог взять в толк.
Что случилось с Дивным Народом? Какое бедствие их уничтожило? Чего ради их истребили? Да, это я понял: их истребили сознательно и безжалостно. Но зачем? Великий Свет, зачем?
Я не находил покоя. Чем больше я об этом думал, тем больше тревожился. Что за этим скрывается какой-то чудовищный замысел Морганы, сомнений у меня не было...
— Морганы! — ахнул Гвальхмаи.
— Прости, голубчик, — ласково сказал Мирддин. — Это правда. Но не стыдись, вся вина только на ней.
На Гвальхмаи жалко было смотреть. Он упал на колени перед Мирддином, склонил голову и покорно простер руки.
— Прости меня, Эмрис. Если бы я знал...
— Но ты чист. Я тебя не виню, не вини и ты себя. Ты ничего не знал.
— Так в чем состоял замысел Морганы? — спросил я, сгорая от любопытства узнать остальное.
Мирддин покачал перевязанной головой.
— Вот этого-то я никак понять и не мог. Во сне и наяву вопросы жалили меня, словно растревоженный осиный рой. Зачем? Зачем? Зачем?
Я молился Святому Духу о вразумлении. Я постился и молился. Постился и молился, что твой епископ, а сам все ехал и ехал вглубь Ллионесса.
И вот однажды утром я проснулся и подумал, что Морганой, Царицей воздуха и мрака, руководит страх. Все так просто! Почему после стольких лет она вдруг решилась действовать? Значит, что-то ее толкнуло, и это что-то — страх. Моргана боится.