И все же человек, надвигавшийся на меня, казался не старше моего отца. Густые темные волосы лишь кое-где тронула седина. Морщины лежали на челе, но кожа на щеках и у глаз по-прежнему была гладкой. А сами глаза! Чистые, глубокие, золотистые. Мне тут же вспомнились парящий сокол и рыщущий волк.
— Мне говорили, ты слепой! — выпалил я первое, что пришло в голову.
— Был слепой, но прозрел, — отвечал он. — Кто ты и что тебе здесь надобно?
Тегир, который привязывал лошадей, подбежал, чтобы мне помочь. Эмрис повернулся к нему.
— А, это ты, Тегир. Что не предупреждаешь?
— Прости меня, Эмрис, мне нужно было подать голос. — Он поднял глаза на уходящий в небеса храм. — Много уже построили. Красота-то какая!
Эмрис обернулся через плечо.
— Работа наконец-то близится к концу, — сказал он. — Остались кое-какие мелочи. — Он снова повернулся ко мне. — А ты мне не ответил.
— Господин?
— Имя — если у тебя есть имя. Как тебя звать? — Он так пронзительно смотрел в мои глаза, что я ощутил его прикосновение к своей душе и напрочь позабыл, кто я такой.
— Ан... Анейрин, — запинаясь, неуверенно выговорил я. Собственное имя прозвучало неестественно и странно. — Я Анейрин ап Кау.
Великий Эмрис тряхнул головой.
— Хорошее имя. Тебе подходит. — Потом спросил у Тегира: — Зачем он здесь?
— Кай прислал. Тебе в помощь. Если он не нужен, я его заберу.
Эмрис пристально вгляделся в меня. Я уже воображал себя в седле на пути в Каер Лиал. Сердце мое упало. Несчастнейший из людей, я чувствовал себя отвергнутым.
Однако Эмрис нуждался в двух расторопных руках. Я не льщу себе, никакой другой причины у него не было. Однако мне и того было довольно.
— Пусть остается, коли приехал, — сказал Эмрис, и я был спасен.
— Эмрис, — сказал Тегир, — мне надо немедля возвращаться в Каер Лиал. Тебе что-нибудь нужно? Я распоряжусь привезти.
— Только одно: извести меня, когда вернется Гвенвифар. Мне надо будет кое-что ей передать.
— Будет исполнено, лорд Эмрис. — Тегир повернулся и заспешил прочь. Мою лошадь он прихватил с собой.
Я оглянулся и увидел, что Эмрис уже поднимается по склону холма. Я побежал следом.
— Что мне делать, господин?
Не останавливаясь и не оборачиваясь ко мне, он бросил:
— Умеешь делать метелки?
Я в жизни не пробовал, но часто видел, как женщины в Трат Гориде их вяжут, поэтому отвечал, что, наверное, умею.
— Так сделай! — сказал Эмрис и пошел дальше.
До конца дня я собирал палки и прутики, потом принялся вязать метелку. В ротонду я войти не смел, более того, не смел к ней приближаться, а тихонько занимался своим делом.
Вечером вышел Эмрис и кликнул меня к себе.
— Проголодался, Анейрин ап Кау? — спросил он, когда я поднялся по некрутому склону на вершину холма. Он указал вниз, и я увидел на ступенях храма сверток. Эмрис сел и развернул плетеную травяную циновку. В ней оказались молодой сыр, черный хлеб и немного холодной жареной баранины.
— Это принесли мне здешние жители.
— Здесь кто-то живет? — Вопрос мой не был случайным. Я не видел ни одного селения с тех пор, как покинул столицу, и, за исключением палаток, не заметил людского жилья.
— Обитатели холмов, — отвечал он и тронул пальцем поблекшую синюю насечку на щеке — знак родовой принадлежности. — Когда-то я был одним из них.
Эмрис Британии своими руками преломил хлеб и протянул половину мне.
— Бери, ешь. Вкуснее нигде не сыщешь.
Хлеб Подземных жителей! Конечно, я наслушался историй про банши, как же иначе, ведь я вырос в северных холмах. Однако я никогда не видел этих загадочных человечков и даже не слышал, чтобы кто-нибудь их встречал. Легче, наверное, увидеть существо из Иного Мира. Многие разумные люди вообще в них не верят.
Я смотрел на плотную черную краюху. Да, это и впрямь был хлеб, но пах он фенхелем и другими неизвестными мне травами.
— Ешь, малыш! — сказал мне Эмрис. — Не будешь есть, не сможешь работать, а работы у меня для тебя много.
Я поднес краюху ко рту и с опаской откусил. Эмрис не обманул, хлеб был чудесный. Я никогда не пробовал лучшего, о чем ему и сказал.
Эмрис опустился на ступени, но садиться не предложил, поэтому я продолжал есть стоя, глядя то на запад, на море, то на юг, где зеленели по ту сторону залива пологие холмы. С моря веяло прохладой. С ясного неба лилась песнь жаворонка; я запрокинул голову и сощурился из-под руки на голубой небосвод. Жаворонки парили так высоко, что я едва мог их различить.
— Крепость Жаворонков, — молвил Эмрис. — Так в прежние времена звалось это место. Долго здесь жили одни жаворонки. Теперь оно принадлежит Артуру.
Голос его зачаровал меня. Бесконечно выразительный, он был во всем покорен своему хозяину. Мог хлестнуть, да так, что на камне проступила бы кровь, а когда успокаивал, соловьи пристыженно замолкали. А уж если приказывал, горы менялись местами с долинами.
После еды он повел меня в ротонду, которая внутри оказалась еще замечательнее, чем снаружи. Я ожидал, что попаду в темный холодный склеп, а оказался в просторном светлом помещении. Свод оставался открытым, и на белые мраморные стены изобильно лился свет.
Великий Эмрис распростер руки и медленно повернулся, показывая безупречную округлость храма.
— Это, — сказал он, поворачиваясь, — Омфалос Британии.
Я промолчал, и он спросил:
— Ты что, никогда не слышал этого слова?
— Нет, владыка Эмрис, никогда.
— Это священная середина. У всего есть середина — даже у Царства Лета. И середина эта здесь!
Я на мгновение задумался.
— Мне казалось, — начал я, — мне говорили, что эта высокая честь принадлежит Инис Аваллаху.
— Стеклянному Острову? Нет. — Он покачал головой. — Знаю, что люди говорят про Тор, но он принадлежит иному...
Чему иному — Эмрис не сказал.
— К тому же, — резко продолжал он, — Короля-рыболова больше там нет. Слишком людными стали эти места. Я уговорил Аваллаха и мою матушку переселиться на север.
Я знал о Короле-рыболове и Харите, Владычице озера, которая после Гвенвифар считалась красивейшей женщиной Британии.
— Так они поселятся здесь?
— Не здесь, но неподалеку. Артур отдает им во владение остров.
В ту ночь я спал в одной из палаток; Эмрис ночевал в ротонде. Утром я проснулся, взял метелку и пошел к нему. Он поздоровался и разрешил мне войти.
Я робко переступил порог и огляделся. В середине, под всевидящим оком открытого купола, стояло огромное каменное кресло, или престол, высеченный из цельной каменной глыбы и установленный на собственный каменный постамент. Из плавно изогнутых стен выступали каменные кольца, сотни колец, каждое из которых образовывало как бы собственную нишу. Мне оно напомнило древние главохранительницы — резные каменные углубления, где сберегались черепа именитых предков.
Все казалось завершенным, белый камень сверкал.
— Что мне делать, владыка Эмрис?
— Мести, — отвечал он, а сам повернулся к престолу, развязал лежавший там кожаный мешочек и вынул инструменты — молоток, резец и чертало. Взяв молоток, он обратился к ближайшему выступу и принялся выбивать на гладком камне буквы.
— Это имя, владыка Эмрис?
— Здесь будут написаны имена тех, кто достиг Круглого стола, — объяснил он. — Имена тех, кто отличился на службе Летнему Королевству, будут увековечены здесь в камне. Когда их постигнет смерть, это тоже будет записано, а тела их погребут в святых стенах, дабы слава их не изгладилась из человеческой памяти.
Наконец-то я понял! Престольная ротонда должна была стать духовным убежищем, тихой обителью, посвященной Христу, святой усыпальницей, где сберегались бы имена и оружие великих мужей, памятником их подвигам и отваге.
Так началось мое ученичество. Я подметал полы, носил воду, собирал хворост, работал в лагере, а когда выдавалась свободная минута, мыл каменную резьбу — снова и снова. Помыв, я подметал внутренность ротонды и снова мыл. Я тер так, что камень сиял.
Еда появлялась каждый день. Иногда утром, когда мы вставали, я спускался вниз, к ручью, и забирал ее из дупла в старой иве. Иногда мы выходили из ротонды, изголодавшиеся после работы, и находили на верхней ступеньке завернутый в травяную циновку хлеб. Ни разу я не видел наших благодетелей и не мог догадаться, откуда они приходят.
День за днем на камне появлялись новые имена. Одни были мне знакомы, другие — нет. Иногда Эмрис рассказывал мне о тех, чьи имена выбивал, чаще трудился в молчании. Однако мне никогда не было с ним скучно. Я знал, что Эмрис, как и я, погружен в свои мысли. Просто быть рядом с ним означало постоянно возрастать в знании. И все же еще больше мне нравилось, когда он пел.
Вскоре я и вовсе перестал замечать течение дней. Руки мои окрепли и загрубели. Жизнь превратилась в размеренную череду работы и отдыха. Ничего другого я не желал. Когда однажды снаружи нас окликнули, я воспринял это как досадную помеху, хотя не видел ни одной живой души, кроме Эмриса, с самого приезда.
Эмрис отложил чертало и угольник.
— Это Тегир с вестями. Посмотрим, что он нам привез.
Мне было обидно, что нам помешали, тем не менее я отложил метелку и вышел вслед за Эмрисом. У подножия холма и впрямь дожидался Тегир, а с ним еще кто-то: судя по росту и ширине плеч воин. Кто-то из полководцев Артура — заключил я. Он был темноволос, с глубоко посаженными глазами и высоким, красивым челом. На руках и левой щеке красовались шрамы.
Военачальник спокойно поглядел на меня, затем поднял глаза к холму и святилищу, голубовато-белому в лучах вечернего солнца.
— Здрав будь, Мирддин Эмрис! — вскричал он, когда мы приблизились. — Что я про тебя слышу? Говорят, будто ты выстроил незримую крепость и больше не возвратишься.
— Здрав будь, Бедивер! — отвечал Эмрис. — Очень на тебя похоже — верить всякому досужему толку.
Они обнялись по-родственному и рука об руку двинулись вверх по склону. Мы с улыбающимся Тегиром шли следом.