Он обнимает меня еще пару мгновений, его руки сжимаются у меня на талии, но потом отпускает. Взяв меня за руку, он двигается к одной из выстроившихся в линию машин. Мы забираемся внутрь, и он называет водителю мой адрес.
– А остальные тебя не ждут? – спрашиваю я, когда мы выезжаем с парковки.
Он одной рукой достает телефон, второй он все еще держит меня за руку, видимо, чтобы написать ребятам, но, взглянув на экран, опускает мобильный обратно в карман.
– Нет. – Щеки у него горят. – Они меня не ждут.
Я изгибаю бровь, гадая, что же они ему написали.
До моего дома далеко, но мы всю дорогу молчим, зная, что водитель слушает. Натаниэль расплачивается, пока я ввожу код у ворот. Огни в саду вспыхивают, будто приветствуя нас, и мы поднимаемся по ступеням.
В коридоре мы ненадолго останавливаемся, снимаем обувь. Я облегченно вздыхаю, скинув туфли на шпильках, а потом мы, смеясь, и спотыкаясь, несемся вверх по лестнице.
Натаниэль захлопывает за нами дверь моей спальни. Я пячусь и падаю на кровать, широко раскинув руки. Натаниэль возвышается надо мной. Он стоит в изножье кровати, и вид у него невероятно довольный.
– Одно из твоих правил мы уже нарушили.
Тебе нельзя заходить ко мне в комнату.
Я усмехаюсь:
– Какое будет вторым?
Он в ответ снимает смокинг. Рубашка у него и так не застегнута до конца, и он, справившись еще с парой пуговиц, стягивает ее через голову. При виде мускулистого торса и подтянутого живота у меня пересыхает во рту. Он мягко обхватывает мою лодыжку, сгибает мою ногу и, опустив голову, целует залепленную пластырем царапину на колене, а потом закидывает мою ногу себе на талию и взбирается на кровать.
Следующий поцелуй выходит куда более страстным, чем предыдущий. В каждом прикосновении – обещание любви, убежденности, доверия. Я так хочу стать к нему еще ближе, мне это нужно. Подол платья путается в ногах. Натаниэль находит молнию на спине. Расстегивает, и от прикосновения колец к обнаженной коже я ахаю.
Я тяну его на себя, заглядываю в глаза.
– Я настроена серьезно. – Я задыхаюсь, но мне нужно его убедить. – Ты сомневаешься во мне?
Темные ресницы трепещут.
– После колеса обозрения я решил, что все кончено. – Голос у него сбивается, в нем слышна тревога. – Я был готов прожить остаток жизни без тебя. Казалось, у меня сердце из груди вырвали.
– Я тебя не оставлю, – шепчу я. – Никогда не оставлю.
Я глажу его по щеке, он накрывает мою руку своей. Наши взгляды встречаются, и меня переполняет любовь к нему – такая пылкая, что тесно в груди.
Думаю, с тех самых пор, как он впервые начал меня подкалывать, он знал правду. Знал все эти годы, пока мы то сходились, то расходились. Знал, что мое сердце принадлежит ему.
– Я люблю тебя, – говорю я.
Глаза у него блестят. И мы целуемся, цепляемся друг за друга и отдаемся ночи бесконечного блаженства.
Глава тридцать шестая
На следующее утро я просыпаюсь от того, что одеяло сбилось в ногах, а руки у меня вытянуты над головой. Я резко сажусь, прижав к груди подушку. Повернувшись, вижу, что Натаниэль еще спит. Он лежит на животе, повернувшись ко мне лицом, и пряди волос падают на лоб. Он такой красивый в лучах утреннего солнца, что я совершенно забываю о любой неловкости. Потянувшись, убираю пряди волос, чтобы они не лезли ему в глаза.
У меня урчит в животе. В последний раз я ела вчера днем, довольно рано, и теперь просто умираю от голода. Впрочем, будить Натаниэля не хочется – он так сладко спит!
Я потихоньку сползаю с кровати.
– Сори?
Оглянувшись через плечо, вижу, как Натаниэль медленно садится в постели. Когда он подтягивается повыше, мышцы рук напрягаются. Заметив, с каким восхищением я смотрю на него, он улыбается, а потом тут же хмурится. Пошарив в постели, он выуживает откуда-то плюшевого пикачу.
– Сори, как ты вообще здесь спишь? У меня такое ощущение, что они за мной наблюдают. – Он скидывает пикачу с кровати. Проследив за его полетом, я понимаю, что на полу уже валяется несколько десятков мягких игрушек – видимо, Натаниэль раскидал их, пока я спала.
– Как ты мог? – осуждающе шепчу я, уставившись на него.
Однако он непреклонен.
– Они переживут.
– Это их постель. А ты – нарушитель.
– Прости, если нарушил их мирное существование и, наверное, еще и психологически травмировал на всю оставшуюся жизнь, – он ухмыляется, и на щечках появляются ямочки.
Он так уверен в себе, даже слишком уверен, и я тут же чувствую себя уязвимой. Слегка надувшись, кусаю губы.
Натаниэль тут же идет на попятную и придвигается ближе.
– Я готов извиниться перед каждой твоей игрушкой, если тебя это осчастливит.
Я киваю.
Он целует меня, забирая подушку у меня из рук.
К тому моменту, когда мы отрываемся друг от друга и выходим из комнаты, уже позднее утро. Я даю ему футболку, которую обнаружила дома в день его ухода.
– Я сама постирала ее и погладила. – Он тут же натягивает ее. – Аджумма уехала на спа-курорт с подружками.
Натаниэль хмурится:
– И ты всю неделю была одна?
– Да. Теперь ты чувствуешь вину за то, что бросил меня? – я умалчиваю, что причиной его ухода была я. Натаниэль, впрочем, тоже не напоминает об этом, в конце концов, он умен.
Вместо этого он серьезно кивает:
– Такое больше не повторится.
Спустившись на первый этаж, мы обыскиваем кухню. Натаниэль сооружает бутерброды и накрывает на стол. Я жарю яичницу с беконом.
Завтрак готовится долго – мы то и дело украдкой целуемся, а это отвлекает. Зато съедаем мы все за пятнадцать минут, потому что оба страшно проголодались.
– Сбегаю в магазин, куплю кофе с мороженым, – предлагает Натаниэль. – Хочешь еще что-нибудь?
– Нет, спасибо. – Я отношу тарелки в кухню и как раз загружаю их в посудомоечную машину, когда слышу шаги. Значит, Натаниэль уже вернулся.
– Быстро ты, – кричу я, выходя из столовой.
Посреди коридора стоит мой отец.
– Абодзи. – Меня сковывает льдом.
Он ничего не говорит, только смотрит на меня, и я знаю, что он знает, что Натаниэль ночевал у меня. А еще он наверняка подозревает, что с Чха Донхеном я порвала.
Тут дверь открывается, и я переживаю второе потрясение за утро, потому что в двери входит мама. Она даже не удивляется, увидев отца. Должно быть, знала, что он здесь будет. Он что, велел ей прийти?
– Г-где Натаниэль? – спрашиваю я ее. Они явно его видели, иначе и быть не может, он же ушел всего пару минут назад.
– Отправила его домой, – отвечает мама, не глядя на меня. Только вчера вечером она принимала из моих рук награду, и глаза ее светились от гордости, а теперь она даже смотреть на меня не может.
– Он не забрал свои вещи, – возражаю я. И кошелек, и телефон до сих пор в моей комнате, как и смокинг.
– С ним все будет в порядке, – отмахивается мама. – Секретарь Парк отвезет его в квартиру. Вещи вернем ему чуть позже.
Я пялюсь на родителей.
– Что вы здесь делаете?
Это, кстати, логичный вопрос. Мама не заходила домой несколько недель, отец – несколько лет.
– Это мой дом, – отвечает отец. – Я что, зайти не могу? – От его голоса я вздрагиваю, он никогда не говорил со мной таким тоном, хотя я не раз слышала, как он подобным образом обращается к своим помощникам, к секретарю Ли и даже к маме, когда мы еще жили вместе. – Я хотел своими глазами убедиться, что дочь мне лжет и действует у меня за спиной.
Это все потому, что ты повернулся ко мне спиной, вот и приходится лгать.
Так бы ему и сказала, но я никогда не говорю с отцом в таком тоне.
– Сори-абодзи, – укоряет его мама. – С чего столько шума? Ну переночевал у нашей дочери мальчик, что такого? На дворе двадцать первый век. Твои сподвижники знают, что у тебя такие устаревшие взгляды?
У меня душа уходит в пятки. Мама не знает, что Натаниэль жил здесь. Отец поигрывает желваками. А что, если он знает?
– За мной.
Без единого объяснения он заходит в медиазал и включает телевизор. Нажимает на кнопку, и на экране появляется запись с камер наблюдения, расположенных вокруг дома. Он указывает на несколько камер с пометкой «Парадные ворота». Он отматывает запись до вчерашнего вечера.
Застыв, я смотрю, как у ворот останавливается служебная машина. Вижу, как торопливо выбираюсь из нее и открываю кодовый замок, пока Натаниэль платит, а потом мы вместе проходим через ворота.
Отец отматывает дальше, к тому вечеру, когда Натаниэль уехал к себе, и при одном только воспоминании об этом я чувствую укол боли. Я вижу на экране себя – я стою у ворот рядом с увитой виноградом стеной. Когда я начинаю плакать, Натаниэль поспешно возвращается и обнимает меня. Он уходит через несколько минут, и я опускаюсь на землю, заливаясь слезами.
Отец в отвращении цокает языком и снова нажимает на перемотку. Я кошусь на маму, гадая, что она обо всем этом думает, но ее лицо ничего не выражает, а единственное свидетельство хоть каких-то эмоций – слегка дрожащие руки.
Отец все прокручивает пленку, демонстрируя неопровержимые доказательства того, что Натаниэль жил со мной в одном доме.
Две недели мы почти каждый день вместе возвращаемся домой.
И на каждой записи мы смеемся.
Не знаю, на что рассчитывал отец, показывая мне все это, но я лишь в очередной раз думаю о том, как счастлива была в те недели, проведенные с Натаниэлем. Дни мои были наполнены упорной, приносящей удовлетворение работой – я тренировалась с Хеми, трудилась в команде АСАП под руководством директора Рю, а вечера мои наполнял смех и любовь.
Отец выключает телевизор.
– Ты жила с мальчишкой, – кипятится он. – Под моей крышей. Да еще и сама сказала, что больше с ним не встречаешься. Ты вообще встретилась с племянником генерального директора Чха или это тоже вранье? Как мне вообще верить хоть одному твоему слову? – Он проводит рукой по лицу. – Думаешь, после того как ты проявила такую безответственность, я отдам тебе свои акции?