Но я не рассказывала друзьям о своей неуверенности. Я не говорила им, что чувствую себя старомодной и отсталой из-за того, что хочу секса только по любви. Они знали о нашей с Генри договоренности об открытых отношениях, но я не признавалась честно о своих опасениях по поводу этой ситуации. Ни история человеческих взаимоотношений, ни свидетельства друзей мужского и женского пола не успокаивали меня. Ничто не могло избавить меня от подозрений, что Генри лгал, когда говорил, что секс без любви – обычное дело, и что он может заниматься им с другими без эмоциональной вовлеченности. Наполненная сомнениями, а также чувством вины за них, я решила доказать себе, что секс без привязанности возможен, и начать более терпимо относиться к свободной любви. Мне нужно было соответствовать целям, которые я поставила перед собой: быть современной, а не старомодной, настоящей феминисткой, живущей в соответствии со своими убеждениями, и не подвергаться давлению.
«Подавляемая» – это противоположность «освобожденной». Это оскорбление. В культурно-либеральных кругах сексуально-консервативную женщину часто считают сексуально подавляемой, а сексуально подавляемая женщина является символом времени, предшествовавшего свободе. Она чувствует себя скованно и отрицает очевидное, постоянно нервничает. Это идеально причесанная домохозяйка пятидесятых годов, лишенная легкости освобожденных коллег, которые находятся в контакте со своим телом и уверены в своем месте в мире. Сексуально подавляемая женщина – объект жалости и напоминание о важности прогресса. Она вызывает чувство неловкости.
Я верила во все, что говорили об этом архетипе женщины, не желающей секса: что она стеснительная и чопорная, что она не смогла преодолеть свой стыд и что она политически консервативна.
Все это не соответствовало моим целям. Слова, которые использовались для описания женщин, не занимающихся сексом (целомудрие, воздержание, чистота, невинность), казались мне клиническими или моралистическими, что я презирала. Слова, используемые для описания женщин, любящих секс (свободные, имеющие права, смелые), мне нравились; я хотела, чтобы они относились и ко мне. Я впитала язык архетипов и эстетических стереотипов – подавляемая женщина, освобожденная женщина, – вместо того чтобы критически думать о том, верна ли эта классификация и, если да, что она нам говорит о связи секса, политики и власти. Сейчас я снова использую эти архетипы и эстетические тропы, потому что они отражают способ передачи послания. Мало кто прямо скажет, что сексуально-консервативные женщины – особы, не пользующиеся успехом у мужчин, но популярная культура прояснила эту инсинуацию. И поэтому у меня было смутное неоспоримое ощущение, что женщины, которые занимаются сексом, более веселые и феминистски настроенные, чем женщины, которые этого не делают. Возможно, мое отношение лучше всего можно описать словами активистки по борьбе с изнасилованиями Александры Бродски. По ее словам, сказанным журналистке Ребекке Трейстер, есть женщины, которые считают, что «отсутствие суперзахватывающей, суперположительной сексуальной жизни в некотором смысле является политическим провалом»[45]. Я легко могла быть одной из них.
Мои идеи об унижении, подавлении и значении освобожденной сексуальности возникли не из ниоткуда. Общество долго поощряло женщин отрицать свои сексуальные потребности и вместо этого удовлетворять потребности мужчин. Наша ценность связана с сексом. Нас сексуализируют до тех пор, пока мы не постареем. Однако нас стыдят за то, что мы сексуальны, лишая возможности исследовать собственные существующие или потенциальные желания, и больше всего от этого страдают женщины – ненатуралы.
Политика секса заняла центральное место в дискуссиях американских феминисток в 1970-х и 1980-х годах. В этот период активистки Кэтрин Маккиннон и Андреа Дворкин возглавили движение, известное как секс-негативный феминизм. Маккиннон и Дворкин, возможно, не считали себя секс-негативными, но их работа определенно не фокусировалась на освободительных возможностях оргазма. В их книгах с такими названиями, как «Сексуальные домогательства к работающим женщинам» и «Ненависть к женщинам», внимание уделялось не столько сексуальному удовольствию, сколько способам использования сексуальности во вред.
Самый главный аргумент заключался в том, что неравная динамика власти всегда является фоном для гетеросексуального секса, поэтому настоящего согласия практически невозможно достичь. Их структурный анализ привел к выводу, что секс при патриархате неизбежно был компромиссным и несвободным. Группы активистов, выросшие из этой традиции, выступали против порнографии, садомазохизма и секс-бизнеса, которые, как они считали, используются эксплуататорами-мужчинами, чтобы унижать женщин и причинять им вред.
В 1982 году, когда для ежегодной конференции Барнарда по сексуальности выбрали тему «удовольствие и опасность», участники группы «Женщины против порнографии» выразили протест, надев рубашки с надписью «За феминистскую сексуальность» на одной стороне и «Против садизма и мазохизма» – на другой[46]. В следующем году Маккиннон и Дворкин попытались принять закон, запрещающий порнографию в Миннеаполисе. После того как эта попытка потерпела неудачу, аналогичное постановление, одобренное консерваторами и откровенно антифеминистским юристом Филлис Шлафли, было введено в Индианаполисе.
Маккиннон и Дворкин были сложившейся командой, пишет профессор Нью-Йоркского университета Лиза Дагган в своей книге «Сексуальные войны: сексуальное инакомыслие и политическая культура». Маккиннон, получившая степень в Йельской школе права, была элегантной, аристократичной и рациональной дамой, вспоминает Дагган, а Дворкин – пылким оратором. Она посоветовала своим сторонникам «проглотить рвоту, которую вы чувствуете при мысли о необходимости иметь дело с городским советом, и добиться принятия этого закона». Ее слова запомнились, и она не боялась показаться чрезмерно радикальной. «Молчанию женщин приходит конец, – заявила Дворкин, – и мы больше не будем лежать на спине с раздвинутыми ногами»[47].
Постановление о борьбе с порнографией в Индианаполисе вступило в силу. Подобные постановления предлагали ввести – и практически потерпели неудачу – в таких городах, как Лос-Анджелес, Нью-Йорк и Кембридж, Массачусетс. Оспаривая эти постановления, феминистки дошли до Верховного суда, который в конечном счете поддержал идею о том, что запрет на порнографию является неконституционным[48].
Феминистки во многом не соглашались друг с другом, и их отношение к сексу никогда не было статичным. По мнению некоторых феминисток, таких как Эллен Уиллис и Сьюзи Брайт, подход Маккиннон-Дворкин поощрял сексуальный консерватизм, который не помогал женщинам. В знаменательном эссе 1981 года под названием «Горизонты похоти: выступает ли женское движение за секс?» Уиллис нанесла ответный удар по отношениям, которые, как она выразилась, «обнажают изнанку традиционной женственности – горькую, самодовольную ярость, обвиняющую мужчин, этих похотливых животных, опустошающих своих целомудренных жертв». Горечь – это не то же самое, что реальное решение, и мрачный гиперфокус секс-негатива подтолкнул женщин «принять мнимое моральное превосходство в качестве замены сексуального удовольствия и ограничить сексуальную свободу мужчин в качестве замены настоящей власти». Кроме того, продолжила она, «в этой культуре, где женщины по-прежнему считаются менее сексуальными, чем мужчины, сексуальные запреты являются неотъемлемой частью идентичности «нормальной» женщины, как сексуальная агрессия – мужчины. Именно «чрезмерное» половое влечение часто заставляет женщин чувствовать себя «неженственными» и недостойными»[49]. Маккиннон и Дворкин, возможно, помогли женщинам лучше понять, насколько сложным может быть секс, но вряд ли они помогли кому-то добиться лучшего секса.
Секс-позитивные феминистки, такие как Уиллис и Брайт, не считали, что порно всегда унизительно. Они не одобряли консервативного намерения запретить его или наделить политиков (в основном мужчин) такой большой властью над женской сексуальностью. Было важно избавиться от социальной обусловленности стыда. Удовольствие было возможно даже при патриархате. У женщин была свобода выбора, и они не были такими хрупкими созданиями, которых легко сломать.
Секс – это круто; без него жизнь куда менее приятна. Секс – это товар не только для мужчин. Теперь женщины тоже могут демонстративно потреблять секс, чтобы похвастаться или иметь возможность сказать, что это расширяет наши возможности, потому что мы используем свою власть, чтобы иметь те же права, что и мужчины. Следует культивировать женское возбуждение. Это не явный лозунг, а витающее в воздухе чувство, которое делает «ханжество» ругательным словом с гендерной точки зрения и побуждает асов поспешно заявить, что мы вовсе не осуждаем секс.
Саманта Джонс, которую играет Ким Кэттролл в блокбастере «Секс в большом городе», является одним из знаковых представителей современной сексуально-позитивной женщины. Она успешный специалист по рекламе, амбициозная и уверенная в себе, ее реплики – одни из самых смешных и ярких в сериале. Неисправимая сексуальная распутница, Саманта хвастливо рассказывает о своих многочисленных интрижках и называет себя «сексуальным экспериментатором», так как хочет перепробовать все. «Меня не будут судить ни вы, ни общество, – говорит она в запоминающейся сцене, которая разошлась в GIF по всему интернету. – Я буду носить все, что хочу, и заниматься оральным сексом с тем, с кем хочу, пока смогу дышать и становиться на колени».
Спустя двадцать лет после премьеры «Секса в большом городе» на канале HBO дебютировала подростковая драма «Эйфория». Сегодняшние вымышленные подростки, представленные в сериале, относятся к сексу бесцеремонно, устраивая свидания в гостиничных номерах и в чужих домах. В одной из первых серий героиня Кэт Эрнандес признается в том, что она девственница, и ей говорят: «Сука, это не 80-е. Тебе нужно трахнуться с кем-нибудь!» Кэт делает это, теряя девственность и обретая уверенность, став моделью в видеочатах.