В реальной жизни женщины, говорящие о сексе, тоже могут создать определенный культурный отпечаток. Cosmopolitan продолжает давать читателям советы по сексу, в других изданиях развенчивается стереотип сексуально-скромной женщины («женщины чертовски сладострастны»[50]), а в женском журнале The Cut есть колонка, посвященная сексуальному желанию[51]. В декабре прошлого года The New York Times объявила 2019-й «годом, когда женщины „возбудились“»[52] Крутая певица Туве Лу поет о том, что вся ее одежда промокла, а Чарли XCX настаивает, что она «не ангел» и любит трахаться в отеле, но это ничего не значит. В своей песне Das Me рэпер Брук Кэнди говорит, что «шлюха» теперь является комплиментом, «женщина с сексуальной задницей, которая всем рулит и уверена в себе». Звезды, например, Ариана Гранде, Карди Би и Ники Минаж, хвастаются сексом и сексуальным мастерством, что отражается как в музыке, так и в их публичных образах.
В песне Feeling Myself Ники Минаж хвастается любовником, который говорит ей: «Черт возьми, ты такая маленькая, но ты действительно возьмешь этот ствол». Эта фраза была причиной сильнейшей дезориентации моей подруги, когда она однажды слушала ее в машине. Как странно, подумала она, что возможность заниматься грубым сексом – это комплимент, достойный рэпа, что используется слово «взять», заставляющее женщину казаться получателем, а не участником, да еще и жестокая метафора «ствол», что Ники хвастается тем, что ее можно трахнуть, и что она сама, слушая, инстинктивно понимает, почему Ники хвастается, да и вообще песня прикольная. Все это казалось беспорядочной мешаниной.
Если бы заниматься сексом было просто круто, это бы меня мало беспокоило. Однако секс тоже стал феминистским, и это меня взволновало. Благодаря ряду, на первый взгляд, незначительных изменений, как в игре «испорченный телефон», секс для либеральных женщин стал чем-то большим, чем просто способом развлечься или даже доказать, что нас хотят. Демонстративное потребление секса стало способом провести феминистскую политику.
Во-первых, важное сообщение о том, что большинство женщин приучены к сексуальному запрету, было сделано без каких-либо нюансов. «Похоже, что послание гласит: „Мы освободили нашу сексуальность, поэтому теперь должны радоваться ей и иметь столько секса, сколько хотим“, – говорит Джо, политик и асексуал из Австралии. – Причем „столько секса, сколько хотим“ – это всегда много секса, а не отсутствие секса, потому что в ином случае мы угнетены или подавлены и либо скрываем свое настоящее, подлинное я, либо не обнаружили этой важной стороны нас самих, нашей сексуальности по отношению к другим людям, или мы еще не доросли должным образом до нее, или не проснулись».
Джо далеко не единственный, кто так думает. В колледже блогер-ас Фрамбуаз (пишет под ником Radical Prude) находилась под сильным влиянием секс-позитивного феминизма и «бесконечно разговаривала со своими подругами-феминистками о желаниях и прекращении подавления»[53]. По мнению секс-позитивных феминисток, необходимо отказаться от подавления, потому что мужчины контролируют женщин и порицают их за секс. Стыд может настолько укорениться, что будет казаться естественным, поэтому требуется активная работа, чтобы преодолеть сомнения. Поощрение женщин пробовать все необходимое для получения удовольствия от секса – такова реальность. Все это не является неправильным, но если зайти слишком далеко, утверждение Эллен Уиллис о том, что подавление сексуальности является «неотъемлемой частью „нормальной“ женской идентичности», превращается в убеждение, что запрет на секс или подавление сексуальности – единственная причина, по которой женщины не хотят секса.
Это означает, что сильные смелые женщины должны критически отнестись к порицанию, вырваться из патриархата и вновь получать удовольствие. Наслаждение сексом является доказательством того, что кто-то проделал работу по самоосвобождению, а одинокие женщины разочаровывают активистов, которые так упорно трудились, чтобы предложить им другие, более интересные возможности. Когда Фрамбуаз рассказала о своей амбивалентности по отношению к сексу, другие феминистки предложили ей попробовать мастурбацию и более извращенный секс, чтобы помочь справиться с этим, исследовать и победить это подавление. Примечательно, что других советов почти не было. «[Мне] ни разу не сказали: „А может, ты просто не хочешь секса. Ну и ничего страшного, бывает“, – пишет Фрамбуаз. – Практически не было открытых подтверждений того, что нежелание секса – это нормально, одни лишь предложения, как „исправить“ саму себя»[54]. Считалось само собой разумеющимся, что каждая женщина полюбила бы секс, если бы только могла понять, как это сделать.
И если секс раскрепощает, то более извращенный и преступный секс будет еще более раскрепощающим как в личном, так и в политическом плане. Это убеждение является инверсией концепции, называемой «заколдованным кругом», введенной антропологом Гейл Рубин в статье 1984 г. «Мыслящий секс: заметки для радикальной теории политики сексуальности»[55]. «Заколдованный круг» является метафорой допустимого в сексе. Внутри «заколдованного круга» находится все, что является социально приемлемым, что традиционно означает моногамный, супружеский, классический, гетеросексуальный секс в интимной обстановке. Вне этих границ могут быть, например, беспорядочные половые связи, групповой секс и так далее. «Заколдованный круг» олицетворял консервативный, жесткий статус-кво.
С одной стороны – наша старая знакомая, сексуально подавляемая женщина. Она гетеросексуалка, вероятно республиканка, может быть WASP[56]. Она блондинка, сидит дома с детьми и хватается за сердце всякий раз, когда не может схватиться за крест. С другой стороны – женщина, готовая на все: секс втроем, полиамурность, извращения, секс-клубы. У нее несколько оргазмов и несколько партнеров, и она хочет отменить иммиграционную и таможенную полицию.
Все это заставляет феминисток перепрограммировать себя, продвигаясь от холодных и консервативных к похотливым и либеральным. «В квир-радикальных кругах и в большинстве левых, в тех мирах, в которых я работаю, широко распространена идея, что политический радикализм может быть связан с сексуальными практиками, – пишет активистка Ясмин Наир[57]. – И слишком часто мы слышим о людях, вступающих в радикальные квир-сообщества, нередко в очень раннем возрасте, когда им говорят, что они не могут быть достаточно радикальными, если не вступили в полиамурные и оргиастические отношения. Я слышала от слишком многих людей, что они чувствовали давление, особенно когда были молодыми и уязвимыми активистами-новобранцами. Их убеждали, что они должны заниматься сексом не так, как большинство людей, и вынуждали чувствовать себя менее политизированными просто потому, что конкретная сексуальная сцена на самом деле не была их сценой».
На первый взгляд, связь между политическим радикализмом и сексуальностью кажется разумной. Политические консерваторы часто также консервативны в сексуальном плане, по крайней мере на публике. Геи или трансгендеры менее склонны поддерживать консервативных политиков, выступающих против их прав, и с этими стереотипами трудно бороться. Еще раз повторю: совпадение двух вещей вовсе не означает, что они непременно должны быть связаны. Тем не менее появилось новое видение сексуальной нормы. Предпочтения осуждают, если они не соответствуют этому правильному – политически некорректному для консерваторов – видению женской сексуальности. Трансгрессивный секс становится политическим актом против патриархата; его противоположность – подчинение патриархату. Асексуальности не существует, это всего лишь побочный продукт мужского угнетения. Ничего из этого не хотели секс-позитивные феминистки. Вряд ли они одобрили бы это изменение или другие, например то, что секс превратился в товар, а «феминизм» стал модным словом для продажи товаров, телешоу и личных брендов. К сожалению, хорошие идеи превратились в основу для манипуляций.
Писательница Лорен Янковски хорошо это знает. Лорен – автор фэнтези, приемная дочь и феминистка. Сегодня она ведет веб-сайт под названием «Искусство асексуалов» и твердо убеждена в том, что необязательно хотеть секса для счастливой жизни, хотя в какой-то момент эта мысль довела ее до абсолютной неуверенности в себе.
После окончания средней школы Лорен посещала занятия в местном общественном колледже. Но на самом деле она хотела стать писательницей, поэтому ее отец договорился с их соседом Крисом, чтобы он стал ее консультантом. Крис был журналистом, они с женой дружили с семьей Лорен, она иногда сидела с их сыном, так что все сложилось отлично. Они встречались на несколько часов каждое воскресенье в его столовой, где постоянно было темно, потому что семья перестала мыть окна после того, как в них стали врезаться птицы. Остальные стены были увешаны полками с книгами, а на одной из полок находился аквариум. Лорен смотрела на разноцветных рыб, пойманных в ловушку, и думала: она знает, что они чувствуют.
Лорен открылась Крису почти сразу – это был самый простой способ объяснить, почему она хотела писать про асов. Для нее идентификация асексуальности уже была победой. В старшей школе Лорен была убеждена, что отсутствие у нее интереса к сексу вызвано раком или опухолью мозга, и дошла до того, что сдала анализы крови для диагностики своего загадочного состояния. Она хотела оградить других от тревоги и неуверенности, какие довелось испытать ей.
Первое, что сказал Крис: асексуальности не существует. По его словам, эту идею выдвинули женоненавистники, чтобы удержать женщин от сексуальной свободы. Крис знал это, потому что имел достаточный опыт: он был писателем, знал по именам многих художников и любил говорить о Фрейде. Лорен была его застенчивой нервной соседкой, девочкой-подростком, смотревшей на него снизу вверх и к тому же страдавшей синдромом дефицита внимания. Поэтому ему ничего не стоило убедить ее в своей правоте.