. Мои самые сексуальные подруги-феминистки признаются в том, что инстинктивно стыдятся себя, хотя знают, что не сделали ничего постыдного.
Feeling Myself, «Эйфория» и все примеры, которые я перечислила ранее, имеют значение. Я согласна с Самантой из «Секса в большом городе» в том, что каждый должен носить что угодно и спать с кем хочет (если хочет). Откровенные тексты песен и контент о желании не представляют угрозы, но то, что этот тип контента может доминировать или безжалостно проталкиваться в молодых либеральных квир-пространствах, является проблемой. Доминирование какой-либо одной идеи может быть вредным. Это может исказить идею.
Значит, внимания требует и другая сторона. Нет необходимости идти по следам Маккиннон и Дворкин – я не разделяю их взглядов на порно, БДСМ или секс-индустрию, – но их более критическое отношение к сексу стоит изучить. Фактически сдвиг, возможно, уже начался.
В 2015 году в журнале New York Times Magazine была опубликована статья под названием «Возвращение сексуальных войн», в которой обсуждались аргументы феминисток о том, как бороться с сексуальным насилием в кампусе[65]. Два года спустя движение #MeToo стимулировало дальнейший анализ опасности секса и сексуальной агрессии: одни утверждают, что движение зашло слишком далеко, а другие – что недостаточно далеко. И что Андреа Дворкин, которую женщины упоминали, говоря, что они феминистки, «но не такие, как она», нужно снова оценить по достоинству. Сборник ее эссе был переиздан в 2019 году.
Сейчас важно, как пишет специалист по гендерным исследованиям из Университета штата Аризона Бринн Фас, объединить эти точки зрения, которые представляют то, что философ Исайя Берлин назвал двумя видами свободы: положительной и отрицательной свободой, или «свободой для» и «свободой от»[66]. Секс-позитивные феминистки сосредоточили свое внимание на свободе для: свободе заниматься сексом, свободе наслаждаться собой, свободе делать то, что делают мужчины, без несправедливого торможения, вызванного двойными стандартами. Они были правы. Секс-негативные феминистки были озабочены свободой от: свободой от обращения с ними как с сексуальными объектами, свободой от обязательства заниматься сексом, свободой от идеи, что секс по умолчанию хорош. Трансгрессивная личная сексуальность не должна быть платой за доступ в радикальные пространства, а сексуальное освобождение не должно быть кульминацией освобождения женщин. Они тоже были правы, но им уделялось меньше внимания.
Все эти перспективы заслуживают рассмотрения. Я, например, не просексуал. Я ни секс-позитивна, ни секс-негативна. Я выступаю за удовольствие, которое совсем не обязательно должно включать секс, и я за сексуальный выбор – настоящий выбор. Недостаточно сказать, что каждый должен делать только то, что хочет. Это банальность, которую может повторить любой, и она игнорирует способы, которыми общество заставляет нас хотеть определенных вещей. Подкрепите слова доказательствами. Покажите нам примеры сильных, вызывающих зависть женщин, которые открыто безразличны к сексу, уверены в своем решении и не подвергаются постоянным вызовам со стороны окружающих. Не подкрепляйте новый заколдованный круг комментариями о том, что полиамория более прогрессивна, чем моногамия, или не смотрите на классический секс свысока. Перестаньте предполагать, что сексуальное поведение должно быть связано с политическими убеждениями, или что страстность – интересная черта личности. Это ближе к тому, что я имею в виду под настоящим выбором.
Используя терминологию специалиста по сексуальности Лизы Даунинг[67], я считаю себя «сексуально критичной», осознающей как личную свободу действий женщин, так и сохраняющееся неравенство в обществе. Можно поощрять других экспериментировать, доверяя им, если они говорят, что секс для них ничего не значит. Нельзя восхвалять кого-то либо потому, что его половые акты очень странные, либо потому, что у него очень мало партнеров. Повод для прославления возникает, когда кто-то в меру своих возможностей делает собственный выбор, свободный от давления, а также работает над изменением социальных и политических структур, которые позволят всем остальным иметь такую же свободу – сексуальную и не только.
Было бы замечательно, если бы все это я знала в двадцать два года, когда тревожилась и не была уверена в себе, отчаянно пыталась вписаться в заколдованный круг и боялась уязвимости. Я получила именно то, что хотела, – так я написала в своем дневнике сразу после свидания с незнакомцем. Я все время контролировала ситуацию, и у меня еще был Генри, которого я очень любила. Тогда я получила то, что хотела, но, конечно, теперь, годы спустя, я смотрю иными глазами на то решение. Теперь мне жаль, что я не хотела чего-то еще, чего-то другого, кроме постоянного контроля, чего-то другого, кроме отталкивания Генри, чего-то другого, кроме использования сексуальности, чтобы проявить себя.
Глава 5. Белые и цветные
В 2014 ГОДУ, более чем через десять лет после того, как первые участники форума начали обсуждать вопросы определения и идентичности асов, группа добровольцев, владеющих статистическими методами, начала проводить ежегодный опрос сообщества асов[68]. Он далек от совершенства, поскольку в нем участвуют только те, кто много знает об асексуальности. Это скорее моментальный снимок онлайн-сообщества асов, чем репрезентативная картина асексуальных людей в целом. Однако опрос остается ценным ресурсом для всех, пытающихся понять, кто такие асы.
Выделяются несколько тенденций. Гораздо больше цис-женщин, чем цис-мужчин, идентифицируют себя как асов, и многие из них являются транссексуалами или гендерно-неконформными. Множество асов имеют особенности развития. Подавляющее большинство – молодые. Цифры из опроса 2016 года, последнего периода, по которому доступна сводная информация, показывают, что средний возраст респондента – двадцать три года, а средний возраст признания своей сексуальной ориентации – всего двадцать, причем одна треть респондентов впервые узнала об асексуальности в блогах Tumblr[69].
И многие асы – белые. «Белизна» сообщества асов – более 77 процентов респондентов в глобальном опросе 2016 года назвали себя белыми[70] – бросается в глаза, хотя и не слишком удивляет. Белые люди обычно обладают большей экономической, политической и культурной властью, чем цветные. Обычно им уделяется больше внимания, когда они отстаивают какую-то идею, и они с большей вероятностью становятся номинальными лидерами.
До сих пор асексуальное движение следовало этой схеме. Первые наиболее заметные активисты, такие как Дэвид Джей, были белыми. Сегодня Tumblr, доски сообщений и другие онлайн-пространства все еще кажутся прибежищем белых, что многие признают, но не могут объяснить. «Асексуальная культура в интернете странным образом очень белая, – говорит Кендра, «черный ас» и писательница, которая внесла свой вклад в развитие медиа (платформу Everyday Feminism и журнал Ebony), выступающих против дискриминации. – Думаю, по мере сближения с сообществом я искала все больше цветных просто потому, что было так много белых». Символы сообщества acов – например, смайлик с тортом для приветствия новичков и черный, серый и фиолетовый цвета – ей не нравятся. «Я не люблю каламбуры, а кто голосовал за торт? Кто выбрал эти цвета? Можно нам пирог со сладким картофелем?» – шутит она.
Многие ранние формальные лидеры были белыми, поэтому возникла белая культура с белыми артефактами. Белые люди чувствуют себя наиболее комфортно в этом сообществе и присоединяются к нему, тем самым делая его еще более белым. Однако асексуальность ассоциируется с белой кожей и из-за сложных способов пересечения сексуальности с расой.
До старшей школы Селена, консультант по организации рабочих мест в Сан-Франциско, считала себя гетеросексуальным парнем с высоким либидо. Она жаждала близости и романтики и ненавидела стереотип о восточноазиатских мужчинах как о немужественных и бесполых.
«Пока я не идентифицировала себя как транс, для меня было важно бороться с этим стереотипом: „желать заниматься сексом“, может быть, даже больше, чем мне действительно хотелось», – говорит она.
Однако специфика полового влечения оставалась в конце списка приоритетов Селены. Более общий вопрос касался сексуальной ориентации и самовыражения, а также того, как одно может ограничить другое. Селена хотела носить платья и юбки и считала, что это требует от нее соблюдения определенных правил. «Я подумала: „Я хочу носить такую одежду, а для этого мне нужно быть геем“, – говорит она. – Некоторые из условий для того, чтобы быть геем, включают свидания с мужчинами, и я подумала, что могу согласиться на это».
После первого года обучения в старшей школе «трансгендерность вытеснила гея», и Селена решила, что желание носить платья не должно ограничивать выбор того, с кем она хочет встречаться. Но когда ее идентичность изменилась, изменилось и ее влечение, потому что на влечение влияют социальные и психологические факторы. Многие старые друзья, тоже восточноазиатского происхождения, как и она, отдалились после этого, что изменило ее круг знакомств и симпатий. Когда волосы Селены стали длиннее, и она начала пользоваться косметикой, отпала необходимость противостоять стереотипу о бесполом азиатском мужчине. Этот стереотип больше не действовал, но по мере того как одно ограничение снималось, его заменяли другие. Теперь Селена хотела меньше заниматься сексом назло фетишистам, которые внезапно заинтересовались ее новым образом азиатской женщины.
Сексуальные стереотипы, связанные с расой, влияли на желание, которое Селена испытывала к другим, а также на желание, которое другие испытывали к ней. Для нее опыт сексуального влечения неотделим от других аспектов ее личности. Селена не может говорить об асексуальности, не говоря о себе как о трансгендере и азиатке.