Коллектив Combahee River, группа чернокожих феминисток-лесбиянок, существовавшая в 1970-х годах, понял бы то, что хочет сказать Селена. В знаменитом заявлении коллектива Combahee River присутствовал термин «политика идентичности» и обсуждалось наложение нескольких идентичностей друг на друга. Члены группы, как и многие после них, заметили, что «основные системы угнетения взаимосвязаны». Расовое угнетение трудно отделить от классового угнетения и от гендерного или сексуального угнетения, потому что они переживаются одновременно, и «синтез этих угнетений создает определенные условия жизни», что приводит, например, к «расово-сексуальному угнетению, которое не является ни исключительно расовым, ни исключительно сексуальным»[71]. Азиатские мужчины и женщины имеют одну расу, но не один и тот же пол, а на сексуальность влияет и то и другое, поэтому опыт идентичности и секса, скажем, для меня и для одного из моих двоюродных братьев может быть самым разным. Ученый Кимберли Креншоу обратила внимание на это, когда ввела термин «интерсекциональность» в статье 1989 года, которая указывала на главный недостаток закона о борьбе с дискриминацией: он признает только один вид угнетения[72].
Как уже было сказано, принудительная сексуальность существует для белых мужчин натуральной ориентации. Но для людей, относящихся к более уязвимым сообществам и отягощенных дополнительными социальными условиями, выяснение того, присуща ли асексуальность человеческой природе или навязана извне, осложняется из-за культурного и исторического багажа.
Контроль над сексуальностью – классический инструмент доминирования, используемый мужчинами против женщин, белыми против цветных, здоровыми против инвалидов или, сокращая длинный список, сильными против слабых. Это может проявляться по-разному, например, насилие как форма политического завоевания, или брак по принуждению между рабами, или продажа раба без членов его семьи. Это может выглядеть как навязывание правил чистоты только женщинам, увековечение расистских сексуальных стереотипов или предположение, что некоторые группы вообще не имеют сексуальных желаний.
Жизнь – это непрерывный процесс подавления меньшинств и всех, у кого меньше власти. Этим группам – женщинам, цветным и инвалидам – может быть трудно заявить о своей асексуальности, потому что она очень похожа на результат сексизма, расизма, дискриминации инвалидов и других форм насилия. Наследие этого насилия состоит в том, что принадлежащие к контролируемой группе должны проделать дополнительную работу, чтобы выяснить, находятся ли они все еще под контролем.
Назовите это вариациями на тему. Тема – угнетение; вариации – точные способы проявления угнетения и его влияние на асексуальную идентичность. Вопрос, кого считать асом, а кого ошибающимся или наивным, выходит за рамки каждого конкретного сообщества. Подробности того, почему некоторым группам труднее, чем другим, принять асексуальность или быть принятыми как асы, раскрывают общие черты того, как секс, власть и история сочетаются друг с другом.
Существует много причин, по которым сообщество асов состоит в основном из белых. Асексуальность идеализировалась и отвергалась. И то и другое создавало проблемы. Асексуальность связана с белизной кожи, потому что белые люди (и особенно белые женщины[73]) часто считаются сексуально «скромными», в то время как чернокожие и латиноамериканцы – гиперсексуальными, и эти расистские сексуальные стереотипы являются формой самоконтроля. В то же время асексуальность может выглядеть подозрительно похожей на расовые тропы, такие как «черная мамаша» или «китайская кукла», что опять же отпугивает цветных людей.
Представьте белизну нейтральным фоном, белой стеной. Белую стену перекрасить в голубой цвет легче, чем темно-зеленую. Ведущие СМИ наполнены изображениями различных типов белых людей; белые люди по большей части свободны быть кем угодно. Цветные должны стереть темно-зеленый цвет – расовые стереотипы и ожидания, – прежде чем определить, действительно ли являются асами. Нам, цветным, необходим дополнительный уровень осознания, связанный с представлением о том, какой должна быть наша сексуальность и как должны выглядеть наши желания. Cамопознание осложняется как расовыми стереотипами, так и нашим желанием не подчиняться этим стереотипам.
Расовые стереотипы сложны и противоречивы. Как выяснила Селена, азиатских женщин фетишизируют, а иногда и считают гиперсексуальными. В других контекстах их десексуализируют, изображают девушками-гейшами или китайскими куклами: тихими, рабски покорными. Сегодня в США выходцы из Восточной Азии считаются образцовым меньшинством с хорошим поведением, и этого достаточно, чтобы представители крайне правых сторонников превосходства белой расы охотно встречались с азиатскими женщинами[74].
Стереотип хорошо воспитанной азиатской женщины, скромной в запросах и мало думающей о своих желаниях, был одним из самых распространенных во времена молодости Себастьян, китайско-канадской модели, гендерквира, социализированного как женщина. Отождествлять себя с асексуалом было бессмысленно. «Зачем стараться доказывать, что уже предполагалось?» – спрашивает Себастьян. Признание асексуальности вызвало у Себастьян чувство, что она подтверждает расистские стереотипы и, следовательно, оказывает медвежью услугу всем выходцам из Азии. Однако со временем Себастьян решила, что отказ от обозначения своей ориентации из-за мнения других людей является формой уважения. Себастьян больше не стесняется использовать ярлык, невзирая на мнение окружающих.
Как и Себастьян, я китаянка. В отличие от Себастьян, я без колебаний использовала термин «ас». С того момента, как пришло осознание, что я ас, я решила воспользоваться этим словом, но мне не нравилось быть асексуалом, тем более тем, что я была не только асексуалом, но еще и женщиной из Азии.
Прежде расовая принадлежность не доставляла мне неприятностей. Покинув Китай в детстве, я оказалась в калифорнийской Кремниевой долине, регионе, где много выходцев из Азии. Никто не называл меня тупой, не дразнил, растягивая уголки глаз, и не высмеивал мою еду. Место рождения, семейная культура, моя способность говорить по-китайски и внешность навсегда сделали из меня азиатку, но это не лишало меня возможностей.
Стоит, однако, отметить, что я не могла представить, каково это – жить без ощущения того, что именно раса определяет твой взгляд на мир и отношение к тебе других. Я часто чувствовала, что должна быть посланником, метафорически конечно. В начальной школе я заметила обращенные на меня взгляды, когда мы говорили о китайских рабочих, построивших калифорнийские железные дороги, хотя я приехала в штат всего пятью годами ранее. Моя японская подруга ненавидела, когда все смотрели на нее при обсуждении на уроке истории Перл-Харбора. Мы не знали, как чувствуют себя люди с белой кожей, на которых никто не смотрит во время урока, когда учитель рассказывает о событиях, в которых участвовали белые.
На меня повлияли не оскорбления, а отсутствие видения, надоевшие тропы, которые я выучила против своей воли: что азиаты умеют творить и фантазировать, что мы все инженеры, робкие по характеру. Тем не менее эти ожидания совпадали с тем, какой я, по мнению моей семьи, должна быть: не нарушающей правила, послушной, будущим инженером, как мои родители-инженеры. Я брала уроки игры на фортепиано и скрипке, расстраивалась, так как не слишком хорошо разбиралась в математике, но мне советовали смириться.
Ожидания не только навязываются меньшинству извне, но и приобретают для него другое значение. Если бы мы все жили в Китае, мои родители, возможно, дали бы мне тот же совет, но там я бы не усвоила, что значит быть азиатом в Америке с точки зрения белых. Маловероятно, что я бы сопротивлялась стереотипу о покорной азиатской женщине. В США я познакомилась лишь с немногими, кто, подобно мне, вне зависимости от своей известности, смоделировал другой образ жизни. Я осознала присутствие этих стереотипов только тогда, когда начала критически относиться к своему мировоззрению и увидела, что эти утверждения скрываются в тени того, во что я верила и как себя вела.
Обидно, что азиатов представляют скучными инженерами, а женщин – слабыми и второсортными по сравнению с мужчинами, особенно если они публично не нарушают границ патриархата, любя секс. Теперь у меня был ярлык асексуала, который звучал клинически и напомнил мне об одноклеточных организмах. Я была замкнутой и не интересовалась выпивкой; асексуальность, казалось, усиливала этот каскад стереотипов, еще больше отмечая меня как недостойную внимания. Это была еще одна проблема, которая меня волновала.
Отчасти проблема заключается в том, что в массовой культуре об асах в целом вспоминают редко, а уж о цветных асах тем более. Все мы, потребители популярных СМИ, впитываем информацию о том, что представляют собой определенные группы, даже если знаем, что она предвзята и ошибочна. Мы усваиваем эту информацию и тоже становимся предвзятыми. Ограниченное представительство тех или иных слоев населения – это почти повсеместная проблема, но поскольку асексуалов и без того мало замечают, последствия усугубляются.
Можете не искать асов в фильмах; впрочем, и в книжных бестселлерах они крайне редко встречаются. На телевидении первым изображением асексуала, вероятно, является Себастьян Икона Асексуальности, персонаж комика Крейга Килборна в передаче 2003 года на канале CBS The Late Late Show. Этот короткий черно-белый ролик иллюстрирует следующий опасный аспект асексуальности: люди вполне логично предполагают, будто знают, что это такое, не удосуживаясь поискать информацию. Как пишет критик Сара Гэлеб в своей ретроспективе репрезентации аса на телевидении, «благодаря этому персонажу стало очевидным, что сценаристы не подозревали, что асексуальность – это реальная ориентация, превратив саму идею несексуальности в изюминку программы»