Признание не избавило словно по волшебству Зи от чувства вины за то, что он несправедливо отказывает своей девушке и не удовлетворяет ее потребности. «Мне пришлось пройти через это и позаботиться о себе, – добавляет он. – В конце концов я дошел до мысли: „Вот что я чувствую, и с тобой все будет в порядке, хотя с этого момента я, вероятно, никогда не буду сексуально близок с тобой. Это может случиться, но, вероятно, все же нет“».
Эти двое находятся в открытых отношениях, но это не панацея. Человек, который хочет секса, может заниматься им с кем-то еще, но замешательство и негодование все равно могут возникать, и разговоры о желании и потребностях необходимы, чтобы оставаться рядом. «В прошлом [для моей девушки] единственным способом почувствовать близость с партнером был секс, поэтому потребовалось время на переосмысление, – говорит Зи. – Она призналась, что меньше думает о сексе со мной, потому что мы близки по-иному». Близость для них означает обниматься, держаться за руки, это «близость без необходимости раздеваться».
Честность, искреннее общение и переосмысление потребностей помогли многим асам и их партнерам понять, что могут быть различные варианты отношений. «Я поняла, что могла бы делать простые вещи, – например, прикоснуться к нему или не разговаривать по телефону во время общения с ним, – чтобы помочь партнеру почувствовать себя любимым, и это совсем не обязательно должен быть секс», – говорит Алисия, находившаяся в отношениях более десяти лет. Только в последние годы они, как пара, осознали, что секс – это возможность удовлетворения его потребности быть сильным и уважаемым, а также избавления ее от страха перед мужским гневом. Легко сказать, что секс важен, и труднее признаться, что секс важен, потому что его отсутствие порождает страх и неуверенность. Именно это «почему» и это «потому что» сделали отношения более яркими и честными.
Мое личное проклятие в том, что я постоянно задаюсь вопросами, но при этом моя история свидетельствует о том, что само по себе знание имеет жесткие пределы. Такое печальное положение вещей иногда называют ошибкой озарения или ошибочной верой в то, что понимание проблемы решит ее. Как сказал Зи, знание об асексуальности было первым шагом, но не быстрым решением. Это не помешало Зи почувствовать, что его партнерша имеет право на секс с ним. Написание целой книги об асексуальности мало помогло развеять тревогу, лежащую в основе моих отношений.
Для моего парня Ноя наши отношения были первым опытом, когда он подружился с кем-то, прежде чем переспать. Для меня наши отношения стали началом странного периода, связанного с сексом. Со всеми предыдущими партнерами нас разделяло расстояние в несколько штатов, а Ной жил через парк, достаточно близко, чтобы при желании появиться у меня дома через десять минут. Сама мысль, что в любой момент он может оказаться рядом, заставляла меня нервничать. Что еще более важно, это были первые отношения, в которые я вошла, определяя себя как ас. Сперва у нас было так много секса, что я начала задаваться вопросом: действительно ли я ас? Потом мы стали меньше времени проводить в постели. В частности, я стала меньше хотеть секса, и началась новая эра моих сексуальных переживаний.
Сексуальное плато существует практически во всех отношениях, и я никогда не чувствовала явного внешнего давления со стороны Ноя или кого-либо еще. Мне нужно было управлять не сексуальным желанием, а давлением, которое я оказывала сама на себя. Секс становился для меня символом, имеющим слишком большое значение. Если мне не хотелось заниматься сексом, я задавалась вопросом, что это значит, как будто это вообще должно было что-то значить. Если во время секса хотя бы какая-то мелочь мне не нравилась или я не получала удовольствия, возникала уверенность, что отношения катятся под откос. Я переживала, если мы не занимались сексом в течение недели, пусть даже никто из нас этого не хотел. Я могла показать все ловушки, но все равно попадала в них.
Вскоре я обнаружила, что новая идентичность и знания влияют на интерпретацию; результат не всегда был утешительным. Прежде, до признания асексуальности, если бы мое желание секса уменьшилось, я бы пожала плечами и сказала: «Оно скоро вернется, такое бывает со всеми. Все будет хорошо». Теперь я обнаружила, что становлюсь на удивление эссенциалистом, снова задавалась вопросом, была ли я на самом деле такой, и чувствовала себя плохо, а затем чувствовала себя плохо, потому что уже не должна была чувствовать себя так. Мне слишком знакомы эти две ловушки.
Период, когда тревожность зашкаливала и секса хотелось меньше всего, вероятно, был связан с депрессией из-за болезни матери – у нее диагностировали синдром Альцгеймера. Так продолжалось год. Это состояние усугубил стресс, связанный с ситуацией в офисе, а также усталость, ведь после работы я не отдыхала, а писала книгу. Все это правдоподобно, даже разумно. Это по-прежнему своего рода умственная гимнастика, призванная убедить меня в том, что в глубине души я всегда буду хотеть заниматься сексом в той или иной форме, и в основе этого заверения лежит принудительная сексуальность. Всем остальным будет хорошо, если они больше никогда не будут заниматься сексом, но мне лично очень нужно им заниматься, иначе случится что-то плохое. Мой страх выходил за рамки опасений по поводу сохранения отношений. Ной сказал: если однажды я решу, что больше никогда не буду заниматься сексом, мы поговорим об этом и рассмотрим открытые отношения или придем к какому-то другому компромиссу. Он повторял мне снова и снова, что никто не хочет заниматься сексом все время, что это не причина для беспокойства и что он хочет заниматься сексом только в том случае, если я этого хочу. Я ему верю, но этого мало. Мне повезло, что мои отношения не связаны с либидо, но я все же хочу желать большего.
Для большинства людей жизнь – это цепь заблуждений. Встречаясь с Генри, я понимала, что моя неуверенность и страхи портят отношения. Я хотела измениться, но как бы сильно ни старалась, не могла сразу избавиться от многолетнего эмоционального багажа. То же самое и здесь. Лишь немногое из того, что я узнала – о принудительной сексуальности, согласии или о том, почему и как мы отдаем предпочтение сексу и как это укоренилось в культуре, – помогло мне бороться с собственными страхами. Несмотря на все мое погружение в разговоры об асексуальности, иногда по ночам я чувствовала себя ужасно и страдала. Мне совсем не хотелось быть асом, и если бы можно было выбирать, я бы выбрала быть «нормальной».
Позвольте кое-что сказать вам: работая над этим разделом, я изо всех сил старалась быть честной. Я обнаружила, что пытаюсь вставить оправдательные фразы, написав о том, как часто мы с Ноем занимаемся сексом. Я вырезала целые отрывки о том, как партнеры обычно комментировали мою сексуальную открытость, о том, как я посещала секс-клубы, о том, что я определенно абсолютно не ханжа. Я боролась с дилеммой, которую считала глупой. Если бы я сказала правду – что, несмотря на мою открытость, большую часть времени я равнодушна к сексу, – я бы приблизилась к собственному признанию того, что я настоящий ас. Если бы я скрыла правду и выделила все части, которые считала нужным выделить, я бы показала себя такой, какой мне хочется, чтобы меня видели.
Желая скрыть истину, я думала о Ное. Я беспокоилась, что, если люди узнают это обо мне, им будет жаль его, хотя Ноя это не волновало. И я хотела скрыть правду для себя. Я считаю, что права, когда думаю о принудительной сексуальности и ее негативных последствиях, но уверенность в собственной правоте – не такая полезная эмоция, как я когда-то считала. Это недостаточный буфер против других идей, которые витают в воздухе и которые я усвоила за свою жизнь. Мне часто не хватает смелости доказывать свои убеждения.
Самым большим помощником был сам Ной. Он не занимался гендерными и сексуальными исследованиями, как я. Это белый натурал с северо-востока, учившийся в частных школах и в детстве проводивший лето у родственников во Франции. Я проводила время за чтением книг и сайтов о сексуальности и согласии; он успокаивал меня, что все в порядке.
Осознание принудительной сексуальности не всегда позволяет кому-то постоять за себя, точно так же как понимание расизма не мешает людям быть неосознанно расистами. Мысль о том, что важна не «норма», а то, что хотят люди, – а это может быть глубже, чем они думают, – не лишает эти представления всей их силы. Метафоричность секса не означает, что ничего не останется, если убрать всю эту символику, или что мы, приверженцы символов, сможем когда-либо полностью избавиться от нее, как бы мы ни хотели. Нет никакой гарантии, что возможность распознавать сценарии решит проблему и сохранит отношения. Однако молчание гарантирует, что сценарии сохранят свою силу. Разговора может быть недостаточно, но он необходим.
Совет «обсуждать и подвергать сомнению все» не звучит радикально ни для отношений, ни для какой-либо другой сферы жизни. Я это знаю точно. Я разговаривала со многими экспертами и учеными и просила их поделиться со мной хотя бы одним хитроумным приемом для исправления ситуации, желательно – быстрой подсказкой, но и за новую методику я была бы благодарна. Вместо этого психотерапевты и другие эксперты повторяли мне этот очевидный совет снова и снова, и чем больше я узнавала, тем больше понимала, что никто не может предложить что-то новое.
Люди готовы платить деньги, лишь бы не разговаривать. Это стало очевидным, когда в мою бытность журналисткой мне предложили написать о стимулирующем устройстве за 250 долларов, по сути предназначенном для имитации прелюдии на гениталиях. Поскольку устройство разрабатывалось для женщин, состоящих в отношениях, я спросила генерального директора, почему клиентка не может попросить партнера о настоящей, бесплатной прелюдии. Мне сказали, что раньше никто не задавал этот вопрос. Ответ в том, что женщины не хотели просить партнера. Они чувствовали давление. Они скорее заплатили бы деньги за гаджет, чем попросили бы.