— Источник надежный, но нет уверенности в том, что мы единственные обладаем этой информацией. Уже не раз замечали, что сведения, полученные нами, практически одновременно получал и противник. Никак в толк не возьмем — то ли источник двоит, то ли у нас «крыса» завелась. На ночь глядя ехать по нашим дорогам, даже в сопровождении бронетехники, я бы не советовал, да и нужды такой, насколько я понимаю, нет.
Чувствовалось, что офицер говорит искренне и по-настоящему обеспокоен. Оглянувшись назад, он немного понизил голос и продолжил:
— Для многих, и не только в армии, Плавский — это какая-то надежда на будущее. Так что подобная легкомысленность недопустима вдвойне. Надеюсь, вы как человек военный это понимаете.
— Много я чего понимаю, но решения принимать будет секретарь, а на нашу долю, как всегда, выпадет почетная обязанность претворить их в жизнь или, на худой конец, устроить так, чтобы волки были сыты и овцы целы. Пойдемте к Ивану Павловичу, пока он в зал не вернулся.
Плавский, уединившись в соседнем кабинете, разговаривал по мобильному телефону. Сергеев, успевший переодеться в камуфляж, демонстративно загородив дверь, о чем-то шептался со своими подчиненными.
— Александр Леонидович, извини, что прерываю вашу беседу, — на ходу начал Скураш, — срочно нужен «доступ к телу». Хотя, судя по твоей боевой раскраске, ты должен быть в курсе дела. Это правда?
— Что?
— Не делай умное лицо, ты же офицер! Кто уговорил шефа ехать с Исмаиловыми?
— Малюта Максимович, вы бы потише говорили, — оглядываясь по сторонам, зашептал Александр, — мне и так головной боли хватает. Никто его не уговаривал, он сам меня с Евламповым битый час убеждал, что это самый безопасный путь.
— Значит, мы опоздали. Обидно, — обернувшись к разведчику, развел руками Малюта, — шеф принял решение, убедил наиболее продвинутых адреналинщиков, и черта с два их теперь удастся вернуть на путь истинный. Хотя попробовать надо. С кем у него разговор? Может, нам зайти?
— Я бы не советовал. Аслан Масхадов уже третий раз звонит.
— Интересно, а этому черту что надо?
Дверь резко распахнулась, Плавский раздраженно сунул телефон в руки охраннику и, смерив подчиненных колючим взглядом, выдавил из себя вместе с клубами табачного дыма:
— Чтобы через сорок минут все были в единой форме одежды, — и, останавливая двинувшегося к нему Малюту, предупредительно подняв руку, готовым зарычать голосом добавил: — Никаких возражений и пререканий! Выполняйте приказ!
Неожиданно выглянувшее солнце придурковато щурилось в нешироких промоинах облаков. Осмелевшие, уже слегка тронутые осенними красками листья беззастенчиво стряхивали с себя холодные капли прямо на головы беспечных прохожих, спешивших избавиться от надоевших зонтов и капюшонов. Приморский город жил своей обычной жизнью.
Когда-то давно, в последние годы выдыхающегося Горбачева, Скураш часто приезжал сюда и неплохо знал местные традиции и нравы. Уже тогда за кажущимся спокойствием и незыблемостью традиций все четче вырисовывалась тень национального отчуждения и религиозной нетерпимости. Постепенно в еще существующем Советском Союзе сужались зоны русского влияния. Малюта до сих пор помнил один случайно подслушанный ночной разговор. Его и говорящих разделяла густая, ломкая стена живой изгороди и непроницаемая, вязкая мгла южной ночи. Люди шли по соседней аллее и остановились прикурить. В темноте любой, даже самый маленький огонек кажется чуть ли не ослепительной вспышкой.
— Слушай, Мамед, — полушепотом, взволнованно, как показалось Малюте, пытался возражать один из собеседников, судя по окающему выговору, выходец из центральных областей России, — ты же не умеешь, а главное, не знаешь, как это делать…
— Вадим Сергеевич, дорогой, я что, сам этого хочу, а? Ну, ты посуди, если не я займу твое директорское кресло, его все равно займут наши, только вот кто это будет, ни тебе, ни мне не известно. Так на кой черт упускать такой шанс?
— Да обидно же! Я что, не родной в этих местах? Завод с нуля поднимал…
— Никто у тебя твоих заслуг не отнимает. Почет и уважение тебе от горцев, а вот управлять ты дальше не можешь.
Все управленческие места решено передать национальным кадрам. Да и Аллах с ним, с этим директорским стулом. Мы с тобой уже сколько времени дружим? Детей поженили. Дальше, боюсь, хуже будет, разговоры разные ходят. Говорят, квартиры в центре Махачкалы надо у ненаших отобрать и передать своим. Говорят, уже и списки составляют. Боюсь, скоро вообще тебе с семьей уехать придется от греха…
Задымив сигаретами, они разошлись не прощаясь.
«Что за бред, — подумал Скураш. — Какие списки, какие выселения? Кто разрешит?»
Прошло всего четыре года, и в девяносто втором выселяли уже без всяких списков. Просто стучали ночью в дверь и давали время на сборы. Не уедешь — пеняй на себя, поплатишься здоровьем своим и семьи.
С того лета Махачкала мало чем изменилась, хотя запустение и обшарпанность фасадов достигли той критической черты, которая не дает размыться основным понятиям цивилизации. Зато среди всеобщего разора то там, то сям высились краснокирпичные громады новых особняков.
Переодевшись у разведчиков и вооружившись «стечкиным», Малюта не торопясь шагал за провожатым к дому братьев Исмаиловых. Глядя на малиноворылые фасады аляповатых вилл «новых дагестанцев», он пытался разгадать тайну красного кирпича. Почему при наличии сотни иных, более практичных и современных строительных материалов у новых хозяев России в неизменном почете остается именно красный кирпич? И вдруг его осенило: «Да они же под Кремль косят! Пусть даже неосознанно, но в большинстве своем это явное подражание символу власти и вседозволенности, освещенному веками. У иных даже заборы выложены с зубцами…»
— Малюта Максимович! — окликнул его из притормозившего «ленд-крузера» «Сашка Советский Союз». — Садитесь, подвезу, а заодно кое-что обсудим.
Малюта с удовольствием променял полупустую улицу с недружелюбными взглядами случайных прохожих на комфортное сиденье автомобиля. Однако поговорить не удалось, так как сопровождающий вслед за Малютой тоже нырнул в салон.
Доехали быстро. Дом Исмаиловых более походил на средневековый замок в мавританском стиле, чем на скромное жилище народного избранника.
«И этот краснокирпичный, — отметил про себя Скураш, — Господи, до чего же им всем хочется в небожители! — И тут же сам себя осадил: — А тебе разве не хочется?»
К дому то и дело подъезжали машины, подходили люди, некоторые не таясь несли в руках автоматы и прикрытые тряпьем пулеметы. Пистолеты, насколько успел заметить Малюта, были почти у всех.
— Оружия здесь что грязи, — словно угадывая его мысли, вполголоса произнес пресс-секретарь Плавского. — Вообще, мне кажется, оружие и его бесконтрольное хождение — одна из самых больших наших бед в будущем. Если бы забугорные радетели демократии узнали подлинное состояние дел по бесхозному оружию, представляю, какой бы крик поднялся!
— Бросьте, Александр, всё они прекрасно знают. Но знание вопроса и его политическое решение — две порою абсолютно противоположные вещи. Я иной раз смотрю на нашу действительность и, поверьте, оторопь берет. Мы ведь со своей национальной исключительностью уже на протяжении почти двух веков представляем реальную угрозу существованию человечества. Может, звучит не совсем патриотично, но это так. Я послал бы на хрен всю эту любовь к отеческим гробам и родному пепелищу и бросился в объятия русоборцев, если бы увидел в их глазах хотя бы искорку сочувствия и искренности. Но, увы, пусты и равнодушны их очи, так что, боюсь, скоро у нас, кроме перманентных пепелищ, ничего и не останется.
— Малюта Максимович, не ко времени вы затронули эту тему, а может, напротив, в самый раз. Ведь у нас уже давно повелось: как война на пороге, так мы начинаем длинное и, главное, как правило, бесплодное самокопание: кто мы? что мы? как спасти мир? кто прав, кто виноват?..
— Внимание! — завопил, наверное, от переполняющей его гордости выскочивший на крыльцо абориген. — Кто едет на секретный апираций — остаться тут! — он повелительно ткнул перед собой пальцем. — Асталный идут по домам, когда нада — пазавут!
— Давайте-ка подойдем ближе, Малюта Максимович, а то как бы в «асталный» не угодить.
Из города выбирались медленно. На Кавказе, как в деревне, сохранить в тайне свои замыслы так же трудно, как наносить дырявым ведром воды. Караван из пятнадцати ощетинившихся оружием джипов едва продвигался по запруженным машинами и народом улицам. Все это скопление людей и техники гудело, гортанно орало, замысловато жестикулировало, махало платками, желало удачной поездки, а в остальном — просто глазело. И эти многолюдные проводы ничего хорошего не предвещали.
Стемнело по-осеннему быстро. Машины, захлебываясь светом собственных фар, буравили плотный, как намокшая черная вата, мрак безлунной ночи.
Малюта попытался представить себе со стороны их колонну, получалась длинная, светящаяся полоса с размытыми скоростью темными пятнами машин. Ничего воинственного, угрожающего ни в этой пульсирующей бледной полоске, ни в пытающейся поглотить ее темноте не было. Ровно гудел мотор, мирно лил свой зеленоватый свет щиток приборов, в салоне молча курили.
В джипе, шедшем третьим за машиной шефа, кроме Малюты, ехали Брахманинов, Загорский, телевизионщик Миша Марганов и два нелюдимых молодых дагестанца с пулеметами, которые были размещены на откидных сиденьях в завешанном бронежилетами багажнике. Такие же «броники» были прилажены к задним боковым окнам, а с нижней части дверей была снята обшивка и прикреплены стальные, в палец толщиной, листы. Местные называли такие машины «утепленными».
Скурашу вспомнилась армяно-азербайджанская война в Карабахе и самодельные танки. Одно такое чудо бронетехники ему показали по дороге в Горис.
«Здесь недалеко Нахичеванский фронт проходил, — рассказывал Аветис, — „азики“ вооружены были классно. Старый Алиев тогда еще в Нахичевани в изгнании жил, бабок на оружие хватало. А у нас „калаши“ да охотничьи ружья поначалу были, словом, ополченцы. Вот местные умельцы и соорудили этого монстра».