* * *
...Утром я снимаю с птичьей лапы медное кольцо в сантиметр шириной. Буквы полустерлись. Одно слово было мне понятно на этом кольце:
"Албана". Название города. Или местности. Хотелось верить, что это город Албана. Была когда-то. Кавказская Албания. Каспийское побережье, нынешний Дагестан, часть долины по реке Араке. Память иногда мешает, сбивает с толку. Если, конечно, память абсолютная, как у меня. Допустим, Албана, тогда как бы кольцо предназначалось мне. Я знаю об Албании Кавказской больше, чем написано в книгах. Таинственная страна, меня она давно привлекала.
Я неосторожно проронил несколько слов, и Леня, он же Леонид Григорьевич, стал допытываться, почему меня интересует такая древность - первое тысячелетие до нашей эры... Я ему ответил, что интересуюсь из чувства протеста. Когда вокруг пасутся разные млекопитающие, иные на автомобилях, иные, по бедности, так, но все сторонятся разных древних историй и мифов и, понукаемые пастырями, тянутся лишь за очередной морковкой, возникает желание разрушить эту иллюзию единения еще до того, как она будет разрушена сама по себе.
- Что за млекопитающие? - не понял Леонид Григорьевич.
Я объяснил.
Он, кажется, смекнул, начал жаловаться на отсутствие литературы. По образованию он геолог, работал на Волыни еще тогда, когда там русины говорили на своем языке, а в гимназиях учили польскому. Интеллигент. Чистосердечно расспрашивал об Албании весь вечер. Рассказал ему о тайне. Она в том, что кавказские албанцы - это альвы, герои скандинавских саг. Алванон - так называлась Албания в Византии. Ну а альвы - это друзья и соперники асов. И те и другие - боги. Вернее, стали богами потом, в мифах. Тысячу лет спустя после переселения асов с Кавказа па Днепр, затем в Германию и Скандинавию.
Албании много. Даже в Риме была Альба Лонга. Но я говорил о Кавказе, о главной Албании, родине богов.
А на следующее утро, рано проснувшись, Леонид Григорьевич открыл застекленную дверь; я услышал его шаги, учащенное дыхание, затем вскрик. Меня и разбудила его физзарядка и возня.
В просторной лоджии было все же маловато места для некоторых упражнений (рост его сто восемьдесят семь). Да еще тут же - моя постель. Когда он грубовато, как я полагаю, оттеснил чайку в угол, та тяпнула его за ногу, почти до крови. На прощанье, что ли? Ведь это его последний день.
Я досрочно поднялся, стал извиняться. Договорились, что я закажу для него такси и даже оплачу проезд до Симферополя. Дальше, до аэропорта, он доедет сам. (Замечу в скобках, что эти рубли на поездку туда и обратно ох как бы пригодились мне в связи с тем, что за килограмм майской клубники здесь брали мою дневную зарплату.)
В НЕАПОЛЕ СКИФСКОМ
Таксист опоздал на полчаса. Мы сели. Машина понеслась. Море, зеленые взгорья, цветники, белые корпуса, туристы, марширующие по обочине - мимо! Впереди - Чатырдаг, справа - Демерджи. Каменные гребни поворачиваются, изменяют очертания. Демерджи похож на леопарда с острым позвонком, прорвавшим шкуру. Еще несколько минут - и ясно видна голова женщины.
Там Долина привидений, сходите, я был там двадцать лет назад, с дочерью. Каменные столбы, башни, колонны, грибы, рядом - настоящий хаос, даже геолог запутается, если начнет разбираться, как поднимались и опускались тут складки.
Я вижу Леонида Григорьевича в профиль. У него сейчас лицо человека, который задает себе вопрос, так ли он прожил жизнь, как надо. Ответа, естественно, нет. Для него подведены итоги еще одного года. Сколько их впереди? Немного. У него реденькие седоватые волосы, лицо так и осталось бледным, несмотря на солнце. Да и моря он почти не видел. От него не услышишь ничего необычного. Всю жизнь он вычеркивал из памяти случайное, не казавшееся ему важным. Что осталось? Из причудливого узора несколько розовых и черных ниточек. Это и есть старческая мудрость. Такого человека нельзя удивить ничем. Мне запомнился один его вопрос:
- Альвы, албанцы эти кавказские, про которых вы рассказывали, это ваша выдумка? Или это ученые доказали?
- Моя,- ответил я с чистой совестью.- Это я придумал, что асы, то есть скандинавские боги, когда-то жили рядом с албанцами и называли их альвами.
Жму руку, прощаюсь. Такси мчит его дальше - в аэропорт, а я схожу у подошвы холма. На его загривке - бетонная стена, опоясывающая то самое место, где был Неаполь - столица царских скифов. Спрашиваю, что это? Водоочистительная станция. Поднимаюсь. Внизу, как на ладони,- Симферополь. Видна долина Салгира. Как это умудрились выбрать для водокачки тот самый холм, на котором высились дома белоснежного города? Больше двух тысяч лет прошло с тех пор, как он основан. Никто не застраивал с тех пор это место. Обхожу стену, возведенную вокруг безликого сооружения. Сбоку, почти вплотную к ней, двое рабочих неуклюже кладут серые камни - реконструируют Неаполь. Подхожу. Кладка у них такая, какой никогда и быть не могло: вот-вот все развалится. И получается одна квадратная невысокая башня непонятного назначения. Я обошел остатки фундаментов, зернохранилищ. От Неаполя остался пятачок... Пять других холмов вокруг города будут пустовать. А этот... Кто выбрал его для водоочистительных сооружений, которые и сооружениями нельзя назвать, так они безобразны?
Рабочие не могут ответить ни на один на моих вопросов, они даже не знают, кто руководит ими.
Нахожу кусок белоснежного камня - остаток настоящей, скифской кладки. Спускаюсь по зеленому склону, где трава по пояс.
Разорванный узор руин проступает.
На фоне отвалов.
Здесь прошлого нет,
Значит, в будущих книгах
Напишут: кончилось настоящее.
Я отпускаю такси, беру внизу ключ от пятьдесят девятой комнаты, поднимаюсь на четвертый этаж, открываю дверь. Первое, что я вижу - это деньги на столе. Он забыл? Ну нет, вряд ли, собирался он при мне и трижды осмотрел комнату - не забыл ли чего ненароком.
Считаю купюры. Их четыре. Двадцать рублей. Соображаю я быстро - примерно столько мне стоила поездка туда (обратно - чуть больше). Объяснить я ничего не могу, просто отмечаю этот факт. А потом открываю дверь в лоджию. Чайки нет. Заглядываю в соседнюю лоджию, перегнувшись через перила. Нет ее и там. Осматриваю комнату. Все так, как было, когда мы уезжали. В урне - смятая коробка (он покупал себе кроссовки). Уборщицы не было. Да и час неурочный.
Еще раз осмотреть лоджию...
Никаких улик. Птица исчезла вместе с цепью из проволоки, которую я так взволнованно, проникновенно мастерил.
Ну, если кому-то понадобилась птица, то при чем тут цепь? Как ни напрягал я фантазию, я не мог представить себе человека, которого могла бы соблазнить моя поделка. Ах вот что!.. Цепь могли выбросить вон туда, на газон, в кусты. Вниз, стремглав вниз!
Обшариваю газон с кустами жасмина и волчьей ягоды, которую две милые женщины приняли за барбарис - история эта получила огласку. Еще раз. Все. Теперь я бессилен что-либо придумать, остается гадать, а лучше просто погулять по набережной.
Зачем мне нужна была птица? Ни за чем. Я не мог отдыхать, когда видел ее на пляже. Я по два раза бегал в магазин по тридцатиградусной жаре, чтобы покупать для нее жареную треску или копченую скумбрию, которую приходилось затем еще вымачивать, А потом? Иногда я бегал за птицей, чтобы бросить кусок рыбы перед ее клювом, иначе она не брала ее. Вечером, разбросав всю рыбу, я снова стоял в очереди за треской или хеком. Потом возвращался на пляж, чтобы оставить ей еду на топчане. Но это не спасало меня от мук совести. Она должна была погибнуть. Я уеду, и она протянет самое большее две-три недели, думал я.
Я машинально свернул направо, к горе Кастель. Обычно я шел по набережной в сторону Алушты, сворачивая влево. Сегодня задумался. На зеленом склоне горы уже залегли глубокие тени, они доползли почти до моря.
ВСТРЕЧА
Под горой - пансионат с небольшими сотами номеров, врезанными в крутой откос. Я миновал их, сел за столик в кафе "Кастель". Рядом с ней.
Мы сидели молча. Я зачем-то полез в бумажник и достал медное кольцо -память о пернатом друге, как пишут в романах. Положил его на столик, чтобы еще раз прочесть надпись. Албана. И еще несколько слов - я их не понимал, буквы стерты.
Она поднялась, взяла заказанное мороженое "Кастель", пластмассовую сиреневую ложечку, снова села. Я машинально повернул кольцо. Она вздрогнула. Или мне показалось? Я не могу начинать разговор первым, если женщина мне очень нравится. Через минуту я понял, что она прочла надпись или, во всяком случае, попыталась это сделать. Эта попытка, сами ее глаза, ставшие внимательными на два-три мгновения, не больше (я тоже так умею: сфотографировать слова, потом уж читать их по памяти), поразили меня. Что она могла понять? Ведь я переводчик-профессионал, и перевожу я почти со всех древних языков, включая хеттский, со средней скоростью машинистки.
И тут я спросил. Лучше бы я не спрашивал! Она не просто замялась, она с отсутствующим выражением лица стала выдумывать нечто ординарное. Будто бы она видела такое же кольцо, с такой же надписью. Но что означает надпись? Она не знала этого. Она может переводить с древнегреческого? Немного. Тогда я заявил, что это надпись вовсе не на греческом.
- Да-да, я это и хотела сказать! - воскликнула она. - Это надпись нашими буквами на другом языке, и я знаю, на каком!
- На каком же?
- На языке светлых альвов!
Если бы она сказала, что прилетела с другой планеты и представила тому доказательства, я был бы поражен не больше, чем после этих светлых альвов, слетевших с ее губ.
У нее светло-карие большие глаза (я не всегда могу читать в таких). В серых или голубых женских глазах для меня нет секретов.
На ней была сиреневая юбка, белая блузка. Ее лицо, руки, ноги казались золотыми в лучах солнца. Но стоило ей сесть за столик, куда уже доползла вечерняя тень, как золотистое свечение угасло и кожа ее стала светло-оливкового цвета. Острые носки ее светлых туфель касались границы тени, когда она стояла, а теперь ноги ее нырнули в полумрак, подобно дельфинам, ушедшим в волну.