— Газы! Пустите газы! — приказал офицер.
Пустили слезоточивые газы, но демонстранты, прикрыв глаза ладонью, шли вперед. Убедившись, что толпу ничем не остановишь, полиция пустила в ход все имеющиеся в ее распоряжении средства, увы, достаточно действенные. Раздались выстрелы, на сей раз уже прямо в демонстрантов, чья дерзкая настойчивость вывела наконец из себя блюстителей порядка. Падали женщины и мужчины, крича от боли или проклиная полицию. Штурм парламента замедлился, но продолжался все с той же решимостью. Вскоре все смешалось в рукопашной схватке демонстрантов с полицейскими… Эдне удалось пробиться к главному входу.
Лицо ее было покрыто потом, волосы всклокочены, из глаз текли слезы. За ней прорвались и другие, обступив Эдну плотным кольцом, и полицейским, которые не так уж заботились о наведении порядка, не удалось схватить зачинщицу. Дым от выстрелов начал постепенно обволакивать толпу, теплый предполуденный воздух наполнился противным запахом горящего не то бензина, не то керосина, а выстрелы звучали все чаще, к демонстрантам теперь уже примкнули прохожие и зеваки, рисковавшие жизнью ради чужого им дела. Эта неожиданная поддержка со стороны посторонних людей, пренебрегших опасностью, придала новое значение демонстрации, стала свидетельством того, каким уважением пользовались рыночные торговки. Вскоре у входа в парламент собралось столько народу, что трудно было различить в этой массе полицейских. Начальник полиции, видя, что его воинство оттеснено назад, потребовал по телефону подкрепления. Немного спустя подкатили четыре грузовика с отрядом вооруженной до зубов полиции. Расправа началась по всем правилам. Вход в парламент по–прежнему надежно охраняла полиция, сдерживая напор толпы; среди демонстрантов раненые падали уже десятками. Среди общего гомона и шума были слышны стоны, плач, проклятья, отрывистые приказания полицейских… Вдруг сквозь гул толпы прорвался звонкий голос:
— Мам‚ Мам, я умираю!
Как подкошенная упала Эдна у нижней ступеньки парадной лестницы, сраженная пулей, попавшей ей в спину, и, пока Мам пробивалась сквозь толпу, ее внучку окружили со всех сторон и демонстранты, и охрана. Через розовую кофту и светло–голубую пань сочилась кровь. Очевидно, рана была серьезной. Когда Мам, вся в слезах, оказалась наконец рядом, она увидела «свою девочку» без сознания, а вокруг толпились демонстранты и полицейские, потерявшие вдруг охоту продолжать борьбу. Рыночные торговки любили Эдну, и ее безудержная храбрость в столь трудную минуту еще усилила их уважение к ней. Вокруг нее хлопотали женщины. Одни считали, что нужно срочно вызвать врача, другие советовали немедленно везти ее в больницу. Правда, всем, кто пострадал в схватке с полицейскими, тоже оказывали помощь, так что Эдна не составляла исключение. Но к ней отнеслись с особой заботой и вниманием, ведь она вела себя как настоящая героиня и, как Жанна д’Арк, повела в бой сотни мужчин и женщин. В больницу Эдну доставили не на «скорой помощи», что уже стояла, наполовину заполненная ранеными, а на такси, куда ее посадили, наскоро перевязав рану, и Адима, «самая богатая дама рынка», вызвалась лично отвезти Эдну вместе с Мам. Она хотела лично убедиться, примут ли Эдну в больницу и будет ли ей немедленно оказана необходимая помощь. Мам плакала не переставая, хотя Адима всячески пыталась ее успокоить. Бабушка то и дело прикладывала руку к груди Эдны, чтобы проверить, бьется ли ее сердце, и каждый раз облегченно вздыхала.
Ехать пришлось через весь город, сначала по главным асфальтированным улицам без тротуаров, потом по узеньким, забитым народом улочкам, по обеим сторонам которых тянулись маленькие, закрытые нынче лавочки, над дверьми которых красовались имена их владельцев: Шарам, Фаталис, Назикопулос, Еркинизис, Проитолидос.
Когда наконец у въезда в больницу сторож после долгих переговоров с женщинами согласился пропустить машину, воспоминание о демонстрации уже почти стерлось в памяти Мам. Она думала только об Эдне, только о том, что скажут врачи, смогут ли они помочь ее внучке, спасти ее от смерти. Минуты ожидания показались ей часами. Конечно, присутствие Адимы было весьма кстати. Мам и сама почувствовала это и нашла в себе силы, хотя была еле жива от волнения, поблагодарить Адиму от всей души.
8
Вот сюрприз, так сюрприз! Мам и тетушка Принцесса просто не могли прийти в себя от изумления! А Эдна чуть не потеряла сознание.
Судьба распоряжается нами по–своему, у нее свои точные правила игры. Она готовит подчас сюрпризы, один удивительнее другого: то приятные и радостные, навеки остающиеся в памяти, то горькие, отравляющие душу едкой злобой, то путающие логику событий, то наполняющие жизнь неразрешимыми противоречиями. Подумайте сами: ну кто бы мог предугадать, что–главным врачом в хирургическом отделении, куда поместили Эдну, окажется Бюнефо?
Да, да, Бюнефо! Тот самый Бюнефо, который когда–то учил Эдну читать и писать, а заодно и еще кое–чему. Тот самый Бюнефо!
— Сколько лет прошло с тех пор… — вздохнула Принцесса.
— Говорили, будто он уехал учиться в Европу, но я никогда бы не подумала, что он вернется оттуда врачом.
Мам это даже в голову не приходило.
— Вы обо видели его, значит, это правда он? — спросила Эдна
Ей самой еще пока не удалось увидеть врача, так как первые два дня своего пребывания в больнице она пе очень–то торопилась прийти в сознание. Понятно, что это доставило массу волнений окружающим, и Мам с Принцессой поочередно дежурили около нее и днем и ночью. Сегодня Эдна почувствовала себя лучше, и к чуть успокоившимся бабушке и тетке снова вернулся дар речи.
— Ты спрашиваешь, он ли это? Что ж, по–твоему, мы в привидения верим?
— Конечно же, ведь он сам нас узнал.
— Сам? — удивилась Эдна.
— Подтверди, мать.
— Можешь мне поверить, девочка моя, уж мы–то его не просили нас узнавать…
— Тем более что нам и в голову не могло прийти, что он снова в Аккре…
— Да еще работает главным врачом.
— Странно все–таки, — сказала Эдна, немного помолчав. — Почему же он, раз вернулся, до сих пор не дал о себе знать?
— Этого еще не хватало, — отрезала Мам. — Еще не хватало, чтобы он снова всю нашу жизнь перебаламутил, хватит с нас и тех неприятностей, которые он нам доставил тогда я уж не помню, сколько лет назад. Девочка моя, ты же знаешь…
— Ну ладно, мать, — прервала ее Принцесса. — Ведь Эдна еще больна, она чуть не умерла, можно сказать, вернулась с того света. Теперь не время ворчать по поводу таких пустяков.
— Пустяков? И ты называешь это пустяками, хотя тебе отлично все известно?
— Ну известно, но все уже давно забылось. Да и сам Бюнефо, наверное, не помнит этой истории.
— Не помнит? Тогда зачем ему понадобилось узнавать нас?
— Мать, ну что ты говоришь? Узнать нас, честных людей, — одно, а другое — снова «перебаламутить нашу жизнь», как ты говоришь К тому же он теперь не простой учитель, каким был раньше, а главный врач отделения, доктор. И с чего ты взяла, что он снова снизойдет до нас, мы же с тех пор нисколько не изменились, а он стал большим человеком.
— Что правда, то правда‚ – признала Мам.
— Ты права, тетушка Принцесса, — вздохнула в свою очередь Эдна.
— А ты–то что вздыхаешь?
При этом вопросе бабушки Эдна отвернулась, боясь встретиться с ней глазами. На белой подушке бусы из черного Жемчуга легли цепочкой вокруг ее головы.
Мам не стала больше приставать к внучке с вопросами, а тетушка тем более. Через минуту Принцесса тихо спросила:
— Ну как ты себя чувствуешь, дорогая?
— Неплохо, — ответила Эдна. — Правда, трудно лежать на спине целыми днями, но раз так надо, чтобы не умереть… во всяком случае, не так скоро.
— Эдна, зачем ты себя так настраиваешь, да еще во время, болезни? То и дело заводишь разговоры о смерти…
— Но, тетушка Принцесса, что же поделаешь, если смерть все время рядом и все время подстерегает нас? И вот тоже чуть не умерла.
— Доченька, если бы ты спокойно сидела дома, то ничего бы страшного с тобой не случилось.
— Спокойно сидеть дома? А чего ради? Я просто обязана была идти вместе с нашими.
— Хватит, дети мои, — сказала Мам, — как подумаю о том, что произошло, у меня сердце заходится‚ кровь стынет в жилах.
— Подожди, Мам, объясню–ка я все тетушке Принцессе, раз она не понимает, как оно бывает в жизни.
— Ох, дочка, давно ли ты вышла из пеленок, а уж собираешься мне что–то объяснять!
— Не обижайся, тетушка Принцесса. Я же не собираюсь объяснять тебе то, что ты и сама прекрасно знаешь., мне просто хочется помочь тебе понять, почему так поступают женщины нашего Союза рыночных торговок о котором еще мало что знают.
— Рыночных торговок знают все.
— Да не все понимают, какие важные для нашей страны дела предстоит им еще сделать.
— Знаю, дорогая, что правительственная партия в основном обязана им тем, что пришла к власти. Но это еще не значит, что надо было лезть под пули. А потом, подумай только, те же самые люди, ради которых ты чуть было не погибла, станут тебя же и упрекать: «Зачем она пошла, зачем то, зачем это?..»
— Тетушка Принцесса, раз ты так говоришь, значит ты совсем не знаешь, что такое рыночные торговки. А ты лучше спроси Мам, что они говорили и что поклялись сделать после того, как я попала в больницу.
— Да не волнуйся ты, девочка моя, — вмешалась наконец бабушка. — Доктор сказал, что тебе нужен покой. Сама не пойму, зачем мы тут с тобой болтаем, словно ты уже совсем здоровая? А то, что Принцесса совсем не знает, какие замечательные женщины с нами работают, это, конечно, правда. Никогда не забуду, как они любовно относились к нам в эти три дня. Во всяком случае, все мы поступаем так, как велит нам совесть, и не ждем за это ни от кого ни признательности, ни благодарности.
— А я, мать, твердо знаю только одно: моя дочка лежит в больнице, и она чуть не погибла из–за дела, которое вы и отстоять–то как следует не сумели. И ты хочешь, чтобы я была на стороне ваших торговок…