— Когда? — переспросила Джин. — Как когда? Да в тот же день, в день демонстрации. Ты в котором часу попала в больницу?
— Не знаю. Ведь не я же сама пришла сюда, а меня привезли. И в котором часу, не знаю.
— Я могу уточнить, заявила Анжела (она тоже была в курсе дела). — В день демонстрации, уже после обеда, и на рынке, и в городе все было спокойно.
— Верно, верно, — подтвердила Джин. — Думаю, к часу или к двум женщины уже своего добились.
— Чего?
— А того, что Амиофи вернули отобранное у нее разрешение торговать на рынке.
— Вернули?
— Не вернули, конечно, а выписали новое, я же тебе уже говорила, благодаря Спио; не посоветовавшись с Главным инспектором, он пошел к самому министру и добился, что тот подписал нужную бумагу. Вот почему я и сказала тебе, что бедный Спио попал в весьма затруднительное положение, ведь на государственной службе высшие начальники не так легко прощают подобные вещи.
— Вообще не прощают, — уточнила Анжела.
Эдна задумалась.
Если Спио вмешался в ход событий после того, как ее ранили, то ясно, что этот важный документ не мог попасть в руки Мам, значит, не через ее посредство были восстановлены мир и порядок в рядах демонстрантов. И все же, если Мам словом ни о чем об этом не обмолвилась, выходит, сомнения Эдны не напрасны: здесь крылись какие–то особые причины, о которых бабушка не желала говорить. Предположим, ей самой никто не сообщил о том, как проходила демонстрация, которую она так тщательно подготовила и возглавила и во время которой чуть было не лишилась «своей девочки», тогда все было ясно: бабушка просто была огорчена и не хотела, чтобы тетушка Принцесса видела ее разочарование. Вы же слышали, что говорила тетушка Принцесса о человеческой неблагодарности, когда осуждала поступок «своей дочки» и участие матери в деле, которое, по ее мнению, касалось одной лишь Амиофи. А Эдна из–за этой самой Амиофи попала в больницу.
— Эдна, бедняжка, — сказала Анжела. — Я вижу, что у тебя глаза слипаются. Это мы виноваты, что утомили тебя своей болтовней…
— И еще заставили тебя много говорить, — добавила Джин. — С нашей стороны это просто некрасиво. Идем, Анжела. Пусть она отдохнет. Не надо ее будить, уйдем потихонечку!
После их ухода Эдна долго спала. И это пошло ей на пользу. Когда вечером пришла бабушка, опередив тетушку Принцессу, внучке не понадобилось ни о чем ее спрашивать. Мам сама завела речь о деле Амиофи.
— Ты знаешь, наконец–то все уладилось‚сказала бабушка.
Эдна надула губы, но не удержалась от упрека:
— Могла бы мне сказать об этом раньше, ведь ты же знала, что я все время думаю об одном: чем все кончилось после того, как меня увезли?
— Зря ты, моя девочка, меня упрекаешь. Я поехала в больницу вместе с тобой, а вышла отсюда только сегодня утром. Я даже спала рядом с тобой, на той вот кровати. Хорошо еще, что других больных в палате не оказалось, но я бы не сказала, что спала здесь с такими же удобствами, как дома. Откуда же, по–твоему, я могла знать, что там дальше случилось?
— Значит, тебе никто до сегодняшнего дня не сообщил, что Амиофи получила разрешение на торговлю?
— Э… Э… кое–что я, конечно, слышала… довольно удивительные вещи. Но я не…
— Выходит, наши дорогие «подружки» с рынка поступили не очень–то благородно по отношению к нам. Мы вместе подготовили демонстрацию, ты ее возглавила, я чуть было не погибла, а когда все кончилось, не нашлось никого, кто бы сообщил тебе о том, что мы выиграли бой. Ах, как подумаю теперь, что сама ходила к Спио и просила его выполнить нашу просьбу…
— Откуда ты–то все знаешь, Эдна? — удивилась бабушка.
— Джин и Анжела приходили днем меня навестить. Они мне все и рассказали.
— Джин и Анжела? Эти две девицы, с которыми ты подралась тогда? Они самые?
— Да, Мам, они самые. И я удивилась не меньше тебя, когда их увидела. Я подумала было, что они ошиблись палатой, потом решила, что они пришли посмеяться надо мной. А оказалось все не так: именно меня они и решили навестить. Мы очень славно поговорили. Во всяком случае, от них–то я все и узнала. А вот то, что к тебе никто не пришел и ни о чем не рассказал, это просто уму непостижимо. Оставить меня одну, не убедившись, что все обошлось благополучно, и заглянуть на рынок ты, конечно, не могла, но из них кто–нибудь наверняка мог бы зайти сюда, уж если не для того, чтобы справиться о моем здоровье, то хотя бы сказать, что мы не зря старались. Просто, я считаю…
— Прошу тебя, девочка моя, не говори так. Я тебе сейчас все объясню. Я знала, что дело Амиофи закончилось удачно, если только можно так сказать…
— Почему — если можно так сказать.
— Да я о себе говорю, ведь для меня все кончилось тем, что я попала вместе с тобой в больницу. А если всевышний призвал бы тебя к себе, то я бы вообще осталась на рынке одна–одинешенька со своим горем и с разрешением на торговлю для моей подруги Амиофи.
— Понимаю. Но что ты еще хотела сказать?
— А то, что вопрос улажен. Об этом я знала с самого начала. Но рассказывать тебе, как все это произошло, я побоялась и даже сейчас не уверена, стоит ли мне говорить.
— Мам, я хочу знать все!
— Разве Джин и Анжела не сказали тебе, что твой друг Спио чуть было места не лишился из–за всей этой истории?
— Сказали. Я даже знаю, что Спио, рискуя ради нас, пошел к самому министру и добился его подписи на разрешении для Амиофи.
— Потому что он знает министра лично…
— И он действовал через голову своего начальника.
— Вот именно. А такие вещи не очень–то по душе начальству.
— Совсем не по душе, как сказала Анжела.
— Вот видишь!
— Ну и чем же все кончилось?
— Кажется, конца еще не видно, но, по–моему, Спио сейчас находится в весьма затруднительном положении
— Почему? Не понимаю. Ведь он же знает министра.
— Лично знает — что правда, то правда. Правда и то, что защищал он общие интересы, желая спокойствия жителям города…
— И даже всей стране.
— Правильно, но только закон, он закон и есть. Если Каждый чиновник начнет соваться к самому министру только потому, что с ним лично знаком, и требовать, чтобы тот ему бумаги подписывал, пусть даже важные, и чему это приведет, а?
— Так ведь в данном случае этого требовало общее дело, Мам.
— Конечно. Но ты не знаешь, до чего там у них в административном аппарате все сложно. Нам, торговкам, со всем этим сталкиваться не приходится. Куда хотим, туда и идем. А чиновники по–другому живут: прежде чем войти в одну дверь, пройди сначала через несколько других.
— Значит, положение Спио настолько серьезно? Бедняжка! Теперь он должен расплачиваться за то, что хотел помочь нам!
— Послушай, девочка моя, надеюсь, все обойдется, а пока ходят слухи, будто бы Главный инспектор не требовал увольнения Спио, а иначе, говорит, сам откажется от должности и выйдет из партии. Теперь ты понимаешь, почему я не хотела тебе ничего об этом рассказывать, иногда ты еще совсем слабая была, находилась между жизнью и смертью.
Эдна от души поблагодарила бабушку.
— Спасибо тебе, Мам, — сказала она. — Но признайся мне честно: ты боишься, что придется устраивать новую демонстрацию, чтобы выручить теперь из беды Спио?
— Куда ты так торопишься, девочка моя! Не успела выбраться из могилы, а уже говоришь о новой демонстрации. Во второй раз, я не уверена, что ты оттуда выкарабкаешься…
— Так что же, ты считаешь, что мы можем оставить в беде человека, который из–за нас пострадал, и не попытаемся его выручить?
— Пока тебе нужно хорошенько отдохнуть, Эдна. Потом у нас еще будет время поговорить об этом. Запомни, у них, в высших сферах, так дела делаются, что нам, грешным, и не понять.
Вошел санитар.
— Ну как себя чувствует наша прекрасная барышня?
— Спасибо, мне гораздо лучше, — ответила Эдна. — Сегодня вечером у меня даже голова не болела, как вчера. А вот ваши огромные таблетки я с трудом глотаю…
— И все–таки я вам оставлю две таблетки на случай, если вдруг ночью у вас опять разболится голова.
— Спасибо. А завтра я увижу врача?
— Какого врача? — спросил санитар.
Эдна удивилась. Ведь ей же сказали, что в этом отделении работает Бюнефо.
— Какого врача? — попытался выяснить санитар. — В этом отделении, как вы, должно быть, знаете, работает несколько врачей.
— И… и можно попросить любого зайти ко мне?
— Любого? Вы что же, считаете, что их можно запросто выбирать, как товары на рынке?
— Нет, я так не думаю. Я хотела сказать. Я… я…
— Пожалуйста, не обижайтесь на мою внучку. Ведь она только кажется взрослой, а на самом деле еще совсем ребенок. Просто ей хотелось узнать, можно ли ей видеть доктора Бюнефо, — объяснила бабушка.
— Главного врача? А труднее задачи вы не могли придумать? Вы даже представить себе не можете, как он занят.
— Но меня–то он знает‚ – возразила Эдна.
— Тогда беру свои слова обратно. Значит, попросить его к вам зайти?
— Нет, нет! Ни в коем случае! — ответила Эдна. Не говорите ему ничего.
— Не надо, — подтвердила Мам. — Если он узнает, что мы его просим, он, конечно, зайдет.
— Но ведь вы этого как раз и хотите, как я понимаю?
— Нет, — сказала Эдна. — Пусть заходит, если ему понадобится по работе, но говорить ему, что я хотела его видеть, не стоит.
— Ну ладно. Посмотрим, какая у ‚вас температура сегодня… Нормальная. Значит, все в порядке. До свидания.
Санитар направился к двери и уже в дверях произнес:
— Извините, мадам.
Эти слова относились к тетушке Принцессе, которая как раз входила в палату.
9
— Скажи ему, что я ужасно на него сердита. Скажи, ужасно, потому что он в своем письме ничего не сказал о баране. Мусса сделал нам такой подарок, сам привел барана, а мы до сих пор его не съели, потому что не знаем, что он думает.
— Кто? Мусса или баран?
— Да нет! Он, Габра! Пусть он нам скажет, можем ли мы зарезать барана или нет. Скажи ему, что дети голодные, но я поклялась не резать барана без его разрешения.