— И ради этого будешь торчать здесь до самого закрытия рынка?
— И даже после.
— Что это еще значит?
— А то, что, если я захочу найти тебя в Аккре, тебе от меня не спрятаться, буду ходить за тобой по пятам.
— У тебя и правда физиономия, как у сыщика. Только предупреждаю: если ты вздумаешь повсюду за мной мотаться, то будешь иметь дело не со мной, а с мужчиной, с одним по крайней мере.
— С одним?.. А сколько же их у тебя?
— Это тебя не касается.
— Конечно, хотя, откровенно говоря, ты меня огорчила.
— Почему это? Может быть, ты вообразил, что у меня никого нет и я одна–одинешенька на `всем белом свете?
— Иметь несколько мужчин или не иметь никого — большая разница.
— Это мое дело.
— И… ты их всех любишь?
— Это тоже мое дело.
— Тогда…. тогда мне действительно только и остается, что уйти.
— Наконец–то сообразил! Да поторапливайся, сюда идет бабушка.
— Ты же сказала, что она больна.
— Уж и соврать нельзя? Уходи, пока не поздно. До свидания, глубокоуважаемый сеньор, до свидания…
— Эдна, девочка моя, если ты не будешь меня слушаться, то хлебнешь горя. Ведь я же велела тебе прогнать этого типа, как только он снова сюда заявится, а выходит, мои слова для тебя — пустой звук. И ушел то он только потому, что меня увидел.
— Да нет же, Мам, нет! Я целый час старалась от него отделаться, а ты говоришь, что я тебя не слушаюсь.
— Думаешь, я поверю, что ты так уж я старалась от него отделаться?
— Я ему наговорила кучу всяких гадостей и добавила даже то, что ты мне велела сказать.
— И он не ушел?
— Я ничего не могла поделать, Мам, он такой упрямый, такой настырный, он…
— Почему же ты не позвала кого–нибудь на помощь?
— А потому что, если бы даже весь рынок сбежался, ничего бы из этого не вышло. Этот тип до того самоуверенный, что я уж подумала, а вдруг у него какой–нибудь родственник или приятель в правительстве. Он даже пригрозил, что засадит меня в тюрьму, если я кого–нибудь позову и его прогонят.
— Тебя в тюрьму, он прямо так и сказал, что посадит тебя в тюрьму?
— Да, Мам. А ты хочешь, чтобы я…
— Пожалуй, ты права, у него, наверное, и правда там, в верхах, есть рука. Тогда, дорогая моя девочка, ты хорошо сделала, что не послушала меня…
— Да ведь я делала все, что ты мне велела, Мам!
— Теперь это уже неважно, девочка. Мне тут пришла в голову одна мысль. Да, да, пришла.
— Какая, Мам?
— Девочка моя, пословицы никогда не врут. Недаром люди говорят: «Только дурак отказывается от счастья, когда оно само тебе в руки плывет». Пословицам надо верить, они нам свет несут. Правильные они, верные. В наши дни молодежи плевать на старинные пословицы, не задумываетесь вы над их смыслом. А ведь когда–то только они и учили всех нас жить, мы их к каждому случаю применяли. Эдна, знаешь, почему человек видит сны, когда спит?
— Нет, Мам.
— Потому что так ему пословица велит.
— Как это?
— А вот послушай; как–то раз человек, проснувшись, пошел к Старейшине нашего рода и говорит: «О Старейшина, у меня голова скоро лопнет от снов, каждую ночь, только засну, вижу какой–нибудь сон. Сделай так, чтобы мне больше ничего не снилось по ночам»
— И что?
— Старейшина спросил человека: «Ты что же, предпочел бы видеть сны днем?» Но тот человек отрезал: «Совсем не видеть снов — вот чего я хочу». А Старейшина нашего рода спокойно так говорит: «Тогда скажи, пусть тебе отрубят голову, и ты больше не увидишь снов».
— Человек, разумеется, не послушал его совета.
— Вот потому–то я тебе и говорила, что эта пословица велит человеку видеть сны. А слова Старейшины: «Пусть тебе отрубят голову» надо было понимать так: «Иди и пусть тебе снятся сны».
— Это и есть мудрость пословиц? Когда на словах велят делать то, чего как раз не надо делать?
— Вот именно.
— Ну и насмешила ты меня, Мам: значит, если ты мне приказала гнать этого человека всякий раз, как он появится здесь, то я, по–твоему, должна была поступать совсем наоборот?
— Знаешь, девочка моя, похоже, ты хорошо сделала, что ушла из школы. Уж больно ты умна, ну что бы со мной сталось, если бы ты набралась еще и премудростей белых людей?
— Ты всегда так говоришь, но забываешь, что теперь даже простая рыночная торговка должна уметь читать, писать и знать много всяких вещей.
— А я тебе еще раз повторяю: грамота это дело, женщин, которые хотят работать в конторах, как будто бы они мужчины. Тебе это ни к чему. Да, впрочем, ты и сама знаешь, что судьба тебе назначена другая. Не забывай об этом, Эдна…
— Я и не забываю, а вдруг я захочу написать кому–нибудь письмо?
— Кому же это? Никак ты что–то задумала и скрываешь от меня?
— Да нет, Мам, совсем не поэтому. Просто я думаю, мало ли что может случиться. Я же от тебя ничего не скрываю, ты сама знаешь. Только вот что я думаю, так ли уж правильно ты поступила, когда взяла меня из школы после того случая. Почему ты захотела, чтобы я была всегда при тебе?
— Чтобы ты могла, когда придет время, занять мое место на рынке, доченька, а это самое главное. Я думала, ты это уже давным–давно поняла. Быть торговкой на рынке — это кое–что да значит! На нас, доченька, все государство держится.
— Да, конечно, государство–то на вас держится, а вот управлять собой вы позволяете разным дуракам, тому, кто сумел вас перехитрить. Почему это на ответственных постах у нас в стране нет ни одной торговки?
— Да что ты, Эдна, разве можно находиться в одна и тоже время и на рынке, и в учреждении?
— Особенно если не умеешь ни писать, ни читать! Вообще понятия не имеешь о том, чем там занимаются в этих учреждениях!
— Тут, пожалуй, ты права. И все–таки, несмотря ни на что, мы, рыночные торговки, принимаем самое непосредственное участие в жизни страны, а все вместе составляем самое большое профсоюзное объединение. Доченька моя, нужно смотреть правде в глаза: раеве Доктору, например, удалось бы взять власть в свои руки, если бы его не поддержали мы, рыночные торговки?
— Да, Мам, это так. Хотя правда и то, что, придя к власти, Доктор даже намеком не дал понять, как он вам благодарен за вашу поддержку. Ничего подобного, ведь ты сама жаловалась, что жизнь рыночных торговок нисколько не улучшилась с тех пор, как к власти пришло правительство Доктора.
— Это потому, что он ухитрился ввести в правительство только членов своей семьи да людей из своей партии. На то она и политика, доченька, ничего не поделаешь.
— А ты думаешь, Мам, что, будь члены его семьи и люди из его партии неграмотными, они все равно вошли бы в правительство?
— Опять ты за свое!
— Мам, но ведь это же очень важно. Ну скажи, как рыночные торговки могут использовать свои права да еще управлять страной, если они неграмотные?
— А их никто и не просит управлять страной, доченька моя. Каждый должен занимать свое место, только тогда в жизни все будет ладно.
— Да и тогда на первом месте среди нас будет Адима со своими такси. А все прочие, что еле–еле концы с концами сводят, будут каждый грош экономить, лишь бы купить себе приличное платье или пару туфель.
— А пускай не одеваются по–европейски.
— Но ведь они женщины, Мам, а красивые вещи, откуда бы они ни появлялись, всегда большой для всех соблазн.
— Не беспокойся, девочка. Все рыночные торговки могут купить столько платьев, сколько душе угодно. У кого–кого, а у них денег хватает.
— На что же они тогда жалуются, раз они такие богатые?
— Да они совсем не богатые, Эдна! Я, как тебе известно, прихожу торговать на рынок каждый день, что же я, по–твоему, богачка?
— Конечно, нет, Мам, но почему же ты хочешь, чтобы я обязательно заняла твое место на рынке, когда у тебя не будет сил сюда приходить? Вот чего я никак в толк не возьму. Ты что же, решила завещать мне свою бедность?
— Ох, слишком ты много рассуждаешь. Подойди ко мне, послушай, что я тебе скажу по секрету, на ушко… Жизнь так уж устроена: если ты мало зарабатываешь, то жалуйся погромче, чтобы другие слышали, что денег у тебя нет. А если зарабатываешь ты достаточно, чтобы жить как следует да еще кое–что откладывать, жалуйся, девочка моя, еще громче. Люди тебе не поверят, но все равно будет считаться, что ты ничего не зарабатываешь. Среди торговок так обычно и бывает. Скоро рождество, и ты сама прекрасно знаешь, как они его справляют, наши бедные торговки!
— Знаю, Мам, знаю… Подожди, я пойду спрошу, что нужно той даме…
— Ничего. Она просто идет мимо и смотрит.
— Сегодня просто ужасный день, никто ничего не покупает!
— Да, бывают такие дни!
— А тут еще этот болван навязался на мою голову, поговорить, видите ли, ему захотелось!
— Ты мне так и не сказала, чего он от тебя хотел?
— Поговорить со мной, вот и все.
— Все? И потому он торчал тут целый час, что хотел с тобой поговорить?
— Он мне наболтал такого, что я ничего не поняла и…
— Постой, постой, девочка, ты мне сказок не рассказывай. Тебе только двадцать два года, и я‑то знаю, почему ты всегда готова слушать, что тебе мужчин говорят.
— Мам…
— Да, знаю, и в душе даже радуюсь, потому что тебе за здорово живешь голову не заморочишь. Но все–таки повтори–ка, что он тебе говорил.
— Да ничего особенного, Мам, так, ерунду какую–то. Будто бы я выбиваю почву…
— Какую еще почву?
— Ну для разговора, конечно.
— Да, странный тебе попался поклонник.
— Никакой он мне не поклонник, Мам, ты же знаешь.
— А почему же он так добивался разговора с тобой? Объясни–ка мне, что–то никак в толк не возьму.
— Я тоже. Вроде бы ему что–то надо мне сказать, но я мешаю ему выложить то, что у него на сердце.
— На сердце, на сердце, говоришь? Это ты, наверное, первой затеяла разговор про его сердце?
— Да нет же, Мам. Я и не знаю, есть ли оно у него!
— Ну ладно, девочка моя, слушай. Этого типа, видно, нам сам бог послал.