«У него должно быть имя, — тихо сказала она. — Корабли не могут жить без имени. Это приносит неудачу».
Я устало потёр переносицу, чувствуя, как под кожей гудит напряжение последних дней. «Назови его „Корыто последней надежды“. По-моему, очень точно отражает суть».
Она мягко улыбнулась, и эта улыбка, чистая и светлая, была чем-то инородным в этом мире сажи, ржавчины и пота. «Нет. Мы слишком долго были во тьме. Слишком долго слушали шум умирающего мира. Теперь мы уходим. Летим навстречу первому чистому небу. Навстречу рассвету».
Её взгляд стал серьёзным, пронзительным. «Пусть он будет „Рассветный Странник“».
Я посмотрел на наше чудовищное, асимметричное, сшитое из кошмаров и ржавого металла детище. Уродливый, но наш. А потом на Иди, в глазах которой тоже зарождался рассвет.
Я кивнул. «Рассветный Странник». Чёрт побери, а ведь звучит.
Они нашли нас на пятый день. Сначала это был едва слышный, глухой стук, который можно было списать на оседающие камни. Но он становился всё громче, всё ритмичнее. В нём была злоба и методичность машины.
Таллос приложил ухо к каменному завалу, закрыв глаза. Мышцы на его шее напряглись.
«Сколько у нас времени?» — мой вопрос прозвучал как выстрел в наступившей тишине.
«Час. Может, два, — прорычал он, выпрямляясь. Его лицо было мрачнее тучи. — Они притащили таран. И их много. Я слышу голоса».
Паника, до этого тлевшая под спудом усталости, вспыхнула мгновенно. Женщина в дальнем конце ангара закричала высоким, срывающимся голосом, и этот крик стал спичкой, брошенной в пороховую бочку. Кто-то бросился к кораблю, пытаясь забраться на борт. Началась давка.
Я вскочил на ящик и заорал так, что, казалось, задрожали стены.
«ТИХО!»
Все замерли.
«Паника — наш главный враг! Она убьёт нас быстрее, чем те, кто ломится в эту дверь! Слушать меня! НАЧИНАЕМ ПОГРУЗКУ! Женщины и дети — к трапу! Без давки! Раненых — следом! Мужчины — передаём припасы по цепочке! БЫСТРО!»
Мой голос, усиленный эхом пещеры, подействовал как ушат ледяной воды. Началось организованное, лихорадочное движение. Все, кто ещё мог держать в руках оружие — остатки гвардейцев Кларка и самые крепкие шахтёры Таллоса — выстроились живой стеной перед завалом. Два бывших врага, Таллос и капитан городской стражи, такой же перепачканный и злой, стояли плечом к плечу.
«Похоже, умирать будем вместе, стражник», — глухо сказал Таллос, не глядя на него, проверяя, как сидит в руке его боевой молот.
«Лучше, чем в одиночку, копатель», — так же глухо ответил тот, вынимая из ножен меч.
Удары по завалу становились всё громче, всё яростнее. По камням пошли трещины, с потолка посыпалась крошка.
«Быстрее!» — кричал я, помогая затащить на борт тяжеленную бочку с водой. Мышцы горели.
Корабль был почти загружен. Но и стена уже не держалась. Мы вели гонку со смертью, и финишная черта приближалась с каждым ударом чужого тарана.
Стена не выдержала. С оглушительным треском и грохотом камни, служившие нам защитой, рухнули внутрь, поднимая тучи едкой пыли. В проломе, как фигуры из ночного кошмара, чернели силуэты нападавших. Дикий, торжествующий рёв ударил по ушам.
«ДЕРЖАТЬ СТРОЙ!» — взревел Таллос, и его молот первым встретил атакующих, превращая череп переднего в кровавое месиво.
Началась бойня. Узкий проход превратился в адскую мясорубку. Наши немногочисленные защитники отчаянно сдерживали натиск обезумевшей толпы. Но силы были слишком неравны. Их было больше. Гораздо больше. Они лезли по телам своих же товарищей, ослеплённые яростью.
«Макс, мы их не удержим!» — крикнул мне Сет, парируя удар топора и вонзая свой клинок под рёбра нападавшему. «Ещё пара минут, и они хлынут внутрь!»
Я видел, что последние мешки уже на борту. Ждать больше было нельзя. Это был тот самый момент, когда нужно отрезать горящий хвост, чтобы спасти тело.
Я подбежал к группе шахтёров, стоявших с топорами у массивных канатов, державших корабль на стапелях.
«РУБИТЬ!» — заорал я, перекрывая шум битвы.
Топоры взлетели и с глухим, сочным стуком обрушились на натянутые, как струны, канаты. Один. Второй. Третий. С чудовищным скрипом «Рассветный Странник» дрогнул и медленно, нехотя, словно просыпающийся гигант, начал отрываться от земли.
«НА БОРТ! ВСЕ НА БОРТ!»
Последние защитники, отбиваясь, отступали к медленно поднимающемуся кораблю. Я стоял у края, втаскивая их за руки, чувствуя, как напрягаются все мускулы. Рита запрыгнула с кошачьей грацией, тут же разворачиваясь и прикрывая отход огнём из арбалета. Таллос, последним спрыгнув с груды тел, с моей помощью ввалился на палубу, тяжело дыша и харкая кровью.
Корабль поднимался всё быстрее. Внизу, в ангаре, нападавшие с яростью и бессилием смотрели, как их добыча уходит. Кто-то стрелял из арбалетов, но болты бессильно отскакивали от толстых шкур вирмов.
Мы вырвались из каменных оков, пробили рыхлый потолок пещеры и устремились вверх, к небу, которого не видели уже много дней. Внизу под нами оставался умирающий, агонизирующий город-могила. Наш полёт не сопровождался радостными криками. На борту стояла тишина. Тяжёлая, гнетущая тишина выживших, заплативших за свою жизнь страшную цену и оставивших часть души внизу, в этой пыли.
Глава 10
«Рассветный Странник», наш уродливый летучий ковчег, пробил рыхлую, серую пелену облаков с натужным стоном и вырвался наверх, в безмолвную, холодную пустоту. Внизу, под нами, остался умирающий город-могила, и на борту воцарилась тишина. Не та благодатная тишина, что наступает после тяжелой работы. Нет. Это было тяжелое, спертое молчание людей, которые только что вырвались из горящего дома, но поняли, что дым пожара навсегда въелся в их легкие. Ни радостных криков, ни вздохов облегчения. Только вакуум, заполненный невысказанным горем и усталостью.
Я стоял у импровизированного борта, сшитого из шкуры какой-то доисторической твари, и цеплялся за него, чтобы унять дрожь. Холодный металл поручня впивался в ладонь. Я смотрел, как Дальнегорск превращается в крошечный, дымящийся уголек на бархате облаков. Победа? Какая к черту победа. Мы сбежали, бросив всё. Это было не отступление, а паническое бегство.
— Он утих, — прошептала Иди, подойдя ко мне так тихо, что я не услышал её шагов. Она куталась в грубый плед, но её била мелкая дрожь, которую не могло согреть никакое одеяло. Дрожь шла изнутри. — Шум утих. Но… теперь я слышу другое.
Её взгляд был устремлен не вниз, а вверх, в бездонную синеву. Я проследил за ним. И увидел.
Мой земной мозг тут же подкинул сравнение — треснувшее лобовое стекло. Гигантский монитор, по которому пошли битые пиксели. Всё небо, весь этот странный, невозможный мир, было покрыто сетью тонких, едва заметных багровых трещин. Они расползались, как ядовитая плесень по сырой стене, и в самом их центре, там, где разломы были шире, виднелось нечто темное. Не просто чернота космоса, которую я ожидал бы увидеть. Это была вязкая, живая, пульсирующая Тьма. Казалось, она сочится внутрь, как яд в свежую рану, отравляя само мироздание.
— Черт побери… — выдохнул я, и пар от дыхания мгновенно растворился.
Осознание ударило под дых, вышибая остатки воздуха. Мы не просто сбежали из горящего дома. Мы выбежали на улицу и обнаружили, что весь город охвачен чумой. Наша локальная катастрофа, наша маленькая, вымученная победа, наш героический исход — всё это было лишь гнойным прыщом на теле больного, умирающего бога. Бессмысленная суета перед лицом глобального коллапса.
— Дестабилизация пространственного континуума, — пробормотал Сет, подходя с другой стороны. Его голос был лишен обычной иронии. Лицо, обычно насмешливое, было серьезным и сосредоточенным, как у ученого, наблюдающего за неизбежным концом света в своей лаборатории. — Разрыв Материнской Жилы в Дальнегорске был не просто взрывом. Это был удар по главной опоре мироздания. Мы выбили несущую стену, и теперь вся конструкция посыпалась.
Я смотрел на эти кровоточащие раны в небе. Каждая из них, как я теперь понимал, вела к какому-то из летающих островов. Это была не просто карта. Это была схема распространения инфекции. И сейчас вирус вырвался из пробирки и пошел гулять по всему организму.
— Куда теперь, Макс? — Рита встала рядом, её рука нашла мою. Её ладонь была теплой и твердой, единственный островок реальности в этом нарастающем кошмаре. Её прикосновение было не вопросом, а утверждением: «Я с тобой, куда бы ты ни решил».
Я посмотрел на восток. Туда, где, по словам Сета, находилась Усадьба Вороновых. Поместье Байрона Рамзи. В самое сердце аристократии, которую я презирал всей душой. В центр паутины интриг и высокомерия. Но сейчас это было единственное место, где мог быть хоть какой-то ответ. Лететь прочь, прятаться? Бессмысленно. Прятаться было негде. Тьма накрывала всех.
— Туда, — я кивнул в сторону самой большой и яркой багровой язвы на горизонте. — В самое пекло. Похоже, война пришла не только в Дальнегорск. Она пришла за всеми.
Наше появление было сродни приземлению эскадрильи боевых вертолетов на поле для гольфа во время воскресного чаепития. «Рассветный Странник», наше уродливое, асимметричное, сшитое из кошмаров и ржавчины детище, с тяжелым гулом пробил облака и завис над идеально подстриженными лужайками Усадьбы Вороновых. Внизу, как муравьи в потревоженном муравейнике, забегали крошечные фигурки. Стражники в начищенных до блеска доспехах, садовники, бросившие свои инструменты, — все они с ужасом и изумлением задранными головами смотрели на наш ковчег-франкенштейн, который отбрасывал на их идеальный мир уродливую тень.
— Постарайся не помять газон, Макс, — съязвил Сет у меня за спиной. — Байрон этого не любит.
— Постараюсь парковаться по разметке, — пробормотал я в ответ, чувствуя, как палуба вибрирует под ногами.
Посадка была жесткой. Корабль, лишенный всякой аэродинамики, рухнул на землю с глухим ударом, от которого застонали все его швы, а у меня клацнули зубы. Земля содрогнулась, и я почти физически ощутил, как у главного садовника случился инфаркт, когда наш ржавый монстр вспахал изумрудную траву. Едва мы коснулись земли, как Шелли уже была у трапа, мгновенно превратившись из воительницы обратно в хозяйку и организатора.