Ашер 8 — страница 19 из 43

о упорно полз по небу. Под нами проплывали земли, тронутые явным, видимым даже с высоты тленом. Леса стояли серыми и безжизненными, словно из них высосали все краски. Реки казались мутными и маслянистыми, их воды несли не жизнь, а какую-то вязкую хворь. Болезнь мира была очевидна. Это был не просто образ, не метафора. Это была физическая реальность. Мир гнил заживо.

Когда на горизонте показался уродливый, зазубренный шип Дальнегорска, на мостике воцарилась напряженная тишина. Я посмотрел на Кларка. Он стоял, вцепившись в импровизированный штурвал, и его костяшки побелели. Город не просто был разрушен. Он выглядел оскверненным. Обугленный скелет, из которого вырвали душу. Черные, пустые провалы окон смотрели на нас, как глазницы черепа. Над руинами все еще вился дым. И над всем этим — багровые трещины в небе. Здесь они были гуще, ярче и злее, чем где-либо еще. Словно главная рана, главный гнойник прорвался именно тут, отравляя все вокруг.

«Поднять знамя», — голос Кларка прозвучал ровно и твердо, разрезая тишину. В нем не было ни пафоса, ни дрожи. Только холодная сталь приказа.

Двое его людей, бывших гвардейцев, с трудом развернули на носу корабля огромное полотнище. Это был не аристократический герб с драконами и коронами. Никакого золота и шелков. На грубом черном фоне — массивный серебряный шахтерский молот, вписанный в контур тяжелой промышленной шестерни. Символ их нового, рожденного в огне союза. Жесткий, простой и понятный каждому, кто остался в этом аду. Союз молота и меча, руды и стали.

«Пролетим над Верхним городом, — приказал Кларк, не отрывая взгляда от руин. — Сделаем круг. Пусть видят. Пусть все видят, что мы вернулись».

*Хороший ход, парень. Очень в стиле генерала, входящего в поверженный город.* Мы медленно поплыли над тем, что когда-то было кварталами знати. Над раздавленным, как консервная банка, залом совета. Над останками Цитадели, где его отец совершил свой последний, отчаянный поступок. Это был не парад победы. Это была демонстрация силы и скорби одновременно. Похоронный марш по старой власти и суровое обещание новой.

Затем корабль, тяжело гудя, начал медленно снижаться к огромным промышленным плато у самого входа в Нижние Ярусы. Туда, где в бесконечных туннелях и штольнях, как крысы в подвале, прятались выжившие. Снижаясь, мы видели на плато движение. Сотни, а может, и тысячи людей высыпали из темных провалов шахт, глядя на нас. С этой высоты они были похожи на муравьев, встревоженных появлением гигантского жука. И я не был уверен, что эти муравьи не захотят сожрать нас живьем.

Едва наш ковчег с тяжелым стуком коснулся каменного плато, нас окружили. Это была не встреча и не приветствие. Это было начало противостояния. Сотни людей, высыпавших из туннелей, образовали вокруг «Странника» живое, дышащее ненавистью кольцо. Их лица были покрыты въевшейся сажей и многодневной щетиной. Глаза горели голодным, отчаявшимся огнем. В руках они сжимали то, что еще вчера было инструментами, а сегодня стало оружием: тяжелые молоты, заточенные куски арматуры, самодельные копья из труб. Они смотрели на наш диковинный корабль и на нас со смесью первобытного страха и лютой, застарелой ненависти.

«Еще один лорд прилетел поглумиться над нашей могилой!» — выкрикнул кто-то из передних рядов, и толпа угрожающе загудела в ответ.

«Где ты был, Адамс, когда Валериус резал наших отцов⁈ Прятался за юбками своих аристократов⁈» — подхватил другой, и его слова утонули в яростном реве.

Кларк молча сошел по трапу. Он не стал ждать, пока его вызовут. Он шел к ним сам. Таллос, не говоря ни слова, встал рядом с ним, как живая скала, одним своим видом заставляя толпу невольно попятиться. Я и Сет спустились следом, держа руки на виду, но готовые ко всему. Атмосфера была наэлектризована до предела. Еще одна искра — и все вспыхнет.

Кларк не стал перекрикивать толпу. Он поднял руку и кивнул Сету. «Надеюсь, эта хреновина не взорвется», — пробормотал Сет, щелкая тумблерами на странном устройстве, которое мы вытащили из каюты. Оно было похоже на гибрид старой кинокамеры и магического фонаря — детище сумрачного гения Воронов.

Из проектора ударил столб тусклого света, и в пыльном воздухе над площадью вспыхнуло дрожащее, объемное изображение. Это было видение Иди. Люди ахнули. Их крики и угрозы застряли в глотках. Они увидели не битву за Дальнегорск, не заговор Валериуса. Они увидели весь свой мир — гигантский, больной, умирающий организм. Они увидели багровые трещины в самой ткани реальности. Увидели агонию Вечного Шторма, который всегда был их единственной защитой. Увидели, как их родной город, их дом, превратился в раковую опухоль, отравляющую все вокруг. Видение было беззвучным, но оно кричало громче любого оратора. Оно било прямо в подсознание, минуя уши.

Когда через минуту изображение погасло, на площади стояла мертвая, оглушительная тишина. Люди смотрели на серое, испещренное разломами небо, потом на Кларка, и в их глазах был уже не гнев. В них был вселенский, первобытный ужас осознания.

И только тогда Кларк взял в руки акустический усилитель — еще один подарок Сета.

«Вы видели. Это наш истинный враг. Не Валериус. Не лорды. А болезнь, что сожрет нас всех, пока мы режем глотки друг другу за кусок хлеба. Я пришел не как ваш новый хозяин. Титулы и гербы сгорели в этом огне».

Он сделал шаг вперед, один, безоружный, прямо в толпу.

«Я пришел как солдат. Сын Тибериуса, который умер, чтобы дать нам этот шанс. Я пришел просить вас сражаться. Не за меня. Не за лордов. За наших детей. За право увидеть следующий рассвет. Таллос и его люди со мной. Шахтеры и гвардейцы. Мы либо станем одним народом, либо все сдохнем в этой каменной могиле. Выбирайте».

* * *

Путь Иди лежал на север, в суровые, выветренные пустоши, которые люди городов с презрением звали землями На’би. Это был совершенно другой мир, живущий по своим законам. Мир голого камня, пронизывающего ветра и древних, как сама земля, духов. На третий день пути, когда солнце начало клониться к горизонту, окрашивая скалы в тревожные, кровавые тона, они появились из-за холмов. Словно выросли из самой земли.

Патруль На’би. Десяток воинов, двигавшихся с бесшумной, текучей грацией хищников. Их лица были раскрашены белой глиной в причудливые, пугающие узоры. В руках они держали длинные копья с тяжелыми костяными наконечниками. Они не кричали и не угрожали. Они просто возникли вокруг маленького отряда Иди, отрезая все пути к отступлению. Их молчание было страшнее любого боевого клича.

Двое проводников Иди, нанятые в последнем поселении на границе, напряглись, как струны. Их руки сами легли на рукояти мечей, лица побледнели. Они знали, что встреча с патрулем На’би в их родных землях почти всегда означает быструю и тихую смерть.

«Стой», — голос Иди был тихим, но в нем была сталь, заставившая проводников замереть. Она сделала шаг вперед, одна, оставив своих спутников позади. Она расстегнула дорожный плащ, показывая, что на ней нет доспехов. Ее ладони были открыты и обращены к воинам. Она была воплощением беззащитности.

Вожак патруля, высокий, жилистый воин со старым шрамом, пересекавшим все лицо, спрыгнул со своего коня-ящера. Он двигался плавно, не делая резких движений. «Чужачка, — его голос был низким и гортанным, как рокот далекого камнепада. — Эта земля не терпит вони ваших городов. Твои спутники знают закон. Мы убьем их быстро. А ты… уходи, или твои кости будут белеть под нашим солнцем».

«Я пришла не топтать вашу землю, — ответила Иди. Она говорила на всеобщем, но ее слова, казалось, находили отклик глубже, чем просто в ушах. Они вибрировали в самом воздухе. — Я пришла просить ее о помощи. Она умирает. И вы, ее дети, это чувствуете. Вы чувствуете, как слабеет ветер, как болеет камень и как плачут духи».

Воин замер. Он ожидал чего угодно — мольбы, угроз, попытки торговаться. Но не этого. Он смотрел в ее ясные, спокойные глаза, в которых не было ни страха, ни лжи. Он видел в них отражение больного неба над своей головой. Он не понимал ее слов разумом, но чувствовал их нутром. Он чувствовал правду в ее голосе так же, как чувствовал направление ветра или приближение грозы. Это было знание его предков, знание самой земли. Он медленно, почти нехотя, кивнул.

«Шаманы будут говорить с тобой. А твои спутники… пусть живут. Пока».

Стойбище На’би было сердцем пустошей. Десятки низких, круглых шатров из грубо выделанных шкур были расставлены по кругу, в центре которого горел вечный огонь, отгоняющий не только ночной холод, но и злых духов. Воздух пах дымом, сухой травой и чем-то еще — древним, почти осязаемым ощущением силы. Ее провели мимо молчаливых, наблюдающих за ней воинов и женщин к трем старейшинам. Три шамана сидели на шкурах у огня. Их лица были похожи на потрескавшуюся от времени и ветров кору древних деревьев, а глаза, казалось, видели не ее саму, а то, что стояло за ней.

Они долго молчали, разглядывая ее, словно пытаясь прочесть ее душу, как открытую книгу. Молчание было испытанием. Оно давило, заставляло нервничать, но Иди стояла спокойно, выдерживая их взгляды.

«Говорят, ты принесла весть, дитя городов, — наконец произнес главный из них, самый старый. Его голос был сухим, как шелест песка. — Но слова — это ветер. Они часто лгут. Покажи нам свою душу. Покажи нам ту правду, что горит в тебе и заставила тебя прийти сюда».

Ее подвели к огромному черному камню, стоявшему в самом центре круга. Он был гладким, отполированным тысячами прикосновений, и теплым на ощупь, словно внутри него билось живое сердце. Он, казалось, тихо гудел от скрытой внутри силы. Это было сердце их народа, их алтарь и их оракул.

Иди, не колеблясь, положила на него ладонь. Она закрыла глаза и перестала быть собой. Она стала проводником, каналом, через который хлынула чужая боль и чужая решимость.

Через нее в разум шаманов хлынул не просто образ — хлынула сама суть произошедшего. Боль. Ужас рушащегося Дальнегорска, беззвучный крик ломающегося камня, предсмертный хрип Патриарха, отдавшего жизнь за призрачный шанс. Отчаяние Макса на борту «Странника», его холодная ярость и тяжелая, выстраданная решимость. Боль всего мира, который корчился в агонии под багровыми шрамами на небе. И ее собственная боль, ее новая, звенящая тишина, наполненная решимостью идти до конца.