Грэг понял с ледяным ужасом: это была не хаотичная атака. Это была координированная операция.
Движимый отчаянной необходимостью узнать больше, он начал следовать за Надсмотрщиком. Призрачный шаг за призрачным шагом, оставаясь в тени его присутствия. Маскировка держалась, и он осмелел.
А потом почувствовал Его.
В центре этого кошмарного пространства, откуда исходили все команды, было присутствие. Не фигура — присутствие. Зона абсолютного холода и давящей, чудовищной воли. Это был не просто демон. Это было нечто неизмеримо большее.
Полководец.
Он не имел четкой формы — вертикальный вихрь из чистой тьмы, который одновременно притягивал и отталкивал взгляд. Внутри этого вихря, как молнии во время грозы, вспыхивали искры ледяного, нечеловеческого интеллекта. Перед ним висела в воздухе карта — живая, трехмерная модель всего Ашена, сотканная из нитей темной энергии. На ней ярко горели несколько точек: Усадьба Вороновых, руины Дальнегорска, земли На’би, где была Иди.
Он планировал. Координировал. Вел войну против самого сердца мира.
Гордыня — грех, который наказывается мгновенно. Грэг решил, что может больше. Он попытался коснуться разума этого существа. Не прочесть мысли — просто легко, как перышком, провести по поверхности его сознания.
В тот же миг все замерло.
Шепот прекратился. Движение остановилось. Вихрь застыл. И из глубин абсолютного безмолвия на Грэга уставились два несуществующих глаза, полные такого ледяного презрения, что его душа сжалась в комок.
Его заметили.
Прежде чем Грэг успел осознать масштаб своей ошибки, из вихря метнулась рука. Она была соткана из самого понятия «конец». Из отрицания, холода и смерти всего сущего. Эта ментальная хватка сжала его сознание, и мир взорвался болью.
Его стирали.
Не убивали — стирали. Как ластиком стирают карандашную надпись. Его личность, воспоминания, его «я» — все начало крошиться под чудовищным давлением чужой воли. Имена близких стали бессмысленным набором звуков. Якорь, кольцо, Макс — все превратилось в туманные образы без смысла.
«НЕ СМЕЙ!»
Слепящая вспышка белого света ударила в темную руку. Это была Иди. Вся ее сила, накопленная за годы служения свету. Вся ее ярость на тех, кто смел тронуть того, кого она поклялась защищать.
Темная рука на мгновение разжалась — не от боли, а от удивления. И этого хватило.
Иди дернула за их связь, за невидимую нить между ними. Грэга с чудовищной силой вырвало из Царства Снов, швырнуло обратно в тело.
Он очнулся в своей комнате, весь в холодном поту, с кровавым привкусом во рту. Живой. Но теперь враг знал о его существовании. Запомнил запах его души.
Война стала личной.
Крик был нечеловеческим.
Он вырвался из груди Грэга вместе с кровью, хлынувшей из носа, и разорвал ночную тишину Усадьбы, как выстрел из пушки. Звук был такой силы, такой первобытной агонии, что у меня волосы встали дыбом.
Я вылетел из комнаты, не успев даже накинуть рубашку, и через секунду был в его комнате. То, что я увидел, заставило мое сердце ухнуть в самые пятки.
Грэг бился на полу в конвульсиях. Его тело выгибалось под неестественными углами, словно внутри него сражались две противоположные силы. Глаза были закачены, показывая только белки, а пальцы скрючены, словно он все еще пытался от чего-то отбиться. Изо рта и носа текла кровь — не струйкой, а потоком.
«Грэг!»
Я бросился к нему, пытаясь удержать, но его тело было твердым, как камень, и вибрировало с такой частотой, что больно отдавалось в руках. Это было похоже на попытку удержать отбойный молоток.
В комнату ворвались Байрон и Шелли. Лицо Байрона было мрачной маской — он сразу понял, что произошло. Шелли, не теряя ни секунды, опустилась на колени рядом с Грэгом. Ее руки легли ему на лоб и грудь, и от них пошло мягкое, золотистое тепло.
Это была ее суть, ее сила Феникса. Жизнь против небытия. Тепло против ледяного холода чужого мира. Свет против тьмы, пытавшейся поглотить сына.
Воздух в комнате стал теплее. Я почувствовал, как что-то злое и чужеродное отступает, не в силах противостоять этому живому огню. Тело Грэга постепенно перестало выгибаться дугой, конвульсии стали слабее. Он перестал кричать и начал бормотать — тихо, но отчетливо.
«Карта… узлы силы… они знают… рука… холод… такой холод…»
«Тише, сынок, тише, — я прижал его голову к своей груди, чувствуя себя абсолютно беспомощным. — Ты здесь, ты в безопасности. Ты дома».
Но внутри меня бушевала буря. Злость на себя, на Байрона, на всю эту проклятую войну, которая заставляла посылать детей в места, где не должен бывать ни один человек. Я мог сражаться с демонами из плоти и крови, я мог защитить его от пуль и клинков. Но что я мог сделать против кошмара, который преследовал его из другого мира?
Я смотрел на его бледное, измученное лицо, на кровь, размазанную по губам, и меня захлестнула волна вины. Это я позволил. Мы все позволили этому случиться. Мы бросили ребенка в самое пекло, потому что у нас не было другого выбора.
Но были ли мы правы? Стоило ли это того?
Постепенно, под действием живительного тепла Шелли, Грэг пришел в себя. Дрожь не унималась — мелкая, но постоянная, как у человека, который долго находился на морозе. Но взгляд стал осмысленным. Он посмотрел на меня, потом на Байрона. В его глазах было что-то новое. Что-то взрослое и страшное.
«Я… я видел, — прошептал он, и его голос был слабым и хриплым, словно он кричал целый день. — Их план. Всю карту. Они бьют не по городам. Не по армиям. По узлам силы. По местам, где магия мира еще жива».
Он помолчал, собираясь с силами, а потом продолжил:
«Лес Фостера… Остров Глас… и… и по На’би. Они идут за Иди. Это не случайные атаки. Это координированное наступление на сердце мира».
Байрон слушал, и его лицо каменело с каждым словом. Он понимал — эта информация, добытая такой чудовищной ценой, могла перевернуть ход всей войны. Мы больше не были слепы. Мы знали, куда ударит враг. Мы могли подготовиться.
«Ты справился, Грэг, — тихо, но весомо сказал он. — Ты справился. Ты дал нам шанс».
Но я не слушал его слова одобрения. Я смотрел на Грэга и видел не героя, спасшего мир. Я видел своего сына, искалеченного битвой, которую никто, кроме него, не видел. Мальчика, которого я учил держать меч и стрелять из автомата, и который стал солдатом самой страшной из войн. Войны, которая велась не на полях сражений, а в глубинах человеческой души.
Его полем боя был ад. И этот ад навсегда оставил на нем свой след.
Цена этого знания была слишком высока, и платить ее пришлось не нам. Война требовала все новых и новых жертв, и самые страшные из них были невидимыми. Они оставляли шрамы не на теле, а на душе.
Я обнял сына крепче, чувствуя, как он дрожит в моих руках, и понял: война только начиналась.
После всех событий дня я едва дотащил Шелли до нашей комнаты. Использование целительной магии для спасения Грэга полностью вымотало мою жену-феникс. Она еле держалась на ногах, а ее обычно яркие зеленые глаза потускнели от истощения. Каждый шаг давался ей с трудом, и я чувствовал, как дрожат ее колени.
— Ложись, любимая, — мягко сказал я, помогая ей устроиться на кровати. Шелли буквально рухнула на мягкие подушки, и я увидел, как бледна ее обычно румяная кожа. — Я принесу тебе еды и воды.
— Макс, я… — начала было Шелли слабым голосом, но я приложил палец к ее губам.
— Никаких «но». Ты спасла жизнь человеку. Теперь позволь мне позаботиться о тебе.
Когда я вернулся с подносом, полным питательного бульона и свежего хлеба, Шелли сидела на краю кровати, массируя виски. Головная боль от магического перенапряжения была написана у нее на лице — морщинки вокруг глаз, сжатые губы, напряженные плечи.
— Иди сюда, — сказал я, ставя поднос в сторону и садясь позади нее на кровати. — Позволь мне.
Мои пальцы аккуратно заместили ее руки, мягко массируя виски круговыми движениями. Кожа под моими пальцами была горячей и напряженной. Шелли тихо застонала от облегчения, откинувшись на мою грудь.
— Ммм… лучше? — спросил я, продолжая массаж и чувствуя, как постепенно уходит напряжение.
— Намного, — выдохнула она, и в ее голосе появились первые нотки облегчения. — Ты всегда знаешь, как мне помочь.
Я почувствовал, как через наши связанные души проходит поток энергии. Моя сила медленно перетекала к ней, восстанавливая то, что она потратила на лечение. Шелли вздрогнула, ощутив этот теплый поток, пробегающий по ее телу.
— Макс, ты не должен… — начала она, но я видел, как ее спина выпрямляется, а цвет возвращается к щекам.
— Хочу, — прервал я ее, продолжая массировать теперь уже плечи и шею. Мои большие руки легко охватывали ее хрупкие плечи, пальцы находили каждую болезненную точку. — Мы — одно целое, помнишь? Твоя боль — моя боль. Твое истощение — мое истощение.
Мои руки скользнули ниже, к ее ключицам, и я почувствовал, как она расслабляется под моими прикосновениями. Ее дыхание становилось глубже и ровнее, грудь мерно поднималась и опускалась.
— Я чувствую себя такой слабой, — призналась Шелли, и в ее голосе прозвучала редкая для нее неуверенность. — Как будто вся моя магия ушла в никуда. Как будто я потеряла часть себя.
— Ты не слабая, — возразил я, поворачивая ее лицом к себе и заглядывая в ее измученные глаза. — Ты самая сильная женщина, которую я знаю. Ты вернула человека с того света. Это требует невероятной силы.
Наши глаза встретились, и я увидел в ее взгляде не только благодарность, но и что-то более глубокое — потребность в близости, в единении, которое могло бы завершить ее исцеление. Она потянулась ко мне, и наши губы соединились в мягком, благодарном поцелуе.
Поцелуй был нежным поначалу, но постепенно становился более страстным. Я чувствовал, как через наше соединение к ней возвращаются силы, как магическая энергия циркулирует между нами, исцеляя и восстанавливая. Ее губы стали более настойчивыми, язык скользнул в мой рот, и я ответил с той же страстью.