«Глупец, — прошипел голос, и в нем впервые прозвучало раздражение. — Ты цепляешься за свою боль, как утопающий за камень. Ты не видишь красоты в совершенстве».
«А ты не видишь жизни в несовершенстве, — ответил я. — Мы квиты».
Фиолетовый туман с ревом схлопнулся, и я снова оказался в тронном зале. Бой продолжался, но это был не мой бой. Мои друзья сражались не с Кроули. Они сражались с его тенями, которые лезли из стен, из-под пола, пытаясь добраться до меня, пока я стоял неподвижно, как статуя. А сам жрец смотрел на меня, и в его фиолетовых глазах была холодная ярость. Он проиграл первый раунд.
Я понял, что не смогу победить его силой. Ни физической, ни ментальной. Его логика была безупречной в своей бесчеловечности, его защита — абсолютной. Он был крепостью, построенной из холода и порядка. Пытаться пробить ее стены было бессмысленно. Но у каждой крепости есть внутренний двор. И я решил не штурмовать ворота, а просто открыть их. Свои собственные.
Я опустил кинжалы. Они с глухим стуком упали на каменный пол. Я перестал сопротивляться. Я перестал защищаться. Я просто открылся. Полностью. И шагнул ему навстречу.
«Ты хочешь знать, за что я сражаюсь? — спросил я тихо, глядя прямо в его нечеловеческие глаза. — Хорошо. Я покажу тебе».
Я не стал выстраивать образы или аргументы. Я просто позволил ему войти. Я обрушил на него не удар, а поток. Поток всего, чем я был.
Он увидел мир моими глазами. Он почувствовал, как обжигает кожу ледяной ветер на стене Зареченска. Он ощутил вкус дешевого эля в портовой таверне и тепло свежего хлеба, который пекла Шелли. Он почувствовал боль от раны, оставленной теневым зверем, и глухую, ноющую боль в сердце при виде измученного лица Грэга.
Но это было только начало.
Я дал ему почувствовать тепло руки Риты в моей. Не платоническую идею любви, а простое, физическое ощущение ее кожи, ее силы, ее уверенности, перетекающей в меня. Я дал ему ощутить укол отцовской гордости, когда Грэг впервые назвал меня «папой». Я впустил его в нашу первую ночь с Шелли, в этот огненный, первобытный вихрь страсти и нежности, который сделал нас одним целым. Я заставил его пережить нашу общую ярость, когда мы ковали первые клинки, и наше общее, тихое отчаяние у костра после проигранного боя.
Это был не свет. Это была жизнь. Во всей ее грязной, хаотичной, нелогичной, болезненной и ослепительно прекрасной полноте. Для него, для существа, чей мир состоял из стерильных формул и холодного порядка, этот поток стал ядом.
Я увидел это в его глазах. Фиолетовое пламя впервые дрогнуло. В его глубине промелькнуло что-то новое. Непонимание. Смятение. И… страх? Он отшатнулся от меня, как от огня. Его идеальный мир, его стройная система дала трещину под напором этого иррационального, живого тепла.
«Что… это? — прошептал он, и в его голосе впервые прозвучали человеческие нотки. — Этот… хаос… он… неправильный…»
В его глазах промелькнуло сомнение. И этого мне хватило.
Я не стал бить физически. Я собрал все это — тепло руки Риты, улыбку Грэга, верность Сета, вкус хлеба, боль и радость — в один-единственный, сконцентрированный луч. Не света. Жизни. И ударил им прямо в эту трещину в его сознании.
Кроули не закричал. Он просто замер. Фиолетовый свет в его глазах погас, и на мгновение я увидел в них обычные, человеческие, испуганные глаза лорда Кроули. Глаза человека, который заглянул в бездну и понял, что променял свою душу на идеальную пустоту. А потом он начал рассыпаться. Не в прах. А в фиолетовую пыль, которая тихо оседала на пол. Посох в его руке рассыпался вместе с ним.
Как только он исчез, тени, сражавшиеся с моими друзьями, взвыли и растаяли. Тьма, застилавшая окна, истончилась, и в зал ворвался первый, робкий луч рассвета. Он упал на кучку фиолетовой пыли на полу.
Я стоял, тяжело дыша, чувствуя себя опустошенным, выжатым до последней капли. Рита подбежала ко мне, поддерживая.
«Все кончено, Макс».
Я посмотрел на кучку пыли, потом на рассветный луч.
«Нет, — прошептал я. — Все только начинается».
Глава 17
Мы ждали. Это было самое паршивое в любой войне — ожидание. Оно выматывало похлеще любого марш-броска, выедало душу ржавчиной, оставляя после себя только усталость и дурные мысли. Каждый день мы с Байроном и Сетом торчали на смотровой площадке главной башни, вглядываясь в горизонт, пока глаза не начинали слезиться. И каждый день горизонт был пуст. Грэг, которого Шелли буквально отпаивала теплыми бульонами и своей жизненной силой, почти не выходил из комнаты. Он сделал свою работу, и теперь его война перешла в другую фазу — в борьбу с тенями, что поселились в его собственной голове. А мы ждали. Ждали вестей от Кларка и Иди. Ждали приговора — умрет наш хрупкий Альянс, не успев родиться, или у нас все-таки появится шанс.
И вот когда я уже готов был сплюнуть и пойти чистить оружие просто чтобы занять руки, Сет, прильнувший к огромной подзорной трубе, замер.
«Они здесь».
Мое сердце пропустило удар и зашлось в бешеном галопе. Я подскочил к нему, отпихнул и припал к окуляру.
На горизонте, пробиваясь сквозь утреннюю дымку, плыл знакомый, уродливый силуэт «Рассветного Странника». Но он был не один. За ним, как стая чумазых, но злобных утят за своей мамашей, следовала целая флотилия. Десяток, а то и полтора, самых немыслимых летающих посудин, которые я когда-либо видел. Это были переделанные рудовозы, грузовые платформы и даже, кажется, одна шахтерская буровая установка, к которой присобачили рули и паруса из шкур вирмов. Все это дымило, скрипело и выглядело так, будто развалится от сильного чиха, но оно летело. Упрямо и неотвратимо, как саранча.
Когда они приблизились, стало видно людей на палубах. И это были не изможденные беженцы, которых мы вывозили из Дальнегорска. Это была армия. Закаленные в подземных боях шахтеры и бывшие гвардейцы стояли плечом к плечу. На них была простая, но функциональная броня, выкованная в импровизированных кузницах. В руках — оружие из нашего солнечного металла. А над флагманом, которым теперь был не наш «Странник», а самый большой рудовоз, развевался их новый флаг — серебряный молот, вписанный в шестерню, на черном, как уголь, фоне.
Кларк спускался по трапу первым. Он изменился. Исчезла мальчишеская угловатость, неуверенность во взгляде. Передо мной стоял молодой мужчина, командир, привыкший отдавать приказы и нести за них ответственность. Он коротко кивнул Байрону, пожал руку Таллосу, который смотрел на прибывшую армаду с мрачной гордостью, а потом подошел ко мне.
«Привел, кого смог, — просто сказал он. Никаких отчетов и реверансов. — Они готовы сражаться. Не за меня. За свой дом».
«Ты хорошо поработал, Кларк», — я хлопнул его по плечу, и это была чистая правда.
«Это не я, — он покачал головой. — Это они. Они просто хотели, чтобы им в кои-то веки сказали правду и дали в руки оружие».
А через два дня пришли другие. Их появление было полной противоположностью шумной и дымной армаде Кларка. Они не прилетели. Они просто пришли. Однажды на рассвете дозорный на стене поднял тревогу, и мы увидели их. С севера, со стороны холмов, текла река. Живая, молчаливая река из тысяч людей, двигавшихся с бесшумной, текучей грацией. Воины На’би. Впереди, на невысоком коренастом скакуне, ехала Иди.
Я смотрел на нее и не узнавал. Она была все так же хрупка, но в ней появилась новая, дикая сила. Кожа обветрилась и потемнела, в волосах были вплетены перья и какие-то травы, а глаза, казалось, стали еще больше и глубже. Она смотрела не на замок, не на нас. Она смотрела сквозь нас, видя что-то другое. Она была уже не просто авгуром, не просто девушкой, которую я хотел защитить. Она стала голосом своей новой земли.
Она спешилась и подошла ко мне. Ее воины остановились как один, не нарушая строя, и их молчание было тяжелее и страшнее грохота террианских кораблей.
«Они пришли, — ее голос был тих, но он вибрировал в самом воздухе. — Земля позвала, и ее дети откликнулись».
Я не знал, что сказать. Все слова казались глупыми и неуместными. Я просто протянул руку и коснулся ее щеки. Она не отстранилась, лишь на мгновение прикрыла глаза, и я почувствовал, как через это прикосновение в меня хлынул поток образов и ощущений: холодный ветер пустошей, тепло вечного огня, гул земли под ногами и непоколебимая, древняя решимость тысяч сердец за ее спиной.
Да, черт побери. Похоже, у нас и вправду теперь есть армия.
Поле у подножия Усадьбы, где еще недавно паслись холеные кони и аристократы устраивали пикники, мы переименовали в Поле Единства. Название было пафосное, но точнее не скажешь. То, что творилось на этом поле, было самым невероятным, самым безумным и самым обнадеживающим зрелищем в моей жизни. Я ходил по лагерю, и у меня в голове крутилась только одна мысль: это похоже на какой-то гигантский музыкальный фестиваль, где вместо хиппи и рокеров собрались все фэнтезийные расы из плохого романа, и все они смертельно серьезны и готовы убивать.
Воздух был густым, как суп. В нем смешались запахи дыма от сотен костров, конского пота, оружейной смазки, пряных трав, которыми На’би окуривали свои жилища, и едкого запаха флюса из походных кузниц террианцев. Повсюду звучала речь на десятках разных языков и диалектов. Грохот молотов из лагеря Кларка смешивался с гортанным пением воинов На’би и залихватским свистом ребят Сета, которые уже успели организовать тотализатор на кулачных боях.
Лагерь террианцев был похож на промышленный район в миниатюре. Они разбили его по четкой схеме, с прямыми улицами и оборонительным периметром. Уже на второй день они умудрились вырыть рвы и насыпать валы, а в центре их лагеря дымила полевая кузница, работавшая двадцать четыре часа в сутки. Таллос ходил среди своих людей, похожий на недовольного, но гордого медведя, и его рык разносился по округе, когда кто-то работал спустя рукава.
Лагерь На’би был полной противоположностью. Никаких прямых линий. Их низкие круглые шатры из шкур были расставлены так, словно выросли здесь сами, повторяя изгибы ландшафта. Они двигались бесшумно, их женщины готовили еду на бездымных кострах, а мужчины часами сидели неподвижно, чистя свои длинные луки или медитируя. Они были частью этого поля, а не гостями на нем. Их спокойствие и молчаливая сосредоточенность действовали на нервы даже больше, чем грохот террианцев.