Между этими двумя полюсами раскинулся цветастый, хаотичный балаган, где обитали все остальные. Мои ветераны из Зареченска, гвардейцы Байрона, остатки кланов, присягнувшие Сету. Здесь можно было увидеть все что угодно: воина Волчьей Стаи, с угрюмым видом проигрывающего в кости юркому парню из портовых районов, бывшую фрейлину, сноровисто латающую кожаную броню, и самого Сета, который с видом заправского конферансье рассказывал группе широко раскрывших рты новобранцев какую-то совершенно несусветную байку о своих похождениях.
Я нашел Байрона у его шатра. Он стоял, скрестив руки на груди, и молча смотрел на это вавилонское столпотворение.
«Ну что, лорд Рамзи, — я встал рядом. — Довольны? Собрали армию. Разношерстнее, кажется, и придумать нельзя. Теперь самый главный вопрос: что, черт побери, мы со всем этим будем делать?»
Байрон не повернулся. На его лице не было ни радости, ни триумфа. Только тяжесть ответственности, которая, казалось, физически давила ему на плечи.
«Теперь, Макс, — тихо сказал он, — нам нужно сделать самое сложное. Превратить эту толпу в единое целое. Иначе они перережут друг друга еще до того, как увидят первого врага».
Пророчество Байрона сбылось быстрее, чем хотелось бы. На третий день рвануло. Я как раз обсуждал с Таллосом прочность новых щитов, когда со стороны лагеря Сета донесся яростный рев и звон стали. Мы рванули туда. В центре толпы, окружившей импровизированный ринг, сцепились двое: огромный, бородатый террианец с молотом в руке и жилистый, покрытый шрамами воин из клана Волчьей Стаи с двумя топорами. Их глаза горели лютой ненавистью, и это была не сиюминутная ссора из-за кружки эля. Это была кровная месть, тянувшаяся годами.
«Он из тех, кто сжег мою деревню!» — ревел волк, пытаясь достать террианца.
«А твой отец убил моего брата в рейде на наши караваны!» — отвечал тот, отбивая удары молотом.
Их соплеменники уже сжимали рукояти оружия, готовые присоединиться к веселью. Еще минута — и по всему лагерю пойдет цепная реакция.
Я протиснулся в центр. «Стоять!»
Они даже не посмотрели на меня. Тогда я сделал то, что умел лучше всего — полез в драку. Я не стал их растаскивать. Я просто шагнул между ними и, когда волк замахнулся для очередного удара, поймал его руку. Одновременно я подставил плечо под молот террианца, принимая удар на себя. Боль обожгла плечо, но я выстоял. Они опешили.
«Хотите драться? — прорычал я, глядя то на одного, то на другого. — Хотите выяснить, кто круче? Отлично! Но не здесь. И не так. Завтра в полдень, в центре поля. Без оружия. На кулаках. Победитель получает право считать себя правым. До завтрашнего дня. А сейчас — разошлись! Или я лично запишу вас обоих в штрафбат и отправлю чистить сортиры для всей этой оравы. Я понятно объясняю?»
Моя идея с «официальными поединками» сработала на удивление хорошо. Вместо подлых ударов в спину и мелких стычек мы получили легальный выход для агрессии. Я сам провел несколько схваток, уложив на лопатки пару самых горластых бойцов, чем заслужил определенное уважение среди этих суровых мужиков. Кларк подхватил идею и организовал совместные учения, перемешав отряды. Он заставлял своих бронированных террианцев учиться у лучников На’би бесшумно передвигаться, а воинов Сета — держать строй под командованием гвардейских офицеров. Скрипя зубами, проклиная все на свете, они подчинялись. И в процессе совместной муштры, покрытые потом и грязью, они начинали видеть друг в друге не врагов, а просто бойцов.
Кульминация наступила в тот вечер у общего костра. Напряжение спало, люди устали после целого дня тренировок и поединков. Таллос, который до этого с угрюмым видом наблюдал за всем происходящим, вдруг поднялся. Он подошел к тому самому воину из Волчьей Стаи, с которым у него сцепился его соплеменник. Волк напрягся, готовый к драке. Но Таллос не стал драться. Он молча протянул ему свою флягу. Огромную, обитую металлом флягу с шахтерским пойлом, от одного запаха которого можно было окосеть.
Волк недоверчиво посмотрел на него, потом на флягу.
«Мой двоюродный брат погиб в том рейде на перевале, — глухо, как из бочки, сказал Таллос, не отводя глаз. — Но сегодня на учениях ты прикрыл моего парня, когда на него лезли трое. Ты дерешься, как мужик. Пей».
Волк на мгновение замер. Потом медленно взял флягу, сделал большой глоток, закашлялся и с кряхтением вернул ее Таллосу. Он ничего не сказал. Просто кивнул. И в этом молчаливом жесте, в этом обмене глотком жгучей отравы было больше смысла и примирения, чем во всех наших речах. Я сидел у костра, смотрел на них и думал, что, может быть, у этого безумного сборища и правда есть будущее.
В ночь перед выступлением лагерь затих. Не было ни пьяных криков, ни бряцания оружия. В воздухе висело тяжелое, густое ожидание. Вся армия — десятки тысяч воинов — выстроилась на Поле Единства под холодным светом звезд. В центре был возведен помост, и на нем, в свете факелов, стояли те, кто был нашей верой и нашей магией.
Первой выступила Ада. Она и ее маги из клана Воронов подняли руки к небу. Их голоса слились в единый, монотонный речитатив, похожий на гул работающей машины. И в воздухе над армией начали проявляться руны. Огромные, светящиеся серебром символы защиты, стойкости и ярости. Они сплетались в гигантскую, мерцающую сеть, которая медленно опускалась на ряды воинов. Я почувствовал, как по коже пробежали мурашки, а воздух стал плотнее, словно мы оказались под невидимым куполом. Это была магия порядка, выверенная и точная, как чертеж инженера. Щит, сотканный из знания.
Потом вперед вышла Иди. Она была босая, в простом белом платье, и казалась невероятно хрупкой посреди этого моря вооруженных мужчин. Она не произнесла ни слова. Она просто закрыла глаза и запела. Это была не песня. Это был голос самой земли. Без слов, без мелодии в привычном понимании. Низкий, вибрирующий звук, который шел, казалось, из-под ног, проникал в кости, заставляя сердце биться с ним в унисон. Воины На’би как один опустились на одно колено и ударили древками копий о землю, создавая гулкий, мощный ритм. Я видел, как даже суровые террианцы, не понимавшие этой дикой магии, замерли, их лица стали серьезными. Песня Иди говорила не с разумом. Она говорила с кровью, с первобытными инстинктами, с той частью души, что помнила, каково это — быть частью чего-то большего. Это был зов земли, призывающей своих детей на битву.
А когда песня стихла, оставив после себя звенящую тишину, наступил черед Шелли. Она стояла в центре помоста, спокойная и прекрасная. А потом мир взорвался огнем. Она вскинула руки, и ее тело окутало пламя. Оно не жгло, оно создавало. Через мгновение на помосте стоял уже не человек, а гигантская, огненная птица. Феникс. Армия ахнула. Единый, потрясенный вздох десятков тысяч людей. Шелли расправила свои пылающие крылья и с криком, похожим на звук триумфальной трубы, взмыла в ночное небо. Она сделала круг над застывшей в благоговении армией, и с ее крыльев посыпался дождь. Дождь из золотых искр. Они медленно падали на воинов, и там, где искра касалась плеча или шлема, она не обжигала, а вспыхивала и гасла, оставляя после себя волну тепла и уверенности. Я видел, как выпрямлялись плечи, как поднимались головы, как из глаз уходил страх, сменяясь холодной, яростной решимостью. Это была магия надежды. Чистая, ослепительная, иррациональная.
Я стоял рядом с Ритой, смотрел на это чудо и чувствовал, как комок в горле мешает дышать. Мои жены. Одна — щит из знаний. Вторая — голос земли. Третья — пламя надежды. И в этот момент я, прожженный циник и прагматик, поверил. Поверил, что мы можем победить.
С первыми, робкими лучами солнца, окрасившими восток в кроваво-серые тона, армия пришла в движение. Ночь магии и благословений закончилась, уступив место суровой прозе войны. Грохот тысяч ног, обутых в тяжелые ботинки и кожаные сапоги, слился в единый, монотонный гул, похожий на приближающееся землетрясение. К нему примешивался лязг оружия, скрип кожаных ремней и низкий, гортанный рокот боевых рогов террианцев.
Я сидел в седле рядом с Ритой, и перед нами до самого горизонта простиралось море голов, шлемов и копий. Впереди, в первых рядах, несли наше знамя. Знамя Рассвета. Наш уродливый, но упрямый корабль, выкованный из солнечного металла, гордо летел навстречу неизвестности под тремя звездами надежды. За знаменем шла тяжелая пехота Кларка, их ряды были ровными, как на параде. За ними — подвижные, текучие, как ртуть, отряды На’би с длинными луками за спиной. Фланги прикрывала разношерстная, но злобная конница Сета. А замыкали шествие мы — ядро Альянса, ветераны Зареченска и гвардейцы Байрона. Мы были тем цементом, что скреплял эту немыслимую конструкцию.
Это не был триумфальный марш победителей. Никто не пел песен и не кричал ура. Лица воинов были серьезны и сосредоточены. Каждый из них знал, что идет, возможно, в свой последний бой. Они шли не за славой и не за добычей. Они шли, чтобы отвоевать у Тьмы право на завтрашний день. Право на то, чтобы их дети могли увидеть солнце не через багровые трещины в небе.
Наш путь лежал на юг, к древней цитадели, которая веками считалась неодолимой — к крепости Горный Страж. Теперь в ее стенах засело зло, и она стала первым бастионом врага на нашем пути. Это должна была стать наша первая совместная битва. Первая настоящая проверка нашего союза, скрепленного не только клятвами, но и общей кровью у тренировочных столбов.
Я посмотрел на Риту. Она встретила мой взгляд, и в ее глазах я увидел то же, что чувствовал сам: холодную, как сталь, решимость. Она молча протянула руку и сжала мою. Ее ладонь была твердой и теплой. Островок реальности в этом надвигающемся безумии.
Я обернулся, глядя на бесконечную колонну, змеей уходящую за горизонт. Мы собрали армию призраков, изгоев и сломленных солдат, чтобы сразиться с концом света, — подумал я. — И самое страшное… кажется, впервые у нас действительно есть шанс. Война за Ашен вступала в свою решающую фазу. И мы шли ей навстречу.