Залп! Самолет слегка тряхнуло, когда он освободился от последних ракет, ушедших навстречу врагу, и почти сразу грохнуло так, что даже у меня на мгновение пропал слух. ТБ-7 как-то нехорошо содрогнулся и в уверенном гуле моторов что-то изменилось.
— Пожар второго двигателя! — немедленно доложил капитан.
— Прекратить набор высоты! Еще десять вправо и уходим со снижением!
— Пожар ликвидирован автоматической системой пожаротушения! Двигатель заглушен!
Я оставил в покое пушку. Куда-то попасть в таких условиях все рано было нереально. Выйдя из боевого режима, я осмотрелся с помощью спутников. Из двадцати двух ПС-84 полет продолжали восемнадцать. Четыре машины мы потеряли, еще три имели повреждения, но пока курс держали уверенно. Видимо, пляска со стрельбой и фейерверками, устроенная мной в лучах прожекторов, произвела на немецких зенитчиков должное впечатление, и они несколько отвлеклись от транспортных самолетов, сосредоточив внимание на огрызающемся огнем ТБ-7.
Нам вслед еще стреляли, но это уже было не так страшно. Самый опасный участок конвой прошел. Не без потерь, но прошел.
— Пересекаем фронт, — на удивление спокойным голосом доложил командир экипажа.
Ну что ж, теперь осталось аккуратно доставить груз и вернуться домой.
— Конвой, здесь «Крейсер» приготовиться к приему координат для сброса контейнеров.
Избитый осколками ТБ-7 летел с заметным креном. Груз мы сбросили удачно. И Лелюшенко, и Лебедев подтвердили, что контейнеры найдены, а оружие и снаряжение уже передаются в войска. Теперь бы еще дотянуть до аэродрома.
Пусэп тихо, но весьма изощренно ругался по-эстонски, когда из строя выходила очередная цепь управления или заклинивало что-то в авионике. Эстонского я не знал, но вычислитель переводил мне сентенции командира экипажа во всех красочных подробностях, находя наиболее близкие аналогии из великого и могучего русского языка. Параллельно он выдавал текстом перевод на базовый диалект Шестой Республики, однако на русском результат получался заметно выразительнее.
Небо ощутимо светлело, и с каждой минутой мы все сильнее рисковали нарваться на вражеские истребители, которые уже прогревали моторы, готовясь подняться в воздух. Поэтому я вздохнул с большим облегчением, когда взлетевшая еще затемно шестерка ЛАГГ-3 взяла нас под охрану. Тем не менее, это решало далеко не все наши проблемы.
Сильно поврежденный самолет летел исключительно на мастерстве экипажа. Вычислитель тревожно сигнализировал о его весьма прискорбном техническом состоянии, и настоятельно рекомендовал покинуть машину, пока она еще летит на безопасной для прыжка с парашютом высоте, а не беспорядочно валится на землю, распадаясь на части.
Вот только прыгать пока было нельзя. Мы летели по кратчайшему маршруту, и под нами все еще находилась занятая немцами территория Московского котла. Ее, конечно, уже неплохо обжали со всех сторон, но до армий генерала Жукова, усиленно теснивших немцев на запад, оставалось еще около пятидесяти километров.
— Теряем высоту, — доложил Пусэп. — Двигатели перегружены, в первом и третьем пошли сбои. В гидравлической системе утечка. Даже если дотянем, с посадкой будут большие сложности.
Насчет «больших сложностей» капитан явно лукавил. Судя по состоянию самолета, в рамках цензурной лексики наиболее вероятный результат попытки приземления описать было весьма затруднительно. Хотя, возможно, Пусэп просто был не в курсе, насколько все плохо — по показаниям приборов он мог реально оценить далеко не все проблемы изрешеченной осколками машины.
— Капитан, пятнадцать градусов вправо. Впереди у немцев позиция 20-миллиметровых «флаков». Лучше ее обойти. Высота для них, конечно, великовата, но могут попробовать достать, а нам много не надо.
Самолет слегка дернулся и начал маневр, но машина явно плохо слушалась рулей и Пусэп вполне обоснованно опасался, что поврежденная конструкция может не выдержать, так что нормально выполнить приказ он не смог.
— Эскорт, здесь «Крейсер», — вызвал я по рации командира шестерки ЛАГГов, — В восьми километрах впереди по курсу батарея скорострельных зениток. Мы уклониться не сможем.
— Понял вас, «Крейсер». Сейчас мы займем их делом.
Три истребителя резко ускорились, обогнали наш еле ползущий самолет и в крутом пикировании устремились к земле. Штурмовики из ЛАГГов весьма так себе, но и они имели неплохой шанс заставить немецких зенитчиков отказаться от идеи пострелять по такой большой и медленной мишени, как наш ТБ-7.
На виртуальной схеме самолета третий двигатель окрасился в тревожный оранжевый цвет. Работать ему оставалось минуты три. Потом он неизбежно встанет, и хорошо, если при этом не загорится. До линии фронта нам предстояло тянуть еще километров сорок, что при нашей скорости означало минут десять-двенадцать лёта.
— Капитан, приготовьтесь по моей команде заглушить третий двигатель. Нам только еще одного пожара не хватало.
— Мотор пока тянет, хоть и с перебоями, — попытался возразить Пусэп.
— Он теряет масло и через несколько минут встанет сам, но с критичным перегревом и возможным возгоранием.
Секунды тянулись в напряженном молчании. Мотор продержался на тридцать секунд дольше, чем изначально прогнозировал вычислитель.
— Глуши! — скомандовал я, как только отметка двигателя замигала красным.
Пожара удалось избежать, но теперь мы теряли высоту еще быстрее, а на два оставшихся двигателя увеличилась нагрузка.
Внизу замелькали вспышки и небо расчертили нити трассеров — ЛАГГи вступили в бой с немецкими зенитчиками. Возможно, немцы и не стали бы тратить дефицитные боеприпасы на явно поврежденный и не представляющий для них угрозы ТБ-7, но проверять это мне совершенно не хотелось. Теперь же наши истребители не оставили противнику выбора.
Когда мы, наконец, покинули опасную зону, нас догнали только два ЛАГГа. Третий, сильно дымя поврежденным двигателем, уходил над самой землей на северо-восток.
До фронта мы доползли на высоте полтора километра. Оба оставшихся двигателя к этому моменту уже еле тянули и были готовы в любой момент вспыхнуть от перегрева. С земли по нам не стреляли. Видимо, с боеприпасами у немцев дела действительно обстояли далеко не лучшим образом. Тем не менее, все пять истребителей эскорта снизились и прошли над окопами противника, экономно постреливая из пулеметов. Боезапас они берегли, но стремились отвлечь внимание немцев от сопровождаемого бомбардировщика.
Мы уже летели над территорией, занятой войсками Западного фронта. Тянуть дальше не имело никакого смысла.
— Капитан, посадку я запрещаю. Прикажите экипажу покинуть самолет.
Пару секунд в наушниках переговорного устройства я слышал только легкий шорох помех. Честно говоря, я ждал возражений, но, видимо, Пусэп все понимал не хуже меня.
— Есть! — наконец, ответил капитан. В его голосе отчетливо слышалась горечь и нежелание бросать дорогую и во многом уникальную машину, еще летящую и сохраняющую остатки управляемости. Советские летчики были приучены до последнего спасать самолеты, даже рискуя собственной жизнью, и выполнить мой приказ командиру экипажа оказалось непросто.
В морозном подмосковном небе раскрылись восемь куполов из белого парашютного шелка. Меня удачно развернуло порывом ветра, и я успел увидеть, как, постепенно снижаясь, удаляется покинутый экипажем ТБ-7. Эскорт оставил обреченную машину и теперь контролировал небо вокруг медленно опускающихся парашютистов.
Я прекрасно понимал, что решение покинуть самолет было единственно верным, но наблюдать, как отлично послужившая мне боевая машина одиноко продолжает свой последний полет было грустно. Думаю, остальные члены экипажа покинутого самолета испытывали схожие чувства. Словно отметая последние сомнения людей и давая им знак, что они все сделали правильно, ярким костром полыхнул один из еще работавших двигателей тяжелого бомбардировщика. «Крейсер» плавно завалился на левое крыло и устремился к земле, объятый все разгорающимся пламенем.
До Москвы я добрался только к середине дня. Обстоятельства нашего появления сильно впечатлили командира дивизии, в полосе обороны которой мы опустились на парашютах, так что вопросов к нам почти не возникло, а вот связь с генералом Жуковым через штабы корпуса и армии как раз организовалась почти мгновенно.
— Подполковник, вы как всегда в своем репертуаре, — хмыкнул Георгий Константинович, выслушав мой краткий доклад по телефону. — У меня тут уже целая делегация от товарища Берии вас дожидается. Передайте трубку комдиву, я объясню ему, что с вами делать.
Через двадцать минут я уже трясся по скверной дороге в кабине хорошо знакомого мне бронеавтомобиля БА-10, двигавшегося на восток в сопровождении пары легких танков и взвода бойцов НКВД на двух грузовиках. Сверху колонну прикрывали тройки истребителей, сменяя друг друга каждые двадцать минут. Похоже, к хранящейся в моей голове информации о результатах воздушной разведки командование РККА отнеслось со всей серьезностью и жаждало довезти меня до Москвы живым.
Дивизионный особист, решивший сопровождать неожиданного гостя лично и занявший в броневике место башенного стрелка, с самого начала поглядывал на меня со смесью подозрения и непонимания. Столь бурный интерес высокого начальства к странному молодому подполковнику, в прямом смысле свалившемуся с неба, вызывал у него разрыв шаблона. Когда же над колонной появилась авиация, явно выделенная из скудных резервов фронта для защиты моей скромной персоны от возможных неприятностей, его взгляд стал совсем уж шальным, но в силу специфики службы никаких вопросов особист задавать не стал.
Часа через полтора нас встретил отряд под командованием Судоплатова, и дальше я уже ехал в хорошо знакомой компании. Заезжать на Лубянку мы не стали. Бывший начальник отвез меня сразу в небольшой особняк на улице Кирова, где размещался генштаб и проводились заседания Ставки Верховного Главнокомандования.