– Ася! Алло, Ася! Куда ты пропала?
– Я здесь, мам.
– Доченька, мы же были у тебя совсем недавно. Потерпи, моя хорошая, ты ведь уже большая.
– Да, да.
– Скоро и конец смены, да?
– Да.
– У тебя такой голос. Тебе плохо там? Ася, тебя забрать домой?
– Нет-нет! – поспешно сказала Ася. – Здесь хорошо. Ладно, я потом позвоню, пока.
Ася положила трубку, вышла на улицу, на яркое солнце. Надо было сказать маме: «Да, забери!» – и она бы приехала, и всё бы это кончилось. И не надо было бы ни о чём думать. Сидела бы Ася дома, играла бы с близнецами, рисовала бы с ними, мастерила бы им игрушки… Кукла! Как же она раньше не подумала?
Ася бросилась к себе. Сколько раз она делала Соне кукол из ниток, маленьких и смешных; их в школе на уроке труда Лариса Ивановна научила. Это просто! Только надо нитки найти или пряжу. А где? У неё самой нет, а у девочек и Лены тоже не попросишь, тут много надо. Сходить в кружок мягкой игрушки? Но до конца смены пять дней, её уже не запишут. Надо разыскать гномов, вот что… Но это время, время, которое уходит. Зелье должно быть готово завтра и, если перестоит, может потерять силу. Но…
Но есть полосатый свитер, который мама связала Асе в прошлом году на день рождения. Хороший свитер, из тонкой разноцветной пряжи. Ася взяла у Лены ножницы, отпорола рукав и осторожно начала распускать.
– Ты что?! – подсела к ней Варя. – Ася, ты зачем? Такой хороший свитер!
Ася промолчала. Свитер был самый любимый. Ряд, ещё ряд, полоска…
– Ася, что ты молчишь?
– Она чокнулась! – схватилась за щёки отличница Болотова и многозначительно переглянулась с Вигилянской.
Ещё вчера Ася услышала, как они вдвоём и Саша Лазарева её обсуждали. Всерьёз и даже сочувственно говорили, что Шустова помешалась и её лечить надо. Но Асе было наплевать на такие разговоры, лишь бы не помешали куклу сделать.
– Не лезь! Отстань от неё! – вступилась Карина и подсела с другой стороны. – Ты нервы успокаиваешь, да? У меня бабушка всё время что-нибудь вяжет, когда нервничает. Но и распускать можно, тоже помогает.
Ася не ответила. Нервы здесь ни при чём. У неё вообще никаких нервов больше нет. Все её нервы в лесу остались, на ивано-купальную ночь.
– Нет, это уж слишком! – прошипела Настя Вигилянская. – То волосы обкромсала, то свитер! Я с ней в одной палате жить не собираюсь!
Ряд, ещё ряд, ещё одна полоска.
– Это у неё от встречи с Белым монахом, – прошептала Алёнка. – Я вам говорила, а вы не верили.
Девочки только отмахнулись. А Варя внимательно посмотрела Асе в глаза.
– Это ты из-за Кольки, да? Из-за вчерашнего?
– Что? А что было вчера? – встрепенулась Ася.
– Разве ты не слышала? Лена у себя плакала: врачи сказали окончательно, что Колька не поднимется, останется инвалидом… Ты куда?!
Кукла получилась славная: разноцветная, кудрявая, смешная. У Сдобной булочки Ася попросила для неё красивое платье и заколку для волос. Глафира осталась довольна. Сбегала в песочницу, и через минуту Ася уже летела над лесом, сжимая в руке оранжевое стёклышко.
44
Ася осторожно присела на край кровати, долго смотрела на Кольку. На его лицо падал свет уличного фонаря. И в этом жёлтом неярком свете его лицо было очень красивым и очень спокойным. Ася смотрела на него, сжимала в руках тёплую бутылку с оранжевым донышком и думала о том, что сказала ей Варя: Колька останется инвалидом. Она вспомнила, как в первый день её дразнил Мартыш, а Колька протянул ей руку. Он тогда ещё посмотрел ей в глаза, долго и серьёзно. Глаза у Кольки – светло-зелёные, а ресницы – длинные и тёмные, поэтому глаза кажутся яркими, как светлячки вечером в траве. Наверное, в такие глаза, как и на светлячков, долго нельзя смотреть – память потеряешь. Но Ася долго смотреть ещё и не пробовала.
Она потёрла коленки. Кожа на них была содрана и болела. Ася побоялась лететь с зельем из Грозового дома, всю дорогу шла пешком. Кондрат Тарасович попросил стаю светлячков освещать ей дорогу, и они летели чуть впереди звёздным облаком. Зелье Ася держала в руках и шла, как по гвоздям – так боялась споткнуться и разбить драгоценную бутылку. Каждый корень обходила, каждый камешек. И уже около самого изолятора споткнулась на ровном месте. Бутылка выскользнула из рук и упала в траву. Ася лежала, уткнувшись в асфальт, и не могла пошевелиться. Боялась, поднимет голову и увидит, что случилось непоправимое: вместо бутылки с оранжевым дном – светящаяся жидкость растекается между стеблей травы, и прозрачными айсбергами торчат из неё осколки… Наконец Ася приподнялась на корточки, облегчённо выдохнула: бутылка не разбилась, лежала в траве и мягко светилась. Светлячки повисли над ней и тихо стрекотали крылышками. А коленки Ася опять в кровь содрала, как в начале лета…
Колька дёрнул бровями и проснулся. Распахнул глаза, будто и не спал вовсе.
– Па-ашка, – прошептал он. – Опять снишься, да?
– Опять.
– Это хорошо. А то совсем не приходишь. Как Юми?
– Мама домой забрала.
Колька вздохнул, облизал сухие губы, наверное, пить хотел. И вдруг заговорил, быстро-быстро:
– Слушай, Пашка, я тебе сейчас кое-что скажу, потому что во сне можно. Мне это очень надо сказать, а так я… ну, в общем, не решусь я, когда не во сне. Думаешь, может, что я злюсь на тебя, что свалился? Думаешь, из-за тебя? Нет, я сам во всём виноват. Потому что дразнил тебя, но это я, понимаешь…
– Не надо! – вдруг испугалась Ася.
– Нет уж! Пришла – слушай! – строго сказал Колька. – Просто ты мне очень нравишься. Правда. Вот.
Он замолчал, но смотрел Асе в глаза, будто ждал ответа. Ася прижала бутылку к пылающим щекам. Сердце встало как вкопанное и не желало двигаться с места. Она протянула Кольке бутылку.
– Коль, выпей, а?
– Это что, яд?
– Яд, яд, пей.
– Скажи «Кукумбер» – выпью.
– О Господи! Кукумбер, пожалуйста, выпей!
– Сейчас?
– Да, при мне. Это очень важно.
– Ну пожалуйста, если очень важно. Только… Ну, помогай тогда.
Ася взяла с тумбочки ложку для лекарств, налила в неё зелье.
– Светится! – удивился Колька. – И вправду яд.
Медленно и осторожно Ася поила Кольку.
– Ничего, вкусненький такой яд, клевером пахнет.
Бутылка опустела, Ася сжала её в руке и сказала:
– Спокойной ночи, Кукумбер. Выздоравливай.
– Спокойной ночи, Пашка-букашка. Завтра же всё пройдёт.
Ася вздрогнула, скрестила пальцы, чтобы не сглазить, и вылетела в окно.
Она резко набрала высоту, поднялась выше деревьев, к самым звёздам, в холодное и тёмное небо. Там она замерла на секунду, подставив ветру лицо, и стала камнем падать вниз. Только у самой земли затормозила. Мягко упала в траву, легла ничком и горько заплакала. Так, что сердце – на куски.
Недалеко от неё сидели на бревне Сева, Горыныч и Ёж. Смотрели на Асю, вздыхали.
– Ну чего она, – протянул Сева, сам готовый расплакаться от жалости и тревоги, – будто ничего не вышло.
– Да нет, – вздохнул Горыныч, – переволновалась она.
– И устала, – сказал Ёж. – Столько всего…
– Может, подойдём? – предложил Сева через несколько минут.
– Пусть выплачется. Говорят, это иногда полезно.
Понемногу Ася успокоилась. Села. Повсхлипывала. Повздыхала. Внутри у неё было пусто, как в бутылке с оранжевым дном. Медленно побрела Ася по лагерю, не заботясь, что кто-нибудь её заметит. Неслышно и невидимо проводили её гномы до окна.
45
Едва солнце позолотило стволы сосен, Ася проснулась от стука в окно. Три сияющих гнома прижались носами к стеклу. Ася вскочила, открыла створку. Она смотрела на Горыныча, Севу, Ежа и не решалась спросить о главном. А гномы, как назло, молчали, только улыбались. Наконец Горыныч сказал:
– Тебя, Прасковья, как-то неправильно назвали. Надо было Соней.
– Всё главное проспишь, – сверкнул глазами Ёж.
– Мы у Кольки были, – сжалился Сева.
Ася отвела взгляд: по дорожке бежали Пятнашка и Буль, прошмыгнула по стволу сосны рыжая белка, где-то недалеко, в лесу, протрещала сорока… Ася боялась спрашивать и боялась услышать.
– На лавочке сидит. На солнышко смотрит.
– Про тебя спрашивал.
– Ну, то есть он бы спросил, если бы мы были знакомы.
– Да нет, он спросил, но только не вслух, а глазами…
– У него всё на лице написано.
– Так что ты уж сходи к нему, проведай.
Ася сползла с подоконника и упала лицом в подушку. Сердце стучало так громко, что, казалось, его слышит вся палата.
После зарядки в лагере началась страшная суматоха. Врач Ольга Алексеевна пришла на работу и увидела Кольку Огурцова, сидящего на скамейке перед медпунктом. Ольга Алексеевна упала в обморок. Колька бросился ей помогать. Через полчаса Ольга Алексеевна и Татьяна Сергеевна везли Кольку в город, к самому главному врачу, а Василий Николаевич бегал по своим директорским делам и весело отдавал распоряжения. Пробегая мимо взбудораженного седьмого отряда, идущего на завтрак, он поймал Асю за руки и прямо при всех крепко обнял, а потом ещё и в макушку поцеловал. Все замерли с открытыми ртами, а в вожатскую Ленину душу закрались совсем уж чёрные мысли и подозрения. С этими мыслями она бросилась к Жанне, но та с каким-то весёлым недоумением посмотрела на Лену и попросила её заниматься своими делами. «Никогда больше не поеду работать в лагерь», – обиделась Лена.
Весть о чудесном Колькином выздоровлении облетела «Светлячок» и добралась до города. В лагерь начали съезжаться Колькины друзья и родственники. Они проникали на территорию и мучили Василия Николаевича вопросами. А он только счастливо смеялся в ответ:
– Ну чудо, чудо – и всё тут!
Сам Колька шёпотом рассказал маме, что этой ночью ему приснилась Прасковья Шустова, с которой они «почти дружили», и сказала:
– Знаешь что, Кукумбер, давай вставай, а то мне без тебя скучно.
Сестёр у Кольки не было, и спорить с девочками он не умел. Пришлось выздороветь.