– Не все ли равно – подарить или вернуть, – возразил император. – Главное, брат, вы будете владеть лучшим в мире герцогством! Но это решено, и, поверьте, я не менее свято выполняю свои обязательства, чем вы.
– О боже! – воскликнул Франциск, начинавший терять терпение от этого нескончаемого разговора. – Да и о чем вам жалеть, любезный брат? Вам, королю Испании, германскому императору, графу фландрскому, вам, подчинившему себе силой или влиянием всю Италию от Альп до
Калабрии!
– Но у вас зато вся Франция! – вздохнул Карл.
– А вы владеете Индией со всеми ее сокровищами! У
вас Перу с его рудниками!
– А у вас Франция!
– Ваша империя так обширна, что в ней никогда не заходит солнце.
– А Франция-то все-таки ваша… И что сказало бы ваше величество, если бы я так же пылко мечтал об этой жемчужине среди королевств, как вы о герцогстве Миланском?
– Послушайте, брат, – сурово произнес Франциск I, – во всех важных делах я руководствуюсь скорее чувством, нежели разумом; но, как говорят у вас в Испании: «Особа королевы неприкосновенна», так и я скажу вам: «Земля
Франции неприкосновенна!»
– Бог мой! Да разве мы не братья, не союзники? – воскликнул Карл V.
– Ну разумеется! – подхватил Франциск I. – И я надеюсь, ничто не нарушит отныне ни нашего родства, ни союза.
– Я тоже надеюсь на это, – сказал император. – Но можно ли поручиться за будущее? – продолжал он со свойственной ему горделивой улыбкой и неискренним взглядом. – Могу ли я, например, помешать ссоре своего сына Филиппа с вашим Генрихом?
– Ну, если Августу наследует Тиберий108, нам эта ссора не будет опасна.
– При чем тут правитель! – продолжал Карл V, горячась. – Империя всегда останется империей; Рим великих цезарей был всегда Римом, даже тогда, когда все величие цезарей заключалось в одном их имени.
– Верно! Однако империи Карла Пятого далеко до империи Октавиана, любезный брат! – возразил Франциск I, задетый за живое. – А битва при Павии хоть и великолепна, ее нельзя сравнить с битвой при Акциуме109. Кроме того, Октавиан был богат, а у вас, говорят, несмотря на все сокровища Индии и Перуанские рудники, не очень-то густо с деньгами, ни один банк не хочет больше давать вам взаймы ни из расчета тринадцати, ни четырнадцати процентов.
Ваши войска не получают жалованья, и солдаты, чтобы как-нибудь прокормиться, вынуждены были грабить Рим; а теперь, когда он разграблен и тащить больше нечего, они бунтуют.
– А вы, любезный брат, – воскликнул Карл V, – кажется, продали королевские земли и всячески обхаживаете Лютера110, чтобы раздобыть денег у германских князей!
108 В 30 году до н. э. Октазиан, окончательно разгромив аристократическо-республиканские учреждения Древнего Рима, стал во главе государства и под именем Августа («Божественного») фактически стал первым римским императором. Если
Август был крупным государственным деятелем, то его преемник и пасынок Тиберий
(правил с 37 по 14 год до н. э.) использовал власть только в личных целях, отличался крайней подозрительностью и жестокостью и возбудил к себе ненависть в народе. Говоря о Тиберии, Франциск I намекает на наследника Карла V, будущего короля Филиппа II.
109 Битва при Акциуме (31 год до н. э.) – решающее морское сражение, в котором
Октавиан разбил своего противника Антония, поддерживаемого египетской царицей
Клеопатрой.
110 Лютер Мартин (1483–1546) – немецкий монах и богослов, основатель религиозного движения протестантизма, враждебного католической церкви.
– Кроме того, – продолжал Франциск I, – ваши кортесы отнюдь не так сговорчивы, как сенат. Я же могу похвастаться, что навсегда сделал королей независимыми.
– Берегитесь, как бы в один прекрасный день ваш хваленый парламент не учредил над вами опеку! – отпарировал Карл V.
Собеседники распалялись все больше и больше, спор с каждой секундой становился ожесточенней, старинная вражда оживала. Франциск I чуть не забыл о гостеприимстве, а Карл V – о благоразумии. Первым опомнился французский король.
– Клянусь честью, любезный брат, – воскликнул он со смехом, – еще немного – и мы поссоримся! Я же вас предупреждал, что не стоит говорить о важных делах, предоставим их нашим министрам и будем просто друзьями.
Договоримся раз навсегда, что вы можете считать своим весь мир, за исключением Франции, и не станем больше к этому возвращаться.
– И за исключением герцогства Миланского, брат, –
добавил Карл, поняв свою оплошность и спеша исправить ее, – ибо герцогство Миланское – ваше; я вам его обещал и подтверждаю свое обещание.
Но этот обмен любезностями был неожиданно прерван: дверь открылась, и в галерею вошла госпожа д'Этамп.
Король поспешил ей навстречу и за руку подвел к своему венценосному брату.
Император видел фаворитку впервые и, зная о разговоре герцогини с господином де Медина, испытующе смотрел на нее.
– Видите вы эту прекрасную даму, брат мой? – спросил
Франциск.
– Я не только вижу – я любуюсь ею!
– Отлично! А знаете ли вы, чего она от вас хочет?
– Быть может, одну из моих испанских провинций?
Охотно отдам.
– Нет-нет, не угадали, брат!
– Но чего же тогда?
– Она желает, чтобы я удерживал вас в Париже до тех пор, пока вы не порвете Мадридский договор и не закрепите документом свое недавнее обещание.
– Что ж, к добрым советам надо прислушиваться, –
ответил Карл V, отвешивая низкий поклон герцогине, не столько из учтивости, сколько из желания скрыть внезапную бледность, покрывшую его лицо при этих словах короля.
Он не успел ничего прибавить, как дверь опять отворилась и в галерею хлынула толпа придворных. Франциск I так и не заметил впечатления, произведенного этой шуткой, которую император, по своему обыкновению, принял всерьез.
Собравшееся перед пиршеством в зале шумное общество изящных, остроумных и развращенных придворных напоминало описанную выше сцену в Лувре. Те же самые кавалеры и дамы, те же вельможи и пажи. Так же встречались нежные взоры влюбленных и горящие ненавистью взгляды врагов; слышались те же льстивые речи и насмешки.
Заметив входящего коннетабля де Монморанси, которого он по праву считал своим союзником, Карл V пошел ему навстречу и, отведя в сторону вместе со своим послом герцогом де Медина, вступил с ними в оживленный разговор.
– Я подпишу все, что вам угодно, коннетабль, – сказал император, знавший честность старого вояки. – Заготовьте акт о передаче Франции герцогства Миланского, и, клянусь святым Иаковом, я уступлю его вам целиком и полностью, хотя это и лучший цветок в моем венце!
– Акт! – воскликнул коннетабль, негодующим жестом как бы отстраняя от себя самую мысль об этой предосторожности, походившей на недоверие. – Вам ли, сир, подписывать акты? Что вы только говорите, ваше величество?
Не нужно никаких актов, сир, никаких документов. Достаточно вашего слова. Разве ваше величество приехали во
Францию, заручившись каким-нибудь актом? И неужели вы изволите думать, что мы верим вашему слову меньше, чем вы нашему?
– Вы правы, господин де Монморанси, – ответил император, протягивая коннетаблю руку, – вы правы.
Коннетабль ушел.
– Простофиля несчастный! – вскричал Карл V. – Знаете, Медина, он занимается политикой, как крот, – вслепую.
– А король, сир? – спросил Медина.
– О! Этот слишком кичится своим великодушием, чтоб сомневаться в нашем. Он опрометчиво нас отпустит, а мы благоразумно заставим его подождать. Заставить ждать –
еще не значит нарушить данное слово, сударь, – продолжал
Карл V. – Это значит не выполнить обещания в срок, вот и все.
– А госпожа д'Этамп? – снова спросил Медина.
– Ну с ней-то мы поладим, – ответил император, то снимая, то надевая великолепный перстень с бесценным брильянтом, который он носил на большом пальце левой руки. – Да, мне необходимо побеседовать с ней без свидетелей.
Пока император и его посол обменивались вполголоса этими замечаниями, герцогиня д'Этамп в присутствии мессера д'Эстурвиля жестоко высмеивала господина де
Марманя за его неудачное ночное приключение.
– Не про ваших ли людей рассказывает Бенвенуто всем и каждому такую забавную историю, господин де Мармань? Оказывается, на него напали четыре бандита, а он, защищаясь только одной рукой, заставил их проводить его до дому. Уж не было ли и вас, виконт, среди этих учтивых вояк?
– Сударыня, – ответил злосчастный Мармань, вконец смущенный, – все это произошло несколько иначе, и презренный Бенвенуто просто хвастает.
– Да-да, я не сомневаюсь, что он кое-что выдумал и приукрасил, но ведь, в сущности, это правда, виконт, чистая правда! А в таком деле сущность – главное.
– Сударыня, – возразил Мармань, – это ему даром не пройдет. Я отомщу! И, надеюсь, на сей раз буду счастливее.
– Постойте, постойте, виконт! Какая там месть!
По-моему, вам просто придется начинать новую кампанию.
Ведь, кажется, этот Челлини выиграл обе первые.
– О, сударыня, это случилось потому, что там не было меня, – пробормотал Мармань, все более и более смущаясь.
– Наемники воспользовались моим отсутствием и сбежали, подлецы!
– А я вам советую, Мармань, признать свое поражение и не связываться с Челлини, – вмешался прево. – Вам положительно с ним не везет.
– Ну, в невезении, милейший прево, вы мне не уступаете, – ехидно ответил Мармань. – Ведь если верить некоторым слухам – впрочем, их подтверждают такие неоспоримые факты, как захват Большого Нельского замка и исчезновение одной из его обитательниц, – то и вам, дорогой мессер д'Эстурвиль, не очень-то посчастливилось с Челлини! Хотя говорят, что не слишком помышляя о вашем благоденствии, он печется зато о счастье вашего семейства.
– Господин де Мармань, – вскричал прево, взбешенный тем, что его домашние невзгоды стали предметом пересудов, – вы объясните мне позже смысл этих слов!