Герцогиня удивленно и недоверчиво глядела на Асканио. Она никак не ожидала, что этот юноша, почти ребенок, мог так возвышенно и вместе с тем так серьезно и ясно выражать свои мысли. Ей пришлось повиноваться; она заговорила о лилии, похвалила Асканио, дала ему кое-какие советы и обещала в скором времени прислать крупный бриллиант. Юноша поблагодарил герцогиню и откланялся, всячески стараясь выказать свою признательность и почтение.
«Неужели это Асканио? — думала герцогиня, глядя ему вслед. — Он кажется постаревшим лет на десять. Откуда у него эта серьезность, чуть ли не значительность? Страдания тому причиной или счастье? Искренен ли он или его подучил этот проклятый Бенвенуто? Играет ли он хорошо заученную роль или действует по велению сердца?»
И Анна д’Этамп не выдержала. Несмотря на весь свой ум, герцогиня не совладала с тем лихорадочным волнением, какое овладевало всеми, кому приходилось бороться с Бенвенуто Челлини. Она приставила к Асканио шпионов, которые должны были следить за каждым его шагом, но это ни к чему не привело. Тогда она посоветовала графу д’Орбеку и прево еще раз нагрянуть с обыском в Нельский замок.
Они повиновались. Однако Бенвенуто, хотя ему и помешали работать, принял их еще радушнее, чем в первый раз господина д’Эстурвиля. Видя, как учтиво и уверенно он держится, можно было подумать, что в этом обыске для него нет ничего оскорбительного. Он дружелюбно рассказал графу д’Орбеку о засаде, в которую он попал несколько дней назад, когда возвращался от него с золотом; именно в тот день, подчеркнул художник, и исчезла мадмуазель д’Эстурвиль. Он снова предложил посетителям сопровождать их по замку и, таким образом, помочь д’Эстурвилю восстановить его отеческие права, которые Бенвенуто свято чтил. Радушный хозяин был очень рад, что гости застали его дома и что он может достойно их принять. Приди они часа на два позже, он уже уехал бы в Роморантен, куда благосклонно был приглашен Франциском I, чтобы вместе с другими художниками отправиться навстречу Карлу V.
В самом деле, политические события развертывались так же быстро, как наша скромная история.
Успокоенный официальным обещанием своего соперника и тайным советом герцогини д’Этамп, Карл V находился уже в нескольких днях пути от Парижа. Для его встречи была назначена депутация, и, придя в Нельский замок, прево и д’Орбек действительно застали Бенвенуто в дорожном платье.
— Раз он едет вместе с эскортом, то, очевидно, Коломбу похитил не он и нам тут делать нечего, — тихо сказал д’Орбек.
— Я вам говорил это еще по дороге сюда, — ответил прево.
И все-таки, желая раз и навсегда покончить с этим делом, они занялись самым тщательным осмотром замка. Сначала Бенвенуто сопровождал их, но, видя, что обыск затягивается, попросил разрешения удалиться: дело в том, что через полчаса он должен ехать, а перед отъездом нужно отдать кое-какие распоряжения подмастерьям, чтобы к его возвращению все было готово для отливки Юпитера.
Действительно, Бенвенуто отправился в мастерскую, раздал подмастерьям работу и попросил их во всем слушаться Асканио, потом он шепнул Асканио что-то по-итальянски, простился со всеми и собрался выйти во двор и сесть на коня, которого держал под уздцы Жан-Малыш.
Но тут к художнику подбежала Скоццоне и, отведя его в сторону, серьезно сказала:
— Послушайте, сударь, ваш отъезд ставит меня в очень тяжелое положение!
— Каким образом, дитя мое?
— Паголо влюбляется в меня все сильней и сильней…
— В самом деле?
— Он без конца твердит мне о своих чувствах.
— Ну, а ты?
— Я делаю, как вы мне велели: отвечаю, что надо подождать, все еще может уладиться.
— Вот и отлично!
— Как — отлично? Да разве вы не понимаете, что он принимает мои слова всерьез и это невольно связывает меня с вами! Вот уже две недели, как вы приказали мне вести себя таким образом, не правда ли?
— Да… как будто… не помню точно.
— Зато я прекрасно помню! Первые пять дней я мягко уговаривала Паголо разлюбить меня; следующие пять дней я молча слушала его. Однако, по сути, это был уже ответ, и довольно ясный; но вы мне так приказали, и я повиновалась; и, наконец, в течение последних пяти дней я вынуждена была говорить ему о своих обязанностях по отношению к вам; вчера, сударь, я попросила его быть снисходительным к моей слабости, а он тут же попросил меня стать его женой.
— Ах, так? Ну, это меняет дело!
— Наконец-то! — вырвалось у Скоццоне.
— Да. А теперь, милочка, слушай меня внимательно. В течение трех первых дней после моего отъезда ты дашь понять Паголо, что любишь его, а в последующие три дня признаешься ему в любви.
— Что?! И это говорите мне вы, Бенвенуто! — воскликнула Скоццоне, уязвленная чрезмерным доверием своего повелителя.
— Успокойся, Скоццоне. Тебе не в чем будет упрекнуть себя — ведь я сам позволяю тебе все это.
— Разумеется, не в чем, — сказала Скоццоне. — Я понимаю. И все же, обиженная вашим равнодушием, я могу ответить на любовь Паголо, могу, наконец, полюбить его по-настоящему.
— Это за шесть-то дней! И у тебя не хватит выдержки устоять перед соблазном каких-нибудь шесть дней?
— Ну ладно, шесть дней обещаю, но только смотрите не задерживайтесь на седьмой!
— Будь покойна, детка, я вернусь вовремя. Прощай, Скоццоне!
— Прощайте, учитель, — ответила Катрин, сердясь, улыбаясь и плача одновременно.
В эту минуту появились прево и граф д’Орбек.
После ухода Челлини они без всякого стеснения рьяно принялись за поиски: обшарили все чердаки, погреба, простукали все стены, перевернули все вверх дном и повсюду расставили своих слуг, неумолимых, как кредиторы, и нетерпеливых, как охотники. Они сотни раз возвращались на одно и то же место, сотни раз обследовали одно и то же помещение — и все это с неистовым усердием судебных исполнителей, явившихся арестовать преступника. И вот теперь, закончив обыск, но так ничего и не обнаружив, красные от возбуждения, они вышли во двор замка.
— Что ж, господа, — сказал, увидя их, Челлини, садившийся на коня, — так ничего и не нашли? Жаль! Очень жаль! Я понимаю, насколько это тяжело, ведь у вас обоих такая нежная, чувствительная душа. Однако, несмотря на все свое сочувствие и желание вам помочь, я вынужден ехать. Разрешите проститься с вами, господа. И, если вам понадобится в мое отсутствие еще раз осмотреть замок, будьте здесь как дома, не стесняйтесь. Я распорядился, чтобы двери были всегда открыты для вас. Поверьте, единственное, что меня утешает в вашей неудаче, — это надежда услышать по возвращении, что вы, господин прево, нашли свою милую дочь, а вы, господин д’Орбек, — свою очаровательную невесту. Прощайте, господа. — Затем, обернувшись к собравшимся на крыльце подмастерьям — там были все, кроме Асканио, который, по-видимому, не хотел встречаться со своим соперником, — Бенвенуто прибавил: — До свидания, дети мои! Если господин прево пожелает осмотреть замок в третий раз, не забудьте принять его как бывшего хозяина этого дома.
С этими словами он дал шпоры коню и выехал за ворота.
— Ну, теперь-то, милейший, вы убедились, какие мы с вами олухи? — спросил, обращаясь к прево, граф д’Орбек. — Если человек похитил девицу, он не поедет с королевским двором в Роморантен!
VIКАРЛ V В ФОНТЕНБЛО
Не без серьезных колебаний и мучительных сомнений вступил Карл V на территорию Франции. Казалось, здесь и земля, и воздух враждебны ему. И неудивительно: ведь, взяв в плен французского короля, он недостойно обращался с ним в Мадриде и, кроме того, как говорила молва, отравил дофина. Вся Европа ожидала, что Франциск I обрушит страшную месть на своего противника, благо тот готов добровольно отдать себя ему в руки. Однако Карл, этот великий игрок, дерзко ставящий на карту целые империи, не пожелал отступать и отважно перебрался через Пиренеи.
Правда, при дворе Франциска I у него были верные союзники: император считал, что вполне может положиться на честолюбие герцогини д’Этамп, на самомнение коннетабля де Монморанси и на рыцарские чувства короля.
Каким образом собиралась ему помочь герцогиня д’Этамп, мы уже знаем; что же касается коннетабля, тут дело обстояло иначе. Вопрос о союзах служил камнем преткновения для государственных деятелей во все времена и во всех странах. В этом отношении, как и во многих других, политика подобна медицине: она исходит из догадок и, увы, очень часто ошибается, изучая признаки сродства народов и прописывая лекарства против национальной вражды. У нашего коннетабля, например, мысль о союзе с Испанией превратилась в навязчивую идею. Он видел в нем спасение для Франции и боялся лишь одного — прогневить Карла V, который за двадцать пять лет царствования двадцать лет воевал с Франциском I. А до других союзников — турок и протестантов — коннетаблю де Монморанси просто не было дела, как, впрочем, и до блестящих политических возможностей, вроде присоединения Фландрии к Французскому королевству.
Франциск I слепо верил коннетаблю. И действительно, во время последней войны тот проявил неслыханную решимость и остановил врага. Но надо сознаться, что эта победа досталась дорогой ценой: целая провинция была опустошена, путь врага проходил по выжженной земле, и десятая часть Франции подверглась разграблению.
Больше всего Франциску I в коннетабле нравились надменность, резкость и непреодолимое упорство, которые человек поверхностный мог принять за гордость, неподкупность и твердость характера. И Франциск I взирал на этого великого совратителя добрых людей, как называл коннетабля Брантом, с почтением, близким к благоговейному страху, какой внушал всем слабым душам этот грозный ханжа, перемежавший молитвы с казнями.
Итак, император Карл V мог смело рассчитывать на неизменную дружбу коннетабля де Монморанси. Однако еще больше надежд он возлагал на великодушие своего врага. У Франциска эта добродетель доходила до крайности. «Мое королевство не мост, за проезд здесь ничего не платят, — заявил он как-то. — Я не торгую своим гостеприимством». И коварный Карл V отлично знал, что вполне может положиться на слово короля-рыцаря.