Соседи вызвали ПКП.
В корректорий меня не забрали. Не усмотрели признаков НС. Я улыбался — безусловная реакция на посторонних. Прочитали лекцию об опасности нахождения с негативными элементами. Контактировать велели исключительно с людьми позитивными, думать только о хорошем. Могли бы не напоминать, с пелёнок вдалбливалось.
Ленку увезли.
Я включил телепортат. Долго выбирал канал. Всюду хохотали. За кадром, в кадре, целыми залами. Призывно поводили бёдрами блондинки в розовом. Кино я не любил. Скучно, если заранее знаешь финал — Happy End с приплясом. Телепортировался на футбол. Выбрал оптимальный для себя вариант реальности — «Победа — «Битюги». Счёт — 10:0». С детства болел за «Битюгов».
Посидев в отцифрованном виде на отцифрованной трибуне среди отцифрованных болельщиков, понял — на поле не смотрю. Вообще, никуда не смотрю. Только внутри растёт тяжёлый серый ком. Выключил телепортат и пошёл в мастерскую.
Перебирал Ленкины эскизы к декорациям. Она была театральным художником. Забавно — «была» о живом человеке. Потом стал искать. Незаконченная картина обнаружилась за креслом. Ленка прятала её от нагрянувших «каретчиков».
Разноцветные кляксы и разводы. Не Ленкин стиль. Я поставил картину на мольберт и отошёл в полумрак. Из какофонии оттенков и ломаных линий обрушился шквал лиц, событий и… боли. Моей боли.
***
Нам с Антохой было лет по шесть. Друзья — не разлей вода. И враг у нас был общий — Серёга Рыжий — наглый и задиристый. Раз, глядя в окно, я заприметил Антошку в компании Рыжего. Сейчас этот амбал Антохе задаст! Я вылетел на улицу. Но я ошибся — били меня. Точнее, бил Серёга. Антон стоял рядом. Его глаза надолго врезались в мою память. Огромные, тоскливые. Когда, валяясь на земле, я тёр разбитый нос и изо всех сил старался не реветь, Рыжий ткнул пальцем в мою сторону.
— Бей! — приказал он. Антоха колебался. — Бей, — повторил Серёга — а то не возьмём!
Скоро у Рыжего день рождения. Отец обещал прокатить сына и его гостей на звездолёте. Главное — оказаться в числе приглашённых. Антоха бочком подобрался ко мне и легонько пнул. Совсем не больно. Но я разревелся.
Ревел долго. Мать прятала меня от бдительных соседей и очень сердилась. Твердила, что расквашенный нос не повод пускать в себя негатив. А я ревел пуще прежнего, потому что не умел объяснить, почему так горько. С годами глупая детская обида забылась.
Как сумела Ленка увидеть и написать эти полные слёз Антошкины глаза?
А белые платья?
Было весело. Проводы. Застолье. Песни, остроумные речи, кто-то танцевал. С зажившимися, бесполезными уже стариками принято прощаться радостно. Хорошо и долго пожили — чем не повод для праздника? Вот и моей прабабке пришла повестка. Баба Поля сидела во главе стола. Белое платье, фата. Ей дарят цветы. Много цветов…
В детстве я верил, что под кроватью живёт монстр. Как-то баба Поля затеяла операцию по зачистке подкроватной территории. Вооружилась вилкой и первой полезла в логово зверя. У меня был игрушечный бластер. Охватил такой азарт, что страхи мои куда-то испарились. Мы долго выслеживали чудище, но оно так и не явилось. Пришлось признать — всё это время я боялся горстки пыли, да пары потерянных когда-то тапочек.
Поминки… Хочется выть от мысли, что больше я её не увижу. Бесполезная? Мне-то она нужна! Но я не вою. Я смеюсь. Смеюсь вместе со всеми.
Ненавижу белые платья! И цветы с тех пор ненавижу. Только забыл почему. Просто, когда видел их, начинался приступ НС. А я-то не мог разобрать, что и откуда.
На Ленкиной картине море цветов, развевались белые подолы…
Кляксы и зигзаги складывались всё в новые и новые образы. Вот и Пашка. Я позволил себе думать о вечере, когда на столе «дышали» его кулаки.
Скоро я поймал себя на том, что зубы мои сжаты, сквозь них медленно тянется вязкий, тяжёлый стон. За ним ползут спрессованные в неподъёмную плиту и утопленные в суете тени. Они текли по щекам, выплёскивались в безудержном рыке. Из сковавшей меня железобетонной коры рождался другой человек. Этому человеку было легче помнить, сжимать кулаки и кусать губы, чем жить среди замазанных белилами призраков.
***
Минул месяц. На примете у меня никого не было. Настал крайний срок отправляться в Службу Брачных Союзов. Развод при отправке бывшего супруга в корректорий оформлялся автоматически. Воспоминания об ушедшем не могли превышать определённого СБС лимита. Наличие партнёра-оптимиста строго обязательно.
Мне подобрали очень оптимистичную блондинку. Она мелко, как воробей крылышками, махала руками и истошно визжала. Так выражался её позитивный взгляд на вещи. Мастерскую переоборудовали в гостиную. Там теперь гремели вечеринки. Я почти поселился в своём гаражном отсеке, который всегда держал на замке. Здесь я мог, вырвавшись из безумно хохочущего мира, смотреть на Ленкину картину. Вспоминать доверчивое «А?» и измазанные красками руки. Мог не контролировать выражение лица, вороша запретные моменты прошлого. Вдруг я понял, что оно невыразимо глубже и ярче, чем было велено думать.
Но скоро приступы НС вернулись с новой силой. Попытки выдавить из себя хотя бы вздох терпели фиаско. Я слонялся из угла в угол и злился — какого чёрта мне ещё нужно!
Я встретил её через год. Шёл по парку, где мы любили когда-то гулять, и наткнулся на взгляд штамповано прекрасных глаз. Синих. Высокая блондинка с пышными формами. В корректориях позитивизация внешности проводилась в принудительном порядке. Но, несомненно, это была она. Я подошёл.
— Ты как?
— О, кей, — аккуратно выговорила Ленка.
— А я без тебя сдохну, — сказал я.
Она помолчала, потом заметила:
— Раньше ты так не говорил.
Я пожал плечами.
— Не умел.
— Теперь научился?
— Натренировался, думая о тебе.
— Но это негатив, возбудитель НС. — Ленка с сомнением уставилась на меня.
— Негатив — какое безликое слово. Что оно значит, если по-русский? Обида, ярость, тоска, страх… Разве это одно и то же?
— Нет, совсем нет. — Она вскинула на меня глаза. — Но ведь от них невозможно убежать! Так, чтобы никогда… Получается, мы все обречены?
Я задумался. Странно вдруг открыть для себя суть навязшего в зубах слова. Порой, просто переведя его на родной язык.
— Я видел твою картину, я понял — нас убивают не горечь и грусть.
— А что?
— Непрожитая боль. Мы не дали ей выбраться наружу и уйти. Заткнули ей рот смехом. Но в хохоте и веселье неизлитая боль не растворяется — это миф. Она копится, становится больше нас самих. Рано или поздно будет последняя капля. Крошечная, вроде бы, ничего не значащая. Что стало последней каплей для Пашки? Размолвка с женой? Штраф за парковку? Я не хочу так! Мне плохо без тебя! Обидно, что предал Антоха. Стыдно, что смеялся, провожая бабу Полю! Горько, что ни разу не выслушал Пашку!
— Кто все эти люди?
Я опешил.
— Не знаешь? Но картина…
— Не знаю. Ты же не рассказывал. Я писала как погиб отец, как провалилась выставка, как ты отвечаешь о, кей, когда тебе тяжело… На этих картинах каждый видит своё.
— Но почему ты прятала их от меня?!
Ленка глянула исподлобья. Казалось, её глаза снова стали карими.
— Боялась. Искусство, говорящее о боли, запрещено. Но дело даже не в том. Думала тебе так легче — забывать, молчать, смеяться.
Я коснулся её пальцев. Они были тонкими и очень холодными.
— Я не такой. Мы все не такие. Ведь твои картины покупали. Чтобы прожить своё.
Ленка кивнула, потом неожиданно спросила:
— Ты задумывался, почему дети не болеют НС?
— Нет.
— Они не смеются, если им этого не хочется. Расскажи, кто такой Антоха.
Я осмотрелся. Вокруг сновали лучезарные маски. Ещё вызовут «каретку»… Но я всё же заговорил. Речь ускорялась. Рассказ об Антохе внезапно сменился мучительным покаянием о бабе Поле, исповедью о «дышащих» кулаках Пашки. Я захлёбывался, путался, размахивал руками, почему-то смеялся и вытирал глаза рукавом. И не мог остановиться.
На нас косились с испуганными улыбками.
Скоро я выдохся и замолчал. Вобрал морозный воздух полной грудью, посмотрел на небо. На нём снова горели цифры. Последняя из четырёх изменилась.
— Хорошо! — Невесомое счастье заполнило моё существо лёгкими пузырьками. Жаль, шампанское запрещено. Алкоголь снимает замки самоконтроля, а ну как под ними прячется… Что? — Ленка, давай сбежим.
— Куда? — Она беспомощно огляделась.
Я взял её за руку.
— Знаю место, где можно добыть шампанское. Расскажешь, что видела на своих картинах. Всё расскажешь. Тогда тоже поверишь, что у нас всё получится.