Я брякнулась с эмпирей на грязные плиты парадной, напоённой ароматами гниющих пищевых отходов. Действительно, какие уж тут бабочки, когда мусоропровод забит и перед носом маячит стокилограммовый Вадик с красными от ярости «раскосыми и жадными очами».
— Простите, — пискнула я, подхватила своё многострадальное ведро и, юркнув под локтем упорного ловеласа, засеменила вверх по лестнице. Скорее, шмыгнуть за дверь и отгородиться от всего медной цепочкой, столь же старорежимной, как и мои воззрения! За мной по пятам следовали громоподобные возгласы Вадика.
— Стой!
Прозвучало это патетически и даже с некоторой ноткой трагизма, что Вадику было не характерно. Это заставило меня оглянуться.
Вадик возвышался над отверстой пастью мусоропровода. Он вытянул над истошно воняющей пропастью руку, держа двумя пальцами коробочку с гипнотическим бриллиантом.
— Возьмёшь? — грозно вопроси он, но в голосе сквозили драматические нотки.
Я застыла на месте. Неужели, и впрямь, выбросит?! Неужели в душе он всё же гусар, а не лавочник?! Минуту спустя я ощутила сильное головокружение и только тогда поняла, что не дышу. Мой ступор Вадим Алексеевич (сейчас даже мысленно я могла называть его только так) истолковал однозначно. Он медленно склонился над мусоропроводом, торжественно опустил туда коробочку. Точно гроб с телом лучшего друга. Выпрямился и, откинув голову, стал спускаться вниз по лестнице.
В глазах у меня замелькали кивера, эполеты, белые лошади и ещё бог знает что.
Я сидела за столом, уставившись в никуда невидящими глазами. Как неожиданно может проявиться в человеке величие духа! Как невнимательны мы к людям! Как не хотим видеть в них благородство, раз и навсегда убедив себя в их ничтожности. Я готова была надавать себе пощёчин. Как я могла обидеть человека, способного ради высокого чувства попрать основы своего меркантильного мировоззрения! А, быть может, это я не сумела разглядеть в нём это величие? Это я слепа и глуха…
Мою покаянную рефлексию прервал осатанелый вой, куда более явственный, чем инфернальные возгласы кошек. Я вскочила. Вопли были утробные и сопровождались оглушительным грохотом по чему-то металлическому. Конец света! Как хорошо, что перед самым апокалипсисом Вадим Алексеевич успел встать на путь истинный и вызвать у меня слёзы катарсиса! Мы предстанем пред ликом Господа чистыми.
Но ни катарсису, ни теософским размышлениям предаваться было некогда. Надо было узнать, как же происходит означенный конец света. Я выскочила на лестничную площадку.
Там уже начали собираться соседи. Кто в халате, надёрнутом поверх ночной рубашки, кто в пижаме, а кто и в изрядно помятых семейных трусах. Из адского жерла мусоропровода торчали дорогие английские ботинки. Над ними высились носки из стопроцентного хлопка. Далее — плотные, загорелые волосатые голени. Прочие подробности были скрыты мраком и смятыми пакетами от соков. Как выяснилось, мусорная пробка была лишь в полутора метрах от мусоропроводного зёва. Над всем витал дымок почивших в Бозе киверов и эполетов.
Я бесноватой чайкой заметалась возле подошв 45-го размера.
— Вадим Алексеевич!!!
— Пшла отсюда, институтка! Я себя не на помойке нашёл!
— Такой красивый и.. тама, — взгрустнул всклокоченный сосед Вася Горкин. — Что он там забыл? Не за бутылками ж нырял?
— Чего раззявились?! — прикрикнула на нас большая и очень разумная тётя Гуля — Вызывайте службу спасения, ироды! Застрял человек, не видите?!
Я сидела, обхватив колени, на балконе. Было жаль кивера и эполеты.
Раньше всех просыпаются бабочки. А, может быть, они встают вместе с птицами. Горизонт только покрылся розовой дымкой, а мне на руку уже присела жёлтая, как моя тоска, лимонница. Она деловито прошлась по коже, пощекотала, точно пыталась развеселить, и расправила крылышки. Они вздрагивали, трепетали, переливались. Похожи на лучики бриллианта. Только живые и тёплые.
СТО ОТТЕНКОВ НОЧИ
Мир реальный не более чем один из возможных миров…
Евгений Клюев
Почему-то считается, что мой мир хуже. Почему?! Мой мир не похож на твой, но в нём столько тайн! Каждый мой день, каждый мой час и миг наполнен терпкой неизвестностью. Путешествие по этому миру открывает каждую секунду всё новые и новые грани. Они мерцают завораживающими искрами переливающегося брильянта.
Брильянт — это холодный пожар в руке. Он пахнет острыми огненными льдинками. Однажды я держала его в ладони. В наш пансионат приезжала актриса. Она была окутана мягким облаком из ванили и мускатного ореха. Гостья позволила мне коснуться своего перстня с пламенно-ледяным чудом. Её пальцы напоминали белый шёлк. Да-да, именно белый! Белый цвет, он гладкий и прохладный. С ароматом утренней росы. Просыпаешься весенним утром и чувствуешь, что луч солнца, душистый, как свежий огурец, мягкой теплотой проводит по твоей щеке. Вскакиваешь одним прыжком на пол. Хочется кричать от восторга! Стопы ног нежит солнечная лужа у кровати. Распахиваешь окно. Мартовский ветерок покалывает кожу миллиардами серебряных иголочек, треплет волосы. Это и есть белый цвет.
Фарид рассказывал, что эта актриса была похожа на зарю. В красном костюме, с пышными каштановыми волосами. Я помню, какие они тёплые и нежные на ощупь. У неё были огромные каре-зелёные глаза. Карие глаза пахнут жидким шоколадом, налитым в хрустальный бокал. Так пахнут глаза Фарида. А зелёно-карие…Они пахли, кажется, петрушкой. Нет, глаза Фарида мне нравятся больше. Я очень люблю сладкое. Очень! Особенно шоколад. Потому что он пахнет глазами Фарида.
Шоколад мне нравится есть, сидя летней ночью на подоконнике перед открытым окном. Если бы ты знала, сколько оттенков у летней ночи! Я задыхаюсь всякий раз от изобилия её ароматов! Почему-то всюду, где бы я ни была, к аромату летней ночи примешана тончайшая нотка черёмухи. Она пробивается даже сквозь удушливый запах асфальта. Звучит сквозь приторный поролон южных ночей, оттенённых персиком.
А знаешь, сколько разных гроз я знаю! Я всегда чувствую её приближение. На душе становится неспокойно, охватывает ожидание Чего-то. Внутри растекается сладостная дрожь и хочется плакать навзрыд светлыми благодарными слезами. Все запахи обостряются, становятся такими свободными, что кружится голова. И я не могу найти себе места. Я бегу то туда, то сюда. Мне хочется обнять весь мир и прижать к своей груди всё– всё-всё живое. А разве бывает другое? В мире нет ничего, что не дышало бы, не имело своего запаха или при прикосновении не будило каких-то чувств.
И начинается дождь. Дождь — это вода, льющаяся с неба. Она пахнет обновлением и чистыми наволочками. Я даже знаю, что такое гром. Это что-то большое, округлое, что заставляет мягко и гулко ударяться сердце о рёбра. Фарид говорит, что чувствует его так же. Что такое молния он мне рассказывал. Это колючий аромат тмина и сирени. Короткий, хлёсткий. Кончики пальцев у Фарида в грозу становятся острее, пугливее. Тревожный запах хвои и льняного масла, обычный его запах, в грозу разбавляется каплей лаванды. Мягкие волосы Фарида текут по шее, слившись с лёгкими струями небесной воды.
Знаешь, мама, я очень люблю тебя за то, что ты родила меня. Ты подарила мне этот мир и способность рассказывать таким, как я, на что похоже солнце и белый цвет, что такое гром.
Моя подружка Наденька… Да, именно Наденька! У неё хрупкие, восковые пальчики и ласковые, невесомые кудряшки на висках. Поэтому никто не может назвать её Надей. Так вот, Наденька совсем не умеет сказать словами, какая её заря, какой её гром. Она всё чувствует и понимает, но не может выразить это касанием пальцев. От этого она часто плачет. Я дотрагиваюсь до её ресниц, щёк и ощущаю голубую влагу на них. Голубой цвет, мне рассказал Фарид, это как весеннее небо. Пахнет маленькими лесными цветами, на которые я всегда боюсь наступить.
Я рассказываю Наденьке о цветах и звуках. Её ресницы постепенно высыхают и становятся похожи на пёрышки крохотной птички, которую я держала однажды в руках. Птаха трепетала в ладонях и напоминала бархат, расстеленный на солнечных пятнах в моей комнате. Наденька часами может сидеть и слушать мои рассказы про запах неба и интересной книги, про колкость молнии и про звонкий лай горьковато-палевого пса Валета. Я говорю ей об этом, а пальцы у неё всё время нервно вздрагивают: «Да! Я тоже так чувствую, но не могу рассказать!». Иногда Наденька обнимает меня и прячет лицо на моём плече. Она переполнена звуками и красками. Просто непривычно, поэтому не выдерживает.
Когда Наденьку привезли к нам впервые, она совсем не умела видеть этот мир. Тогда она вошла в комнату и принесла с собой запах вчерашних щей. И слёзы у неё имели привкус несвежей воды в кувшине с цветами. Ольга Денисовна, мой педагог, попросила рассказать ей, про жёлтый цвет. Подарила лимон. Жёлтый цвет — это лимон с сахаром. Я обожаю жёлтый цвет! Какой он вкусный! Мы пили с Наденькой горячий, крепкий чай и ели лимонные ломтики, окуная их в сахарницу. Нам было хорошо. Было, о чём поболтать. Мы болтали почти всю ночь так, что пальцы начала сводить судорога. И хохотали.
Фарид тоже многое рассказывал Наденьке. Например, какого цвета у меня глаза. Он говорит, что они похожи на подтаявшие сосульки, просвеченные солнечными лучами. Влажные и звенящие, прохладные и пряные на вкус. Он признавался, что часто рисует мои глаза. Его холсты пахнут тем самым льняным маслом.