Вслед за ним двинулась женская тень. Его жена Нара тоже не хотела умирать. Но она верила своему мужу. Она всюду шла за ним. Это было так естественно, что Нара (или Ольга?) не задумывалась. Она покорно смотрела, как он спивался, оставшись за бортом нового времени. Ходила с ним на странные собрания людей, говорящих о бесконечной доброте Солнца. Оглушённая происходящим, вникнуть в смысл она не могла, но видела, что ему становилось легче. Накрывала на стол, когда эти люди стали приходить к ним. Безропотно поставила подпись на документах о продаже квартиры. Не рассуждая, поехала за ним туда, где жили те, кто принял в себя Ра. Она верила Ра, потому что Ему поверил он.
— Мама, нет!
Светловолосая девушка вцепилась в широкий рукав бледной женщины средних лет. В поселении женщину знали под именем Лаира. От каких бед укрыл её Великий Ра, можно было только догадываться. По отчаянному, самозабвенному блеску в её глазах, когда она внимала речам Учителя.
— Пусти. Здесь нет будущего. Я не останусь среди ничтожных тварей, трусов и отступников!
Женщина окинула презрительным взглядом своих единоверцев и пошла к дверям, за которыми бесновался языческой бог огня Симаргл.
— Мама!
Будет ли там свет, о котором говорил Учитель? Наверно, нет. Но здесь останется холод и презрение матери. Женщина оглянулась на дочь. В ставших вдруг чужими глазах отразился последний молчаливый вопрос. Вероятно, переход будет кошмарным. Но остаться жить в пустоте, где нет ни любви, ни будущего, носить в груди этот прощальный взгляд… Девушка закричала и кинулась за матерью.
Потрясённые словом «отступник» за ними последовало ещё несколько человек. Что было дальше — безумие? Непреодолимое обаяние фанатизма? Идеи? Смерти? Может быть, надежда? Или просто животный страх, парализовавший волю и способность рассуждать? Только связующую этих людей нить разорвать было невозможно.
Кто-то шёл, взявшись за руки. Другие вступали в смерть, как и в жизнь, в одиночку. Кто-то прощался с солнцем, подарившим на краткий миг тепло на непринявшей их Земле. Кто-то надеялся. Кто-то просто боялся остаться один. Кто-то не мог побороть ужас перед тем, что его назовут отступником. Кто-то не умел уже жить в мире без Ра и без тех, кто был способен это понять и разделить. Дети шли за родителями, потому что пока не мыслили, себя вне их. Одни вбегали в дом с криком, другие — безмолвно.
На просёлочной дороге сидел человек. Его лицо было покрыто чёрными разводами гари и копоти. Он улыбался широкой бессмысленной улыбкой, раскачивался из стороны в сторону и что-то мычал. Всходило солнце. Человек не понимал, почему все эти люди ушли. Ра был их богом, но что-то иное заставляло их бросаться в огонь. Он сам едва не сделал это. Чьё-то презрение и страх подталкивали его к осатаневшему от человеческих воплей кострищу. Хотелось понять, жалеют ли они о последних шагах, отделявших их от огнедышащей пропасти. Но они только кричали и их, слившийся в непрекращающийся вой, крик невозможно было расшифровать. Никакие коды и пароли не могли разложить этот стон на слова, мысли, осознанные чувства.
— Эй, братан! Ты как здесь? — из проезжавшего мимо грузовичка выпрыгнул мужик в серой кепке. — Как звать-то?
— юРА…
ВЕЗУНЧИК
Доктор Орловская откинула полог юрты. Снова увидела смрад. Именно увидела. Слава богу, слизистые носа надёжно защищены маской противочумного костюма. Она помнит много смертей. Смерть на поле боя пахнет и выглядит иначе. Даже подлое убийство новым для начала 20-го века оружием, газом. Чума безобразна. Она пахнет гнилостью, тяжёлым сладковатым сумраком, жирными мухами и животным ужасом. К этому вязкому духу примешиваются страшные всполохи беснующихся кострищ, в которых горит всё, к чему прикоснулась костлявая жёлтая рука. Заходятся последним безмолвным криком в чёрном дыму юрты и тела умерших, с прощальным надрывным треском лопается посуда, источают удушливый смок шерстяные ковры… Обжигающая гибель всего, что совсем недавно дышало, служило, радовало. И в страшной пляске вокруг кострищ она, непобедимая, глухая к мольбам, слепая, безжалостная старуха Чума.
— Мария Генриховна! Палить? — голос Василия, точно из преисподней, из-за непроницаемых слоёв противочумки, так они называли свои неуклюжие защитные костюмы, от которых зависела жизнь.
— Пали, Василий… — сердце сжалось пойманной птицей. Чума опять победила. Вот они, её жертвы, груда исхудавших тел: мужчина, женщина, трое детей…
Сколько юрт сгорело сегодня? Монгольское степное стойбище целиком. А ведь посланец гнал своего низкорослого жеребчика во весь опор. Пока у того хватало сил. В поселениях, заслышав дурную весть, ему беспрекословно меняли загнанного до кровавой пены коня на другого. Только бы успел, только бы липкая незримая смерть не поползла дальше. Он ворвался в лабораторию русских, поддерживаемый только какой-то нечеловеческой нервной энергией страха и надежды. Пока собирали обоз, пока мерили монгольские бескрайние степи шаткими кибитками, Чума пожрала стойбище. Где-то спасали свои жизни те, кто разглядел вывешенные высоко над юртами чёрные флажки — не подходите, здесь смерть. Там, в морщинистых, когтистых лапах старухи в последних муках корчились их матери, дети, жёны, старики… Все те, кто не уезжал в степи пасти стада. Кого не вывела вовремя судьба за пределы царства Чумы. Только обезумевшие степные сурки, да мыши беспрепятственно преодолевали невидимые преграды, отделившие Жизнь от Смерти. Милые, забавные зверьки, ставшие сейчас неуловимыми слугами Чумы.
Мария сжала зубы. Старуха опять победила. Как тогда, в Крыму, когда прибрала её родителей и сестру. Отвратительная дьяволица с мышиной мордой и оскаленными жёлтыми зубами визжала где-то за спиной, извивалась в адской вакханалии, пыталась обнять душными клубами чёрного дыма горящих юрт. Что значат все исследования, все открытия и все жертвы перед лицом этой чёрной старухи? Зачем это всё? Для чего дни и ночи у микроскопа, взъерошенные трупики лабораторных крыс, тонны исписанных тетрадей? Зачем оставленные на годы где-то в далёком Петрограде муж и сыновья? Зачем она, Мария Орловская, покинула Родину и точно вросла в равнинные просторы Монголии, с её смертоносными грызунами, наивными и добросердечными людьми с миндалевидными глазами, с вечными ветрами, разносящими то и дело жуткие непроглядные тучи дыма от победных чумных кострищ.
— Ты гляди! — Василий наклонился над скрюченным телом хозяйки юрты. — Никак живой?!
— Кто? — Мария вынырнула из своих чёрных, как столбы зачумлённого дыма, мыслей.
— Ребятёнок, вы только гляньте!
Орловская всмотрелась в жужжащий мухами мрак юрты. Василий держал на руках мальчика лет двух. Тот тяжело дышал и пытался скосить на пришельцев и без того раскосые карие глазёнки. Он был явно истощён и обезвожен. Когда Чума забрала его мать? День, два, три назад?
— Господи! — вырвалось невольно у Марии. — А если бы не заметили…
— Я смотрю, шевелится, вроде! — захлёбывался Василий, в который раз пересказывая историю нахождения мальчика. — Присмотрелся, точно, живой, шельмец!
Орловская смотрела на ребёнка и сама не знала, радоваться или… Несколько дней в самом сердце разгула Чумы, на груди умершей матери, в тлетворном смраде разложения. Налицо все признаки заражения. Одно дело увидеть уже погибших в неумолимой эпидемии людей, и совсем другое — наблюдать, как мучительно уходит из жизни крошечное, ничем не провинившееся перед старухой тельце. Цинично, но это так.
— Нельзя его везти к нам, — глухо произнесла Мария. — Дороги не выдержит, да и… всё равно, что пробирку с чумным бубоном посреди Улан-Батора разбить.
Василий осёкся. Все, кто входил в состав эпидемиологической экспедиции, как по команде повернули голову в сторону доктора Орловской.
— Куда ж его?.. — монгольчик накрепко запал в сердце добряка Василия. — Вы что ж… Не дам!
— Да что ты, Вася! — Орловская попыталась улыбнуться сквозь непробиваемое забрало, всегда падавшее на её лицо в сражениях со старухой. — Как язык-то повернулся?
— А, может, того? Поправится мальчонка? — названный папаша прижал задыхающегося маленького аборигена к жёсткому противочумнику.
— Может… Везунчик ведь, — Мария судорожно сжимала и разжимала пальцы. — Я вот что думаю, там река километрах в семи. Вам всё равно работы здесь надолго. Я возьму мальчика и мы уйдём за реку. Разобью там палатку и попробую что-то сделать. А вы подвозите продукты раз в три дня к реке, буду забирать. И смотрите на палатку. Если дым от костра идёт, мы живы. Если нет дыма, значит, не получилось… нет нас. Езжайте в защитных костюмах туда и жгите. Сами не приближайтесь. Ещё одно столкновение с очагом заражения нам ни к чему. Издалека бросайте факел и назад.
— Как звать-то тебя, чумазый? — Мария опустила худое тельце ребёнка в таз с раствором карболки. От соприкосновения с водой и резким запахом обеззараживающего препарата мальчик завизжал и забился в руках. — Давай я Минькой тебя звать буду, а? У меня сын младший Минька. Такой же востроглазый, — пыталась успокоить рвущегося из раствора монгольчика. — Что делать-то с тобой будем?