— Сын!
— Привет… — в мобильнике что-то потрескивало. Васька подыскивал слова.
— Как ты?
— Нормально… — снова молчание. На заднем плане шипящий голос Марины: «Спроси, как он себя чувствует. Господи, самому не догадаться что ли!». — Как ты себя чувствуешь? — послушно повторила трубка.
— Нормально, — в груди засвербело. Васькин звонок был явно сфабрикован матерью. Сам бы не позвонил.
— Ладно. Пока, пап. Поправляйся! — трубка облегчённо загудела.
Олег машинально взял в руку чашку с соком. Глотнул. Ком медикаментозной тошноты сковал глотку. Приступ был очень кстати. Физические муки отлично купировали навязчивые и ещё более мучительные мысли.
Когда же он допустил ошибку? Может быть, когда перестал чмокать перед уходом жену в щёку?
В тягучую тишину клиники ворвалась Олеся. Высокая, красивая женщина с золотыми, как когда-то у матери, волосами.
— Привет! — радостно воскликнула она.
«Все делают вид, что всё отлично, — неприязненно подумал Олег. — Поддержать, наверно, пытаются».
— Я тебе яблочек принесла. Тебе можно яблоки?
— Ага, — вяло кивнул отец. За девятнадцать лет дочь так и не узнала, что он терпеть не может яблоки. Впрочем… А что терпеть не может она? Олег задумался.
— Тебе лучше? — Олеся уселась на больничный стул, по-королевски взмахнув мантию белого халата, накинутого поверх модного костюма. У неё всегда всё было самое модное. Олег залюбовался. Красавица выросла…
— Ничего, вроде. Скрепим, — отмахнулся он от неприятного вопроса. Нельзя ведь беспокоить беременную женщину рассказами о том, как его мутит от вала лекарств. Как темнеет в глазах. Как больно бывает дышать. Как хочется жить.
— Ну и молодец! А чего такой кислый?
— Да нет…
В голове стучал трусливый вопрос — что сказала Олеся матери о невозможности покупки квартиры. Олег слушал и не слушал дочь. Смотрел в одну точку, сконцентрировав взгляд на её округлившемся животе.
— Эй! — Олеся заглянула отцу в глаза. — Ты где?!
—Что?
— Новости, говорю, хорошие!
— Да? Какие?
Олеся расхохоталась.
— Мой папа стал мечтателем! Повторяю для особо романтичных, мы с Мишей нашли квартиру! В самом центре. Парк рядом. С маленьким гулять будем там. И не дорого. Хозяева на ПМЖ куда-то уезжают. Им быстрее надо продать. Просто шик, а не квартирка! Я даже и мечтать не могла…
Олег сидел на краю кровати, чувствуя, что внутри него падает лифт. С адским, искрящим, скрежетом он летит вниз. От этого человека внутри кабины расплющивает о потолок.
И почему-то было очень жаль Мишу.
КОГО ИЩУТ МАШИНЫ
— Простите, но это не мой заказ… — Я с трудом вынырнула из тягуче-сладкого фиолета ночного Майнца.
— Вам передали с того столика, — официант наклонился к самому моему уху, точно сообщил что-то интимное. Непристойно интимное. Я с отвращением отодвинулась от его сладострастно-влажных губ. — Там записка, — он обиженно выпрямился и отправился прочь, виляя бёдрами. На моём столике осталась стоять крошечная чашка эспрессо. На блюдце аккуратно сложенная треугольником салфетка. Полевая почта — я презрительно усмехнулась и обернулась на столик, на который указывал обидчивый официант.
В этом маленьком кафе, спрятавшемся в полуподвальном помещении старого особняка, меня не мог обнаружить ни один из моих знакомых. Они в такие не ходили. Да и знакомых у меня было немного, если честно. Здесь всегда клубилась синеватая тишина с оттенком едва слышного блюза. Наполненный задумчивым сигаретным дымом полумрак. В любом городе можно отыскать такое местечко. Разумеется, если город тебя любит и доверяет.
За столиком в противоположном углу сидел крупный мужчина в толстом свитере. Сквозь облака дыма и сонное освещение его лицо рассмотреть было трудно. Он едва заметно кивнул. Я наклонила голову, благодаря за угощение. Чувствовала я себя глупо. Меньше всего мне хотелось стать объектом полуночного пик-апа. В это забытое Богом и людьми кафе я приходила специально, чтобы весь мир оставил меня в покое. Я брала с собой книгу, садилась всегда за один и тот же столик, спиной к полупустому тесному зальчику, пила кофе, читала и курила. Такие ночи помогали мне смириться с суетой похожих один на другой дней.
Я развернула записку.
«Вы странная» — шепнула мне записка и тут же стыдливо самоликвидировалась, упав в лужицу кофе, разлитого по блюдцу. Тонкая салфетка мгновенно пропиталась влагой, растворив буквы, точно их и не было. Ощущение было инфернальным: мерцающий свет свечи на столике, неясные силуэты людей-теней вокруг, фата-морганы плывущего дыма…
— Рыжая женщина с Кафкой в ночном кафе — это что-то из четвёртого измерения.
Я вздрогнула. Мужчина в свитере присел на стул слева от меня. На расстоянии вытянутой руки мне удалось, наконец, рассмотреть его. Он был неуклюж, бородат, с взлохмаченными иссиня-чёрными волосами.
— Благодарю за кофе, но мне надо идти.
Ночное знакомство в кафе противоречило всем моим понятиям о морали и чести.
— Никуда вам не надо, — он уверенно тряхнул своими лохмами. — Вы просто считаете, что я вас «клею».
— А вы не «клеите»? — я неприязненно глянула на собеседника. Как ни странно, пьян он не был.
— Нет. Просто это, действительно, очень странно — женщина, одна, с книгой в кафе.
— Вы из тех, кто считает, что женщина выходит одна с единственной целью, подцепить кого-то? — меня передёрнуло.
— Чаще бывает так, — деликатностью мой ночной собеседник не отличался. — Но тут что-то другое. Вы недовольны своей жизнью.
Мужчина не расспрашивал, а ставил диагноз. Меня это разозлило.
— Я полностью довольна своей жизнью. То что я читаю Кафку ночью в кафе ещё не говорит, что…
— Не уходите, пожалуйста.
Я оторопела. Передо мной явно был сумасшедший. Что ему от меня нужно? Он закурил и жестом попросил у официанта чашку кофе. На прядь его слипшихся волос упал блик от огня свечи. Почему-то мне расхотелось уходить.
— Я замужем, — на всякий случай буркнула я, чтобы не подумал чего.
— Вам никогда не казалось, что ночью машины едут сами? В них нет водителей. Днём ими управляют люди, а ночью они становятся, наконец, собой. Они едут туда, куда их гонят собственные мысли, и от этой свободы у них светятся глаза. А ещё, когда одинокая машина въезжает ночью во двор, лучи фар начинают бегать по тёмным закоулкам. Кажется, что она кого-то или что-то потеряла. Всюду заглядывает, даже в окна. Лежишь иногда, смотришь в потолок. И вдруг по нему начинают метаться лучи от фар. Тревожно становится. А, может, тебя потеряли?
Точно сумасшедший! Вот только…
— Или сам что-то потерял и забыл уж. А эти лучи напоминают.
—Верно, — мужчина тряхнул лохматой головой.
Мы молча курили и смотрели на огни машин за окном ищущих свою неясную потерю. Почему-то стало их жаль. Мне-то было сейчас спокойно, точно я вошла из колючей пурги в тёплый, пахнущий берёзовыми поленьями в печурке, дом. А они всё ещё там, в холодной промозглости темноты.
По оконному стеклу дождинки прокладывали длинные извилистые дорожки, вспыхивающие оранжевым светом отражённых фар. Капли тоже бежали в судорожном поиске, сталкивались друг с другом, сливались в одну большую каплю и стекали на грязную раму. Там они превращались в бесформенный мутный натёк. Он постепенно вспухал, и, не выдержав собственного веса, проливался вниз. Наверно, под окном уже образовалось безобразное месиво из пыли и воды.
— А вы почему ночью здесь? — Мне хотелось, чтобы глаза мужчины ожили. Сейчас они напоминали мне эти самые дождевые капли. Я чувствовала к нему ту же больно обжигающую жалость.
— Но вы же здесь, — он недоуменно посмотрел на меня. Оказывается, радужки глаз могут быть оранжевыми. Они вобрали в себя тёплый свет догорающей на нашем столике свечи. Дождинки из них, наконец, испарились.
— Вы следили за мной? — я улыбнулась.
— Нет, просто ждал.