— Не люблю дождь, — промямлил я.
Сейчас бы туда…
— Девчонка там у них в команде. Нет, ты прикинь! Обхохочешься. Баба-спасатель! Рыженькая.
— Врач, может?
— Может и врач, — согласился Зураб. — Улыбается. Хохочет даже.
— А чего хохочет-то?
— А пёс её знает! С героями познакомиться хочет.
— Это с нами что ли? — Я криво улыбнулся, вообразив какое жалкое зрелище представляю сейчас. — Не выйдет. Мне брюнетки больше как-то.
— Может, и брюнетка, — съугодничал Зураб. — Чего там рассмотришь-то в этот глазок. Она тут передала тебе…
Свет загулял туда-сюда, в щель что-то просунули. Негнущиеся пальцы никак не желали передавать тактильные ощущения в мозг. Я провёл подарком по щеке. Нечто трепетное, лёгкое, тонкое. Поднёс к носу. Терпкий аромат какого-то растения. Головокружительный дух живого. Ветка. Недавно она была в руках тех, кто идёт ко мне на помощь. Связывает меня с ними нитью Ариадны. Выберусь отсюда и скажу той рыженькой: «Привет, Ариадна!». А я-то, дурак, хотел оборвать её нить одним ударом.
— Как подарок? — Зураб погасил фонарик, но теперь его голос, идущий сквозь расширенную ножом щель, был совсем рядом.
— Лучший из всех, что мне дарили! — Я говорил искренне. — А ты чего свет погасил? Думаешь, часа на три не хватит?
— Дышать-то легче?
— Да. Проведёшь сюда ещё горячую воду — озолочу! — Кажется, я начал даже шутить.
— Будет тебе и вода горячая, и небо в алмазах, и какава с чаем.
— Есть охота.
— А тушёнка?
— Вспомнил… Сколько мы тут?
— Четвёртые сутки.
— Что?!!
— Ну…
— Где же твои чёртовы спасатели?!
— Какой шустрый. Там знаешь что? Ого-го! За дополнительным оборудованием ездили. Всё по последнему слову техники оформят.
— Сволочи! Всё у нас так, сразу ничего сделать не могут. Не задохнёмся, так с голоду ласты склеим!
— Не ори, береги кислород. А я вот всегда у доктора какого-нибудь спросить хотел, приходит неизлечимый больной, скажет он ему, сколько осталось?
— Это вопрос врачебной этики. Каждый врач решает сам. Сколько копий поломано на эту тему.
— А ты бы?
— Я бы сказал.
— Зачем?
— Это его жизнь.
— Ты лишаешь его сил бороться.
— Я не поп, я врач. Человек вправе знать о себе всё. Как он этим распорядится — его выбор. Если мы начнём носиться с душевными переживаниями каждого пациента, лечить будет некогда. Я даю объективную информацию — человек решает, как ему поступить в этой ситуации.
— А, если кто-то сломается в первую минуту? На эмоциях.
— Я не могу винить себя за чужой выбор. А чего это ты разговор завёл?
— Так, с голодухи.
— Да уж… Тоже не жравши?
— Второго дня консервы доел.
— Здорово. А если они ещё неделю провозятся?
— Вынесут на руках, как китайских императоров!
Чёрный юмор — это гут. Он превращает смерть в забавное мероприятие.
Китайским императором я почувствовал себя гораздо раньше. Голод, помноженный на кислородную недостаточность, уложил меня уже через три дня. Зураб пару раз приносил новости от команды спасателей — работы идут полным ходом, но чёртов завал оказался коварней, чем сначала о нём думали. Иногда до меня долетал голос инструктора, бубнящий что-то по рации. Вообще-то есть уже не хотелось. Я почти всё время спал. Хоть и врач-недоучка, симптоматику я определил. Ко всем неприятностям добавилась ожидаемая с первого дня заточения пневмония. Глупо в двадцать первом веке окочуриться от банального воспаления лёгких. Но я всегда был оригиналом. И это каникулы?!
— Ты тут? — Веки весили не меньше десятка тонн. Интересно, какая температура? Наверно, тривиальный термометр взорвался бы.
— А где мне быть? — отозвался Зураб еле слышно. Его полушёпот в последние дни мне очень не нравился.
— Простыл?
— Похоже.
— Если выберемся, больше никаких пещер. К чёрту человечество и всех микроорганизмов вместе взятых. Умные люди брюхо греют на приморском песочке …
— При чём тут человечество?
Я собрался с силами и вкратце поведал Зурабу свои наполеоновские планы, относительно пещерно-подводных тварей, обходящихся без света, кислорода и всего прочего. Это помогло отвлечься от многоликих извивающихся глюков. Глаза от жара кипели. Как, впрочем, и мозг. Эти окаянные представители организма услужливо рисовали на фоне кромешной тьмы истошно-пёстрые сюрреалистические картины. Скоро встречусь с Сальвадором Дали и непременно поделюсь впечатлениями.
— Короче, если дело не даётся — не твоё это дело, — подвёл я итог.
— У меня дед охотник был. Говорил, чтобы с первого выстрела птице в глаз попадать, придётся сначала сто раз промахнуться. По-твоему, что такое неудача?
— Ну… — я задумался — поражение, наверно.
— Дед говорил, неудача это друг.
— Софисты…
—А?
— Хрень, говорю!
Мой интеллект бастовал. Требовал тепла, еды, кислорода и движения. По заверениям Зураба, регулярно общающегося с рацией, спасатели должны явиться с минуты на минуту. Я боялся отключиться и поэтому всеми силами цеплялся за разговор.
— Неудача — честный советчик. Прикидываешь так и эдак, что делал неправильно. Почему в глаз птице не попал? Рука дрогнула? Укрепи руку. Или в летящую птицу стрелял, да не рассчитал, что она вверх уйдёт? В другой раз учти. Сильный так и поступает. А что делает слабый?
— Покупает птицу в магазине, — из последних сил сострил я.
— Вроде того. Говорит, что он неудачник и больше не ходит на охоту.
— Ведёшь к тому, что я должен продолжить штурмовать эти паршивые норы?
— Сдаётся мне, твоя цель не покорение пещер…
Когда меня извлекли на свет, о существовании которого я начал уже забывать, Зураба я не увидел.
— Где Зураб? — Язык ворочался с трудом. Сознание мерцало.
— В больнице, где же ещё? — пожал плечом высокий парень, пытаясь найти мою вену. Вены спались, ему было не до болтовни.
— Истощение?
— Истощение — ладно, а вот сепсис. Гангрены боимся.
— Гангрены?
— Ну, да. Ноги все переломаны.
Меня точно током ударило. Значит…
— А… как вы… нас?
— Нашли-то? На вторые сутки начали поиски. Пещеру знаем, а куда вас понесло, без понятия. Там же лабиринт чистый. Считай, повезло. Найди без рации-то.
— Что?! Была рация! Зурик же с вами…
Парень посмотрел на меня встревожено, не брежу ли. Я не бредил.
— Разбита у него рация.
Уплывая, я успел отметить про себя отсутствие большого количества техники, обещанной Зурабом. Вход в пещеру не носил никаких следов завала. Рыженьких девушек в команде также не наблюдалось. Меня мутило, мысли путались. С рыбалкой покончено. А если бы в тот день я не услышал, что помощь вот-вот придёт? Неделя в склепе. Я охотник, бью птицу в глаз с одного выстрела. Гладкая рукоять ножа. Летящую птицу ножом не убьёшь. Кого я хотел убить ножом? Не говорить больному, что он обречён. Или кто-то имеет право знать? Кто? Откуда ветка?