цо нестарого ещё человека. Он улыбался так, точно вот-вот подмигнёт. Манюне от лучиков из его глаз даже полегчало. Такой ещё молодой… Под портретом было написано большими, врезающимися в сознание, буквами «Сергей Гвоздиков».
« А жаль, что всё так просто объяснилось…» — подумала Манюня и поплелась смывать осточертевший за ночь грим лунной девочки.
Зуб дёргало нещадно. Манюня долго пыталась увильнуть от похода к стоматологу, ужаса детства, но сдалась.
— Здравствуйте, — испуганно пискнула она, входя в кабинет
— Добрый день, — ответил густой бас, странный для такого низкорослого доктора. Он обернулся и неожиданно улыбнулся. От этой улыбки у Манюни внутри что-то сладко сжалось. Страх пропал.
Собачий опыт
Полкан выругался, здесь явно кто-то уже побывал до него. Успели же, гады! Он точно знал время, когда в мусорный бак вываливали отходы вчерашних пиршеств. Сахи, правда, наполнялись и в течение дня, но именно ранним утром в них можно было отыскать что-то эксклюзивное, на что не польстились вороватые служащие ресторана, но невероятно изысканное для него, облезлого уличного бродяги. Он досадливо откинул носом целлофановый пакет с обрезками зелени и тут… Огромная баранья лопатка! Тушеная, с остатками жирного мяса на ней! «Кажется, в лесу кто-то сдох, — усмехнулся про себя Полкан, рьяно роя лапами и мордой несъедобный мусор. Бомжи пропустили ТАКОЕ! Напились, видно, как обычно, вот и прошляпили. А я не пью! Как я только не унюхал её сразу? Стар стал, конечно. Нос не тот. Да и… Чем они её протравили-то?!». Наконец, в отказывающийся служить верой и правдой нос ударил смрад острых пряностей. Полкан даже отпрянул. «Фу! Аж глаза щиплет, гурманы чёртовы! Нет бы, чтобы по-простому… чтоб мясо…». Пёс обречённо вздохнул и, стараясь не вдыхать терпкий запах, вцепился в кость, поднатужился всем свом тощим телом и выволок добычу на свет.
— Вас разве не учили, что перец отбивает нюх?
Полкан чуть не выпустил из зубов обретённую титаническими усилиями лопатку. Испуганно обернулся. После того, как его обдал кипятком злобный мужик со второго этажа, потревоженный ночным воем замерзающего зимой пса, Полкан стал трусоват. Неподалёку стоял пижонистого вида эрдельтерьер с аккуратной бородкой и ровно остриженной спиной. На его шее поблёскивал дорогой ошейник с медной табличкой. «Ишь, вырядился! — неприязненно подумал Полкан. — Небось фамилию свою понаписали на ошейнике, телефон какой-нибудь… Вроде, верните, ежели что». Домашние жлобы его раздражали.
— А ты чего выставился?! — оскалил поредевшие зубы бродяга. — Иди своей дорогой!
— Да я так просто… — попятился эрдель. — Почему вы так агрессивны? Я вовсе не хотел вас обидеть!
— Катись, говорю! — на всякий случай Полкан подпрыгнул на месте, имитируя нападение на непрошенного гостя. Тягаться с молодым, здоровым, да, небось, ещё и сытым соперником он не собирался. Опыт…
— Фу, какой вы грубый, — обиженно надулся домашний и склонил голову набок, задрав вверх одно тщательно триммингованое ухо. — Никакого воспитания!
От наглости холёного у Полкана даже аппетит пропал. Тем более, что кость распространяла такое перечное амбре, что шерсть становилась дыбом.
— Что ты привязался-то ко мне?! Иди, куда шёл!
— Да я, собственно, никуда и не шёл, — улыбнулся эрдельтерьер. Да-да, собаки умеют улыбаться! Особенно, эрдельтерьеры. — Так, знаете ли… гуляю.
— Что, выкинули? — бродячий, наконец, понял, что собеседник не собирается лишать его честно добытой еды. Проснулась даже некая симпатия, больно уж незлоблив был этот холёный.
— Кто выкинул? — не понял эрдель.
— Кто… Человек твой.
Пижон заливисто расхохотался. Со стороны можно было подумать, что он взлаевает, подняв вверх бородатую морду. На самом деле собаки так смеются.
— Да что вы! Он меня любит! Я, знаете ли… — эрдель замялся, уселся на землю и смущённо почесал ухо задней лапой — короче говоря, сдурил я. Чую, девчонка где-то рядом. Ну… такая, знаете ли… — он покрутил лохматой мордой, не в силах подобрать должное выражение.
— В течке что ли? — Полкан осклабился. Он давно привык всё называть своими именами.
— Ну, да, в общем… — интеллигент потупился. — Я как-то и побежал…
— Догнал хоть? — Полкан успел поникнуться к беглецу-ловеласу покровительственным умилением.
— Нет, — вздохнул тот и опустил уши. — То есть, да, но… Там уже были претенденты. И, знаете ли, все такие крупные, грязные, злые…
— Типа меня! — Полкан уже хохотал вовсю. Торчащие из-под рыжеватой клочкастой шкуры рёбра ходили ходуном. — Ох, насмеши-ил!
Эрдель скромно улыбнулся.
— Ну, что вы, вы совсем другое дело.
— Хочешь сказать, за сучкми мне уже не по годам? — Полкан ёрничал, но что-то в его голосе выдавало лёгкую обиду. — Да я в своё время…
— Нет, нет, нет! Полно вам! — эрдельтерьер испуганно вскочил. Был бы человеком, замахал бы руками, а так пришлось делать это обрубком купированного хвоста. — Я совсем не то хотел сказать!
— Ладно, не кипеши. — Полкан вздохнул. — Всё верно. Стар стал, нюха совсем нет, да и… всего прочего.
— Меня Рудольфом зовут, — поспешил сменить тему эрдель — Рудольф Кайзер Фердинанд фон Штерн, — он церемонно поклонился и вильнул обрубком. — Можно просто Руди.
— Звону-то, — проворчал старик и демонстративно принялся выкусывать блоху. Потом оторвался от своего занятия и хмыкнул. — А я вот пёс и всё. Можно просто Эй-ты.
Руди сморщил нос.
— Извините, я так не привык… Но кличка-то у вас имеется?
— Полканом был… пока не поумнел.
— Как, то есть?..
— Да просто, пока своему Человеку, дурак, служил, тот меня Полканом звал.
— А потом?
— Суп с котом! — отрезал Полкан. — Потом жизнь научила, что никому служить нельзя.
— Но как же… Вы знаете, служение это ведь не столько долг, за миску «Педи Гри», сколько…
— Что?
— Я буду служить своему Человеку даже, если он меня перестанет кормить. Но Человек на такое предательство не способен.
— Ещё как способен, — буркнул Полкан. Потом, улегшись, придавил передними лапами кость и принялся её грызть.
— Нет, вы не правы. Я был ещё совсем щенком, когда Человек меня взял к себе. Что говорить, маленький я был, глупый. Что только не творил! И лужи на его ковёр делал, и ботинки дорогие портил! Страшно подумать! А он мне всё прощал. Мячики покупал, ёжика резинового… — Руди снова широко улыбнулся и его глаза засияли нескрываемым обожанием. — А бывает, знаете… сядет вечером в кресло, возьмёт мою морду в ладони и говорит: «Руди, Руди, дурашлёп ты мой! Всё понимаешь. Только ты и понимаешь…». А у самого глаза такие грустные. И жалко его, хоть вой! А я ведь, правда, понимаю. Плохо ему бывает. А без меня и вовсе пропадёт. Нет, я умереть готов за Него!
— Пропадёт он, жди! — проворчал Полкан. — Я вот тоже таким идиотом был, думал, пропадёт без меня. Дом сторожил, всю жизнь на цепи в холод, мороз и дождь. Чуть где стукнет, я на пост. Подох бы, а чужих в дом не пустил! И тоже, понимаешь, не за тарелку каши старался. Порвал бы за Него любого.
— Ну?
—Баранки гну! На старости лет не нужен стал. А тоже думал, любит… Ха! Человек не способен никого любить. Мы для него только слуги, чуть что — в зубы. Или вот, на улицу…
— Вы не правы! — В глазах у Руди сверкнул ужас. — Он просто потерял вас! Вы, наверно, тоже убежали, и он вас не смог найти!!!
— Не ори ты, — поморщился Полкан, возвращаясь к кости. — Выкинул меня и все дела. И тебя твой выкинет, вот увидишь.
— Вы не можете… вы не смеете так говорить о моём Человеке! Вы глупец!
— Глупец это ты, потому что веришь Ему.
— Я сейчас загрызу вас, если вы ещё раз скажете так о моём Человеке!