Руди вскочил. Шерсть на загривке превратилась в лохматую щётку. В глазах отчаянная решимость. Полкан медленно поднялся. «Вечер перестаёт быть томным», — подумал он, нехотя скаля обломки былых клыков.
В памяти всплыло давно отболевшее. Полкан сорвался.
— Да знаешь ли ты, щенок, как я бежал за Его машиной, — прорычал он. Захлебнувшись, неожиданно взвыл. — Я бежал! Бежал!! Бежал!!! Я умолял взять меня с собой! Мой дом снесли, мою будку разломали, мою миску раздавили бульдозером! А Ему дали квартиру в городе! И там не нашлось для меня места! Для меня, который десять лет под снегом и дожём… Ради Него! Который отдал бы свою шкуру Ему на шапку, только бы Он не мёрз! Который перегрыз бы любому глотку за Него! — Полкан перешёл уже на истеричный, захлёбывающийся лай с хрипом и подвыванием. — Я бежал, пока не свалился в пыль! Пока хребет мой не переехали велосипедным колесом! А Ему было всё равно!!! Ты, слышишь, кутёнок мокрохвостый?! Ему всё равно! И то что искалечили меня, и то что я не умел добыть себе еду, и то что мне некому больше было служить! Любить некого, понимаешь ты, щенок?!
Полкан задохнулся. Упал на землю. Дышал тяжело. Враньё, что собаки не умеют плакать. Они умеют. И смеяться умеют, и улыбаться.
И плакать…
Рудольф Подошёл к старику.
— Слышь, Полкан… — Он ткнулся носом ему между ушей — а, может, Он тебя просто не заметил, а? Он ведь не такой…
Полкан не ответил. Уткнулся сухим носом в передние лапы. Его бока высоко вздымались.
— Руди! — К ним бежал Человек, размахивая скрученным вчетверо поводком. — Рудольф! Вот ты где, паразит!
Бродячий пёс ощерился и резко отпрыгнул к мусорному баку. Эрдельтерьер ринулся навстречу Человеку, забыв обо всех ужасах, описанных ему многоопытным Полканом. Он взвизгивал и вился у ног хозяина, заглядывал в глаза, говоря всем своим видом: «Да, я виноват. Грешен, сбежал! Но я так люблю тебя!». В воздухе взметнулся поводок и опустился на спину беглеца.
— Кому я говорил, нельзя убегать?! Кому говорил?!
Для проформы Руди заскулил. Больше, чтобы выказать всю силу своего раскаяние.
«О чём я и предупреждал… — мрачно подумал Полкан. — Любит… ха! Кого любят, поводком не охаживают. Добро пожаловать на землю, дружок». И медленно потрусил прочь – не желал становиться свидетелем унижений нового приятеля. Мир жесток. И самое жестокое, что есть в это мире – Человек. Стот ли смотреть на то, как наивный щенок открывает для себя миллион раз доказанную до него аксиому? У Полкана уже был Опыт.
Но опы эрдельтерьера был иным. У Человека тряслись руки, когда он гладил провинившегося пса по покаянной голове. Голос Его тоже дрожал.
— Как ты посмел? Под машину же мог попасть, украли бы! Дурак ты, брат… — Человек сидел на корточках и перебирал мягкие уши собаки тёплыми пальцами, целовал вытянутую от раскаяния морду. — Сейчас домой пойдём, вымою тебя. Смотри, как угваздался! Пожрать дам… Свинтус ты, старик, как напугал!
Сидящая на дереве Кошка с презрением взирала на происходящее. Была она бродячей или домашней, бог весть. И подкармливали её люди, ничего не требуя взамен, и пинали… Люди есть люди. Наконец, вздохнула, нахохлилась и, зевнув, фыркнула:
— И впрямь, дураки, причём и тот, старый, и этот с обрубленным хвостом. Человек-то у каждого свой. И нечего тут опытами меряться. Ну, да что с них взять, собаки!
Больше ни о собаках, ни о людях Кошка не думала – она сама по себе. Ей и так хорошо. Опыт… Прикрыв глаза, она задремала, подставив остроносую мордочку тающим лучам садящегося за горизонт солнца.
Три женщины сидели…
Я бросила алчный взгляд на накрытый стол, плод моих титанических усилий минувшего часа. Когда я в последний раз так расстаралась? Чтоб яства всех цветов и размеров… Любовно поправила понурившуюся петрушку воткнутую в источающий неземное амбре шпик. Ещё полчаса назад эта самая зелень браво торчала, подобно крепкому пустынному саксаулу в его лучшие дни, а сейчас порастеряла свой первоначальный гусарский задор. Нечеловеческим усилием воли я отвернулась от скатерти-самобранки. Желудок тоскливо взвыл. Ну, где они бродят?! Ещё минут десять и старинные подружки обнаружат мой почивший в бозе хладный трупик, распростёртый прямо у ножек ломящегося изобильного стола. Заметьте, почивший с голодухи… Не выдержав, я воровато цапнула с тарелки кусок буженины. Был он неуклюж, разновелик по краям, но так мил взору и пищеварительной системе… Мой подлый грабёж предотвратил трескучий звонок в дверь. Отвёл Господь от грехопадения чревоугодия чрезвычайного. Я поспешно отшвырнула искусительный ломоть и, стыдливо обтирая пальцы о джинсы, ринулась в прихожую.
— Вы Мойва? — степенно поинтересовалась полная дама с унылым лицом, топчась на моём вытершемся ещё при царе Горохе коврике у входа.
— Э-э-э… — судя по всему, явление как раз и было ни то Плюшкой, ни то Сырком. Только кто-то из этого гастрономического набора советских времён знал мою «партийную кличку», порождённую давным-давно жестоким детским воображением наших одноклассников. Да, тогда я была Мойвой, лупоглазой, вытянуто-обтекаемой формы девицей с первой парты.
— Плюшка, ты?! — я глазам своим не верила. Одна из двух моих закадычных товарок была брюнеткой с носом-пуговкой на добром круглом чуть глуповатом лице. А сейчас передо мной рыжая женщина с химической завивкой, опухшими веками и… кажется, у неё поменялся цвет глаз. Как такое могло случиться?
— Сама ты Плюшка! — дама грузно ввалилась в мой зачумлённый ароматом варившейся картошки дом. — Сырок я! Не узнала?!
Мой интеллект встал колом.
— Сыркова?! Ну и ну… — в те далёкие времена Машка Сырок напоминала циркуль с почему-то нахлобученной на него копной лежалого сена. У неё как-то «неправильно» росли волосы, поэтому она не могла угомонить их буйство никакими резинками, заколками и бантиками. Во всяком случае, так она сообщала всякому, кто принимался обвинять её в лохматости сверх меры.
— Да я тебя тоже не узнала, — Машка тискала меня за плечи и удивлённо вертела в могучих руках. Точно неизвестную доселе науке бактерию рассматривала. Вдруг зараза какая?
Мы развалились на диване и принялись вкушать красную жидкость, приобретённую мной в супермаркете и уважительно величаемую продавцом вино болгарское красное.
— М-да… — протянула Сырок, философски разглядывая тяжёлое кисло-терпкое пойло на свет — на улице встретила, не узнала бы.
— Я тебя тоже, — подтявкнула я смиренно, уж больно солидно смотрелась моя былая подружка сейчас. — Здорово, что на Mail такую штуку придумали, «Найди одноклассников». Разве нашлись бы, если бы не их выдумки?
— Точно! — кивнула Сырок. — И здорово, что Васька мой компьютерщик такой. Я-то в этом.. во, — она гулко постучала пухлыми суставами пальцев о подлокотник дивана. Я опасливо покосилась, а ну как развалится старичок от её богатырского пасса.
— Сын? — тактично поинтересовалась я. Машка явно хотела прихвастнуть достижениями отпрыска.
— Старший, — кивнула она и на лицо наплыла вселенская скорбь всех матерей. — Сидит и сидит за этой шарманкой! Семнадцать лет парню, а ни девушки, ни друзей… И разговаривает как-то… Тут слышу, по телефону болтает. Убил, говорит, ночью «мать». А на новую денег нет. Я чуть там же не кончилась. Ворвалась, зашибу, думала! А потом выяснилось, «железо» это какое-то.
— Какое такое железо? — логика взаимосвязей криминала, материнства и металлов от меня ускользнула.
— Да они, компьютерщики эти, «матерью» детальку называют, — вздохнула мать натуральная, обыкновенная и обиженно поджала губы. — Сломалась эта самая деталька. Ага…
Нашу печаль по поводу подросткового сленга разорвало дребезжание моего охрипшего от времени звонка.
— Плюха! — радостно подскочила я, в надежде, что веселушка Нюрка сейчас внесёт в наш вялотекущий разговор о подрастающем поколении живую нотку.
Дверь, гостеприимно отверстая, явила нам Чудо. На пороге высилась Мерлин Монро. Каким образом светлый дух дивы посетил наши палестины, мы с оцепеневшей Машкой понять не могли.
— Ой, девчонки! — Монро томно махнула в нашу сторону изящной окольцованной по всем пальцам лапкой — С ума сойти!
Это и есть наша Плюха?! Воистину, сойти…
— Нет, Куршавель это неслыханная скукотища! — Плюха покачивала стройной ножкой, затянутой в шелковистый чулок. — Одни и те же каждый сезон. Ужас!
— Гм… — я опустила нос в пузатый бокал. Последнее, где я была, сумасшедший, несущийся куда-то вскачь деловой Франкфурт-на-Майне. Именно там проходил симпозиум по вопросам новых исследований в области вирусологии.
— Нам бы ваши проблемы! — Машка свирепо фыркнула. — Тут ребёнка в школу не в чем отправить.