—А продукты вам кто возит?
— Охотники заглядывают. Из самой Москвы бывают даже! — Дед хвастливо щёлкнул языком.— Тута птицы много… Но давно не были.
— Как же вы тут… один? — Я поёжилась.
— А что? Ничего себе. Тута грибов полно, ягоды… Силки ставлю. — Казалось, мысли об оторванности от мира старика не заботили. Внезапно он сжался, голос дрогнул. — Зима скоро. Продавать будешь?
Я хохотнула.
—Зиму?
Старик не отреагировал на мою глупую шутку.
— Домишко.
— Вряд ли купят, очень уж запущено всё.
Дедок опустил лохматую голову.
— Купят. Тут хорошо… Птицы много…
— Трудно ведь одному. Болеете, наверно? Родственники-то где?
— А… там… — он неопределённо кивнул в сторону темнеющего окна.—Я им дом спалил. Рассердились.
— Как спалил?! — Тоже мне, Герострат.
— Мёрз сильно. Печку-то открыл и уснул… Как есть весь дом и сгорел.
— Никто не погиб? — Я участливо подлила старичку чаю.
— Кому там! Один жил. На даче-то.
— А почему не с родными?
— У них ребятёнок народился. У внука, значит, с женой явойной. Пока маленький, ещё ничего, а потом… Места-то мало. Ему бегать нужно. Ну, вот явойная жена и говорит, на дачу, мол.
—Хм…
— А я вот её и спалил. Дачу-то.
— Вернулись бы к внуку. Родня же!
— Какой там родня! — Дед снова отмахнулся. — Он в городе с малолетства. К нам с бабкой на лето приезжал. В деревню-то. А потом вырос. Сын наш, отец явойный, значит, от сердечной болезни помер, а за ним и бабка моя пошла. Царствие им! — Дед привычно перекрестился. — А внук-то говорит, приезжай, мол, дед, к нам жить. Продавай свою халупу. Я продал. Машину за хату-то мою выручили. — В голосе старика снова мелькнула гордость. — Блестящая такая…
—Ну?
— Что нукаешь? Тебе бы вот дачу сожгли, ты бы в дом такого старого дурака взяла?
Я смотрела на оскорбившегося за внука старика. В груди было муторно, как тогда… Жил у нас во дворе рыжий лохматый двор-терьер Пончик. Хозяева уехали на заработки. Съёмные квартиры, то-сё, куда же с этим монстром рода собачьего? Оставили. Пончика мы подкармливали. Он был громадный, глупый и нечеловечески добродушный. Со всего размаха водружал грязные лапищи на плечи моего нового пальто. Я орала на него и сердитым рывком распахивала сумку с припрятанными там остатками вчерашнего обеда. Так делали все. На вопли Пончик внимания не обращал, жрал гостинцы и вилял метлой почти метрового хвоста. Спал в подъезде у батареи. Всегда в одном. Поджидал хозяев. Чем провинился старый пёс перед Витьком никто так и не узнал. «Да пьяный я был!» — слезливо бил себя потом в грудь Витёк. А тогда… Вокруг столпились мои соседи. Кто-то истерично кричал на озверевшего Витька. Кто-то плакал. Связываться с буяном никто не смел. Собака сделала отчаянный рывок к нам из рук, сжимавших его загривок. На морде застыло удивлённое выражение. Карие влажные глазищи недоумевали «за что?!». Потом потухли. С этим выражением удивления и боли мы его и похоронили.
Обняв худенькие плечи старика, я ступила в лодку. Теперь понятно, почему так не хотела пускать меня сюда бабка Наталья. Стариковская солидарность. Дедок суетился и всё пытался подсунуть мне притащенное на остров мною же печение.
— А печку я побелю. Поправлю, — уже в сотый раз повторял он. — Ты вот не беспокойся. Ребята на охоту приедут, я их попрошу… известь там, гвозди…
Ирка влетела в нашу тесную гостинку, точно петарда.
— Ма! Мне Вовка предложение сделал! А свадьбу у него в Питере делать будем, ладно? Ты не против? Я так тебя люблю, люблю, люблю, муль!! — Дочь, смеясь, крепко стиснула меня в объятиях.
Вовка парень хороший. Питер. Тысяча километров… На глаза навернулись слёзы. Слёзы радости. И страха…
Династия
Десертная ложка с рассыпчатым звоном ударилась о чашку подпрыгнула и полетела на пол, оставив на рукаве Тамары Егоровны предательскую тропинку из сметаны. От неожиданности все вздрогнули. Людмила как раз зачерпнула из банки смородиновое варенье, чтобы полить им Анюткины оладьи. На белую скатерть шлёпнулась безобразная клякса.
— Ой, — мать Людмилы испуганно сжалась и спрятала под стол ходящие ходуном руки — извините…
Пятилетняя Анютка заливисто засмеялась. Она обожала такие маленькие недоразумения, привносящие в семейную трапезу некоторое разнообразие. Девочка ткнула пухленьким пальчиком в сторону бабушки и, заходясь от смеха, констатировала:
— У бабули на платье сметановая сосулька!
Людмила испуганно глянула на мужа. Его пальцы нервно сжали вилку. На лицо легла непроницаемая чёрная туча. Людмила поспешно принялась вытирать салфеткой лужицу варенья на скатерти и размазала её до совсем уж неприличных размеров. Анютка болтала ногами и звонко хохотала.
Виктор резко двинул стулом, порывисто встал и вышел, не сказав ни слова. Казалось, от него во все стороны разлетались шаровые молнии. В кухне вибрировало наэлектризованное напряжение, нелепо разбавляемое беспечным детским смехом.
— Ей-богу, мама! — Людмила взметнулась на мать. — Неужели нельзя ложку крепче держать?!
Тамара Егоровна не поднимала глаза, её губы вздрагивали. Такие эксцессы за столом происходили всё чаще. Участковая только руками разводила — возрастное. Руки в старости тряслись и у матери Тамары Егоровны, и у бабушки… Наследственность. А какие носочки она вывязывала ещё три года назад маленькой Анютке! А рукавички! Всем на диво. Старость — не радость.
— Я не собираюсь жить в этом свинарнике! — по скулам Виктора перекатывались желваки. — Я что, многого требую? Я хочу просто спокойно пообедать!
— Витенька, я понимаю, — Людмила побаивалась своего взрывного мужа. Он был педантичен и чрезвычайно чистоплотен. Приходя на обед, всякий раз менял белоснежную рубашку на новую. Накрахмаленная до хруста скатерть на столе оставалась непременным условием многие годы их супружества.
— Я найду, где и с кем поесть, если ты будешь и дальше вынуждать меня терпеть этот Садом с Гоморрой. Пусть твоя мать ест отдельно, если у неё всё валится из рук.
Виктор смерил холодным взглядом пришибленную фигурку жены и вышел.
— А почему бабушка с нами не кушает? — Анютка смотрела на мать широко открытыми от недоумения глазами. Ей было грустно, никаких непредвиденных ситуаций не ожидалось.
— Не горбись, — Виктор строго посмотрел на дочь. Поздний ребёнок, долгожданный. Когда Анютка родилась, Людмиле было уже под сорок. Его единственная наследница должна стать настоящей леди. Иного его статус не позволял. Анютка выпрямила спину и вздёрнула подбородок. Ей очень хотелось, чтобы папа был ею доволен.
Людмила сосредоточенно пилила отбивную тупым (зато серебряным!) столовым ножом.
— Ну, так почему? — не унималась Анютка.
— Бабушка кушает в своей комнате, — Людмила судорожно пыталась подать нововведение, максимально доступно для пятилетнего ребёнка. — Она старенькая, ей хочется тишины и покоя.
— Мы ей мешали? — глаза девочки подёрнулись печалью. — Это потому что я болтала ногами, да?
Нагоняи от папы за несанкционированные телодвижения за трапезой Анютка получала регулярно. Но ведь болтать ногами под столом так весело! Иногда она нечаянно задевала туфелькой бабушкину ногу, и они хитро переглядывались. Это было их маленькой тайной. Откуда же она могла знать, что бабуле это не нравилось.
— Бабушке там удобнее, — ответил Виктор и аккуратно сложил салфетку треугольником, сняв её с колен. — Спасибо, дорогая, всё было очень вкусно. — Чмокнув жену в макушку, он погрозил дочери пальцем. — Веди себя хорошо!
— Я буду хорошо, — Анюта напрягла спину ещё сильнее, авось папа да похвалит.
Но папа торопился на работу и поэтому не заметил, как она старалась. Когда он вышел, Анютка принялась качать под столом одной ногой, чтобы немного улучшить настроение. Без бабули даже сладкий десерт есть было не так интересно.