В то утро дозорные привели к Давыдову дрожащего не то от страха, не то от наступившей в ноябре стужи мужика. Гонец хотел повалиться заступнику в ноги, но тот его остановил.
— Лоб-то побереги, пригодится. С чем явился?
— Беда, барин! — торопливо заговорил мужик. — Хранцузы пришли. Обоз в деревне налаживают, почитай, подвод двадцать. Всё подмели, помрём ведь!
— Много ли людей?
— Да человек… — гонец возвёл глаза и принялся безмолвно перебирать губами, словно считал нарисовавшихся на потолке захватчиков — сто будет.
— Что ж по науке моей не поступите? Встретьте с поклоном, а как спать лягут…
— Учёные они, — забыв о том, что говорит с самим Давыдовым, перебил мужик. — Пленных гонят. В церкву заперли. Стращают что, если хоть волос у солдата ихнего упадёт, всех перестреляют. Пока с теми, что в деревне стоят, расправимся, порешат наших солдатиков.
— Пленные? — Денис Васильевич покусал ус. — Французу самому нынче голодно. Зачем им потом такая обуза. Всё равно постреляют. Бывало.
— Позволь, я с молодцами моими! — вскочил сидящий тут же Елизаров. — Ты только с дела, а мы уж двое суток попусту воздух гоняем.
— Маловато у тебя людей, — усомнился Давыдов.
— Француз по домам сидит, отогревается. Ружья они во дворе шалашом ставят… если мужик смирный. Ведь смирный у вас мужик?! — окликнул поручик гонца, больше чтоб приободрить. Тот с готовностью закивал.
— Смирный, смирный… солдатики ж в церкви. Конвой при них, человек пять.
— Вот и ладно! Пока лягушатники очухаются, уже скрутим. Несколько человек к церкви пошлю. Чтоб разом по обеим точкам ударить. Не ждут же.
Давыдов колебался. Вдруг из сумрака выступил Архип. Оказавшийся с ним рядом Елизаров отпрянул. Он готов был крест целовать, что проводник появился прямо из стены.
— Лощина там, — пробурчал дед. — По ней к самой деревне подобраться можно. Не заметят. Покажу.
Отряд Елизарова бешеным вихрем влетел в деревню и тут же был встречен шквальным огнём. Трое легли на месте, ещё двое — тяжело ранены. Пришлось спешно отходить, чтобы скорректировать первоначальный план. Со стороны деревни слышались редкие выстрелы. Французы огрызались больше для острастки, пули сюда не долетали.
— Где ж их сотня?! — скрипнул зубами поручик. — Тут все три! Из домов, да и из-за заборов палят. А мы как на ладони. Приметили нас, похоже, пока по лощине крались. Прохлопали мы дозорных.
— Видать, сотня та — обозное прикрытие было, — предположил один из гусар. — Пока то да сё, основная часть подтянулась. Кони вон ещё не рассёдланы. Только подошли, выходит.
— Вижу, — покачал головой Елизаров. — Скачи к Давыдову. Без подмоги никак. А мы тут покуролесим.
Когда отряд Давыдова примчался на помощь, из группы ополченцев осталась треть. На провокацию французы не поддавались, преследовать поредевший отряд Елизарова не спешили. Отбивались, упорно не покидая укрытий.
— Что ж ты людей не жалеешь! — набросился Давыдов на Елизарова.
Поручик отвёл глаза.
— На себя отвлекал. Боялся, уйдём, а они — к церкви. И моих, и пленных положат.
Давыдов сжал кулаки.
— Ладно, выкурим. Пару изб запалим, сами вылезут.
— Дозволь мне! — Елизаров подался вперёд. В глазах отчаяние. Сейчас Давыдов отправит остатки его группы в лагерь, и за погибших отомстит кто-то другой. В голове поручика пылал пожар — пусть он не выполнит приказ, будет разжалован в рядовые, да хоть в вечные конюхи, но он отомстит. Денис Васильевич глянул на Елизарова. Хотел что-то гаркнуть, запретить, чертыхнуться, но, вместо этого, вдруг тихо сказал:
— Иди. Прикроем. Найди ещё человек шесть. Поджигать с нескольких сторон, чтоб дым завесой.
С Елизаровым вызвались идти люди из его группы — шестеро из двадцати семи выживших. Давыдов тому не удивился.
Левый угол избы занялся пламенем. Над наваленным у стены скарбом заклубился чёрный дым. В доме началась паника. Поручик закашлялся. Дым — хорошо, в нём можно спрятаться от стрелков. Он услышал, как с противоположной стороны избы грохнула дверь. Послышался топот и вопли на французском языке. Потом залп. «Наши!» — отметил поручик и тут что-то ужалило его в шею. Обозлённый выходкой русских полковник де Совиньи бил почти наугад. Дым ел глаза, от кашля ружьё вздрагивало. Эту пулю можно было назвать шальной. Падая, Елизаров увидел мелькнувшее в едкой черноте сияние. Взметнувшаяся как-то сразу вьюга бросилась ему на грудь, прильнула холодными снежинками к лицу.
— Пурга… надо же, — чему-то удивился поручик, и всё померкло.
***
Захваченный в плен маркиз де Совиньи с непроницаемым лицом сидел за столом. Давыдов ходил по комнате, заложив руки за спину. Как же ему хотелось придушить этого презрительно поджавшего губы хлыща! Но его кодекс гласил — убивать только на поле брани или продавшихся врагу изменников.
— Итак? — Денис Васильевич взял себя в руки и продолжил допрос.
— Моё вам последнее слово — вы никогда бы не победили великую армию Наполеона, если бы не морозы!
— Ах, морозы! — Давыдов не выдержал, рванулся к столу. Полковник от неожиданности отпрянул. Однако непостижимый аристократ, одетый, как мужик, лишь упёрся кулаками в столешницу и приблизил глаза к растерянному лицу маркиза. — Я скажу вам. Сытые лошади выдержат любой мороз. Это касается и людей, пятнадцать тысяч из которых у вас нынче больны. Ответьте, морозы ли лишают вашу армию обозов с фуражом, продовольствием и боеприпасами? Морозы ли вносят сумятицу внезапными атаками? Морозы ли вынуждают простого крестьянина вступать в мои отряды или сражаться с врагом в собственной деревне? Когда я начинал, мне выделили восемьдесят казаков и пятьдесят гусар. Посмотрите, сколько нас сейчас! Я говорю о том, что даже не затрагивает вопроса основных частей русской армии. Это только народное ополчение, в котором главное люди, а не морозы. Если говорить о морозах… Для вас сюрприз, что в России они бывают? — Давыдов насмешливо прищёлкнул языком. — Понимаю, хочется списать всё на непредвиденные обстоятельства, но разве одеть солдат соответственно климату, не одна из задач командования? Простите, но корзины и пуховые платки, намотанные на ноги, греют существенно хуже, чем валенки. Да и воевать в них несподручно.
— Ваша война неблагородна! — взвился француз. — Нападать из-за спины, фи!
— Прошу покорно простить, что я так неблагородно защищаю свою Отчизну от тех, кто явился с оружием! — развёл руками Давыдов.
Из угла послышался тяжёлый вздох. Де Совиньи и Давыдов обернулись. Там никого не было.
***
Холодно. Изо рта шёл пар. Денис Васильевич похлопал себя по плечам и посмотрел на верхушки сосен. Когда ещё рассвет, а скоро выходить. Главное преимущество партизанских групп — мобильность. Вот есть — а вот и умчались. Но его отряд ширился не по дням, а по часам. Передислокация становилась всё более сложной задачей — настоящая переброска войск. Давыдов задумался.
Вдруг кто-то тронул его за рукав. Предводитель обернулся. Перед ним стоял Архип. Да какой! В шубе и шапке с меховой оторочкой. В руке прозрачный, точно ледяной, посох.
— Куда ж ты так вырядился? — обретя дар речи, поинтересовался Давыдов.
— Уходим мы. — Голос старика тонул в пышной бороде.
— В какие веси, позволь осведомиться?
— Того тебе знать не надо, — привычно пресек вопросы Архип. Потом глуховатый бас его смягчился, в нём скользнула грустинка. — Что тебе знать следует, так это, что прав ты был.
— В чём прав?
— Твоя правда — есть сила больше моей.
— Ну да… — хмыкнул Давыдов, а про себя подумал: «Забавный дед, хоть и с придурью. Жалко, куда пойдёт?». — Ты, Архип, оставайся. К вареву твоему мы привыкли, почти не тошнит.
— Я б остался, — подковырки старик не заметил. — Но нельзя мне всё время с людьми. Вникать начинаю. Сердце теплеет.
— Выходит, холодное у тебя сердце? — хитро прищурился гусар. — А так и не скажешь. Признайся, ведь тебя я в боях видел. Многим фору дашь! Но как ты умудрялся вперёд коней наших в лагере очутиться?!
— Меня, — смутился преображённый Архип. — Сначала только внучку берёг. Прикипела она к Елизарову. Мне, говорит, его видеть бы, больше и не надо ничего. А мы уж это проходили. Задолго до того приглянулся ей один… Лелем звали. На свирели играл, артист! — Старик фыркнул.