Там, где гнездится соловей,
Роскошно благоухают розы,
Там благословенные боги готовят тебе счастье,
Держи только его крепче, о герой,
Как держишь меня мужественной рукой.
Только будучи так удерживаемо
Никогда не ускользнет бегущее.
Перикл не понял, что сказал морской старик, но когда после разговора с ним он оглянулся на своих спутников, последние исчезли. Он пошел дальше один. Птицы, перепрыгивающие с ветки на ветку, с дерева на дерево, увлекали его все глубже и глубже в лес. Там и сям на ветвях сидели попугаи, кричавшие Периклу: «Здравствуй! Радуйся! Иди!»
Но вскоре Периклу показалось, что вместо одной птицы он слышит целый хор соловьев в некотором отдалении; вместе с тем до него донесся сильный розовый запах. Он должен был идти мимо цветущих кустов роз и, странное дело, ему казалось, что розовый запах смешивается с запахом индийских благоуханий.
Почти невольно Перикл пошел по направлению пения. Он сделал это машинально, совершенно забывая предсказание морского старика.
Там и сям в полумраке рощи он видел вдали мелькающих сквозь ветви яркого цвета птиц, прыгающих перед путником с ветки на ветку, как будто составляя ему свиту. Птицы вдруг замолкли и, казалось, лукаво глядели на него; тогда Перикл увидел перед собой роскошные розовые кусты, благоухание которых он чувствовал издали. Между ветвями кустов он ясно увидел таинственное существо в белом, сверкающем золотом платье.
Он поспешно подошел, чтобы бросить взгляд в беседку из розовых кустов и среди роз увидел очаровательную сцену. Окруженная целой толпой прелестных детей, одетых в пурпур, с золотыми крыльями за плечами, стояла женщина в ослепительно белом платье, подпоясанном золотым поясом, в венке из роз.
Перикл не мог хорошенько разглядеть лицо красавицы, так как в ту минуту, как он приблизился, маленькие боги любви с особенным усердием принялись опутывать голову, грудь и всю фигуру женщины розовыми цветами, так что она почти исчезла под ними.
Перикл вспомнил о предании, рассказанном его милезийским хозяином, что в этой роще часто появляется сама богиня Афродита, и был готов принять за богиню эту покрытую розами красавицу.
При виде постороннего маленькие Эроты со смехом бросились в разные стороны и оставили опутанную цветами женщину. Перикл вошел в беседку, тогда из-под цветов раздались мольбы пленницы об освобождении. Перикл разорвал одну из розовых цепей, откинул розы, покрывавшие лицо красавицы и взгляд его встретился со сверкающим взглядом Аспазии.
Первым чувством Перикла была безграничная радость, но через мгновение на его губы уже стал проситься вопрос: благодаря каким обстоятельствам сделалось возможным такое неожиданное свидание? Но тут Аспазия поднялась, сбросила с себя розовые путы и сказала серебристым голосом:
— Знай, дорогой Перикл, что и я, так же, как Сократ, имею своего демона, который в решительные минуты шепчет мне не только, чего я не должна, но и то, что я должна делать. Этот демон, как только пришло твое последнее письмо из Самоса, письмо с известием о заключении мира и прибытии Теодоты в Самос, а также и твоем предстоящем путешествии в Милет, заговорил во мне и приказал немедленно сесть на корабль и плыть в Самос, а, если тебя там уже нет, то в Милет. По всей вероятности, демон хотел доставить мне двойное счастье: увидеть Милет снова вместе с тобою и тебя только в Милете. Я приехала в Милет и обратилась к твоему хозяину Артемидору; я слышала о сюрпризах, которые прекрасная Теодота хотела приготовить тебе в роще Афродиты, как по собственному желанию, так и по желанию других, я слышала о приготовлениях, сделанных с помощью щедрого Артемидора, но сочла за лучшее, втайне сговорившись с тем же самым Артемидором, взять на себя ту роль, которую хотела разыграть Теодота на этих подмостках. Поэтому, можно приписать Артемидору то, что боги любви передали тебе здесь в цепях не Теодоту, а меня.
— Для меня, — отвечал Перикл, — ты превратила в действительность сказку о появлении в этой роще богини любви. Для меня ты богиня любви, богиня счастья и, прежде всего, позволь мне это прибавить, богиня неожиданностей…
— Разве счастье возможно без неожиданностей! — вскричала Аспазия.
Нежный разговор еще надолго удержал обоих в очаровательной беседке. Как все влюбленные после долгой разлуки, они имели много что сказать друг другу. Но когда поцелуи стали почти совсем уже заменять слова и начало смеркаться, неожиданно появились прежние Эроты и хотели опутать новыми розовыми цепями также и Перикла.
— Берегись этих малюток, — сказала Аспазия. — Пора расстаться и проститься на сегодня: твой путь длиннее, мой — короче, так как Артемидор дал для моего помещения маленький домик в саду в нескольких шагах отсюда, и вид на который скрыт отсюда только круглыми миртовыми кустами. Я отправлюсь туда; ты же, мой дорогой Перикл, возвратись обратно к Артемидору, к твоему другу Гиппоникосу и прекрасной Теодоте, коринфянке с огненными глазами.
При этих словах Аспазии, боги любви разразились веселым громким смехом, еще более опутывая Перикла своими цепями, и последний также присоединился к их смеху, а затем, наконец, и сама Аспазия.
Боги любви, Перикл и Аспазия составили смеющуюся группу, и влюбленные, опутанные розовыми цепями и сопровождаемые маленькими богами, потерялись в тени миртовых и розовых кустов, тогда как в роще стемнело и слышалось только пение соловьев в розовых кустах; и Перикл нашел с прекрасной Аспазией более сладкое счастье, чем нашел бы с огненной коринфянкой, так как не та минута, в которую страстно любящая чета сходится в первый раз в безграничном блаженстве, есть самая сладкая из любви, гораздо приятнее та, когда, после долгой разлуки, любящие снова встречаются. Первое объятие можно сравнить с горением сырого леса с сильным дымом и громким треском, тогда как свидание после разлуки, походит на яркий огонь сухого дерева.
Наутро, после этой ночи, Перикл и Аспазия вышли рука в руку из домика в саду Артемидора и вошли в рощу, еще покрытую утренней росой. Они сами походили на прекрасные цветы, освеженные блестящими каплями росы. Они поднялись на маленькое возвышение, с которого был открытый вид на город, море и залив.
Взгляд Перикла, перенесясь через город, остановился на мгновение на гордых афинских триремах, стоявших в гавани, затем скользнул дальше в утреннем тумане по направлению к городу, у которого он пожертвовал родине целый год своей жизни, затем снова возвратился к прекрасному Милету. И глядя на его роскошь и великолепие, Перикл стал восхищаться его красотой и любезностью и дружелюбием его обитателей.
— Да, Милет стал еще красивее и его обитатели умеют жить, — отвечала Аспазия, — но патриоты помнят то время, когда Милет был царем этого мира, когда он был не только богат и роскошен, но могущественен и независим, когда он основывал свои колонии даже на далеких берегах Понта. Это время прошло, Милет уже не независим и должен преклоняться перед могуществом расцветших Афин…
— Ты говоришь эти слова почти с горечью, — заметил Перикл, — но подумай только, если бы Милет не был афинским, он был бы персидским. Не бедные эллины разбили ваше могущество, а персы, покорившие эти берега и, если бы афиняне не бились при Саламине и Марафоне, персидские сатрапы управляли бы Милетом так же, как и Сардесом. Не сердись на афинский флот, который протянул вам руку помощи.
— В таком случае, я должна, — сказала Аспазия, — вместо того, чтобы сердиться на афинянина, с благодарностью целовать его лоб.
Говоря это, она поцеловала Перикла, который отвечал:
— Твои золотокрылые боги любви вчера отомстили за Милет предводителю могущественного афинского флота.
— Не раскаивайся, — сказала Аспазия, — что ты посвятил милезианскому берегу неделю твоей, богатой событиями жизни. Чти город, который славится не только прекраснейшими розами, но и прекраснейшими сказками на свете. Разве можно придумать более прелестное предание, как наше милезийское сказание об Эроте и Психее?
— Ты права, — отвечал Перикл, — но, — продолжал он лукаво улыбаясь, — под этим же небом, сколько мне известно, сложилось сказание об эфесской вдове…
— …смысл которого, — перебила Аспазия, — обыкновенно кажется таков, что женщина изменчива и непостоянна. Но плохая сказка та, которая имеет только один смысл, заключает в себе одну только истину. Позволь мне взять на себя защиту эфесской вдовы: она изменила только мертвому супругу. Любовь так связана с жизнью, что любовь и верность за гробом, жизнь, связанная с трупом, неестественна. Бескровная тайна Гадеса не должна питаться кровью живых…
Так разговаривали Перикл и Аспазия; затем явился Артемидор и, шутя, упрекал Аспазию, что она отняла у него гостя и, пригласив обоих к себе, повез их в роскошной, запряженной белыми конями, колеснице, в известный храм Аполлона, помещавшийся в некотором отдалении от города.
Они поехали по очаровательному морскому берегу и на возвратном пути сели в лодку, которая понесла их по голубым волнам к поросшему кустами островку, который, сопровождавшие Артемидора рабы, мгновенно превратили в маленький рай, разложив пестрые мягкие ковры, расставив на них самые изысканные блюда. Таким образом, день прошел так же быстро, как прошла ночь, и влюбленные снова принадлежали друг другу в одиночестве своего садового домика, нарушавшемся только пением соловьев.
Артемидор не только предоставил своего гостя Аспазии, но, со свойственной ему расточительной щедростью, дал своей соотечественнице всевозможные средства еще более очаровать ее друга в идиллическом уединении миртовой рощи, и Аспазия пользовалась этой помощью не менее, чем той, которой сама природа еще более расточительно, чем богатый Артемидор, одарила ее саму.
Аспазия по милезийскому обычаю одевалась то в пурпур, то в ярко-голубой цвет, то в огненно-красный, то в золотой; ей нравилось являться другу в самых разнообразных видах. Она заимствовала костюм, манеры, выражение и характер то у той, то у другой богини или героини и по желанию Перикла танцевала перед ним мимические танцы, соответствовавшие этим разнообразным фигурам, танцы, которые по своему искусству превосходили все, чем только могла удивить Теодота в этом роде. При этих переодеваниях своей несравненной подруги Перикл не мог не вспоминать стихов морск