Последние слова монах уже выкрикнул, и его подопечные все, как один, вскинули руки и попытались раскалить медные гонги. Возможно, у кого-то и получилось нагреть металл, но никак внешне это не проявилось.
У меня невесть с чего разболелась голова, и я отступил вглубь часовни, снова начал счищать с пола капли воска. Так и подмывало зажечь взглядом одну из свечей, но не стал нарываться на неприятности, окончательно уверившись в своём решении обратиться за советом к монастырскому целителю.
Всего-то ведь и надо, что попросить монашка отвести к брату Светлому.
Чай, в такой малости не откажет.
Не тут-то было! Явился за мной брат Тихий мрачнее тучи, его левое ухо сильно опухло и цветом сравнялось со зрелой сливой.
— Воду бы поменять, — сказал я, но тот ничего и слушать не стал.
— Не надо! — отрезал брат Тихий. — Тащи на помойку и проваливай! Завтра к заутрене жду! Живей давай! Шагай!
Мелькнула мысль, что влетело ему из-за того, что посторонний оказался свидетелем занятий с неофитами, но на обратном пути я приметил сразу нескольких послушников, спешно таскавших куда-то воду и коловших дрова. Тут-то и вспомнилось, как монашек шептался с ними, прежде чем поручить мне ту или иную работу. Не иначе лодырей наказали за лень, а моему провожатому всыпали за грех стяжательства.
Так ему и надо!
На Заречную сторону я вернулся только в два пополудни. Идти в Гнилой дом было слишком рано, но на базаре решил пока не отсвечивать, вместо этого отправился потолкаться среди босяков на задворках «Золотой рыбки». Вокруг выставленных на попа перед питейным заведением бочек кучковались мужички — кто ещё только начинал поправлять здоровье, кто уже прилично накушался. Наша мелюзга рядом с ними сегодня не вертелась, поскольку что похмельные, что запойные одарить могли только лишь подзатыльником. Ещё и карманы не обчистить — у таких обычно в них ветер гуляет, в долг пьют.
Мимо проскакали трое верховых, и у меня от изумления едва челюсть не отвисла. Мало того что никто вслед уряднику и паре стрельцов комком грязи не запулил, так босяки не засвистели даже. И пусть стражники сопровождали экипаж, на дверцах которого красовалась вписанная в круг пятиконечная звезда с окаймлённым молниями кулаком, оградить от оскорблений церковный знак мог исключительно тех, кто находился внутри.
У кабака с кружкой пива в руке стоял Сыч, я подошёл к нему и указал на переваливавшийся с кочки на кочку экипаж.
— Это чего тут?
— Духолов прикатил, — пояснил босяк и глянул сверху вниз. — Не слышал разве, приблудные духи бродягу высушили?
— Так это в прилив было!
— Не-а… — покачал парень головой. — В прилив первого. Второго этим утром нашли.
Я не удержался и присвистнул.
— И где?
— За Свиным углом.
— Дела!
— Угу, — согласился со мной Сыч. — Барон велел препятствий церковникам не чинить, а кто дурить начнёт, того бить нещадно.
— С Бароном шутки плохи, — кивнул я и уточнил: — Наших не видел?
— На заднем дворе глянь.
Я обошёл дом и сразу наткнулся на Сивого и Гнёта. Первый больше не красовался жилеткой, второй скрёб босую пятку.
— О как! — поразился я. — А обновки ваши где?
Парни кисло глянули в ответ.
— Мы на праздник поносить брали! — напомнил Гнёт.
— Лука сказал вернуть? — догадался я.
— Ага, — бесхитростно подтвердил Сивый и шмыгнул носом. — Завёл себе любимчика!
— Вздуть его надо! — рубанул рукой воздух Гнёт.
— Луку? — пошутил я, но пацанам было не до смеха. Мне посоветовали катиться со своими хохмочками прямиком к чёртовой бабушке. Ну и я в долгу не остался. Чуток пособачились.
Наши мелкие рыли носами землю, выискивая оброненные медяки и оторванные пуговицы, а заодно прочие хоть сколько-нибудь ценные вещички. Найденное они таскали Гнёту и Сивому. Я нигде не заметил Рыжули, и поскольку заявился на задворки «Золотой рыбки» исключительно ради девчонки, то задерживаться там не стал и отправился восвояси. На соседней улице привязался чей-то кудлатый пёс с обрывком верёвки на шее. Наглая собаченция всерьёз вознамерилась меня покусать, едва сумел отогнать её выломанной из заборчика штакетиной.
Тварь какая!
В иной раз я бы после такого непременно сделался всеобщим посмешищем, ещё бы и ограду чинить заставили, а сейчас никто ни на заливистый собачий лай, ни на треск доски внимания не обратил. Очень уж увлечённо судачили о чём-то местные кумушки. Но штакетину я в любом случае на место вернул. Дальше столковался с двоюродным братцем об уроке грамоты и честно заплатил за него и за прошлый две деньги, а когда после пересчитал монеты, то с превеликим сожалением отказался от похода в булочную и поплёлся сразу домой.
В Соломенном переулке одолела детвора, пришлось развлекать малолетних оболтусов фокусами, зато получил от них пару сухарей с изюмом. Мальцы рассказали, что никто из наших в Гнилой дом пока не возвращался, так что я дошёл до уходившей в камыши тропинки, а там уселся на плоскую каменюку, запрокинул голову к облачкам и попытался втянуть в себя то, что полагал энергией неба, но нисколько в этом не преуспел. Дышал и дышал. Ни тепла, ни стылости. Ничего.
О-хо-хо! Хорош бы я был, сунувшись со своими выдумками к монастырскому целителю!
Накатило разочарование, но как раз в этот момент в переулок завернули Рыжуля, Мелкая и Хват. Последний тащил две корзины, девчонки шагали налегке.
Я вскочил с камня и нахлобучил на голову картуз.
— Привет!
Рыжуля улыбнулась, Мелкая состроила рожицу, Хват протянул мне одну из корзин и спросил:
— Ты чего тут?
— Да так, — неопределённо пожал я плечами. — Что тащите?
— Мослы. Похлёбку варить будем.
— И костный мозг есть! — расплылась в счастливой улыбке Мелкая и облизнулась.
Мы двинулись к зарослям камыша, Рыжуля вдруг глянула на меня и спросила:
— Серый, ты уже завтра с тем дурачком дерёшься?
— Ага, — подтвердил я с показной беспечностью. — Взгрею его.
— Осторожней давай.
Хват расхохотался.
— Да Жучок слабак! Все они там, в Угольном тупичке, малахольные!
И вот тут невесть с чего стало не по себе. Хват ведь не пытался меня подбодрить и нисколько не бравировал. Так оно и было на самом деле. Вчера наши, как узнали, о чём старшие столковались, сразу наперёд поздравлять начали.
Но тогда на кой чёрт Истома на кон червонец поставил?
— Прям все-все малахольные? — хмыкнул я, перебирая в памяти босяков из Угольного тупичка.
— Там рано горбатиться начинают. Если только этот…
Хват прищёлкнул пальцами, но осёкся и вытаращился на вывернувшего нам навстречу патлатого юнца в грязных башмаках и по колено мокрых штанах. На приблудного бродягу и даже босяка тот, несмотря на синяк под глазом, нисколько не походил, очень уж прилично был одет. Льняная рубаха, бархатная жилетка со сложной вышивкой, кожаный ремень. Опять же — обут, на голове — смешная шапочка с куцыми полями.
Чернявый, носатый, курчавый, усики над верхней губой.
Да это же скрипач-фургонщик!
Неужто потребует медяками поделиться или за сломанный инструмент предъявить решил? Вот же принесла нелёгкая!
Но — нет. Ни о музыкальном инструменте, ни о деньгах юнец и не вспомнил, да и угрожать не стал, радостно улыбнулся.
— Рыжая! А я тебя обыскался!
Мы с Хватом мигом выдвинулись вперёд.
— Чего надо?
— Вали отсюда, пока цел!
Скрипач хоть и показался восторженным дурачком, но сразу смекнул, что к чему, и лыбиться перестал.
— Судари, при всём уважении, у меня разговор к вашей спутнице.
Рыжуля страдальчески вздохнула.
— Ну чего ещё?
— В тебе живёт сам танец! — объявил скрипач. — Тебя немного пообтесать, и сможешь выступать не на потеху пьяной черни, а перед князьями и архонтами! Да за тебя станут бороться лучшие подмостки Поднебесья! Куда ты вчера пропала? Мы же обо всём условились!
В первый миг я не понял, о чём идёт речь, а потом в бешенстве скрипнул зубами.
Сам-то предложил Рыжуле присоединиться к бродячему балагану, а вот как заливать надо было! О князьях и архонтах!
— Пообтесать? — прищурилась Рыжуля, мотнула головой и рассмеялась. — Мечтай-мечтай!
— Да послушай!..
Моё терпение иссякло, я опустил корзинку на землю и шагнул вперёд. Хват повторил этот маневр, но скрипач и не подумал отступить, в его руке блеснул клинок ловко разложенного ножа.
— Давайте…
Договорить мы ему не дали. Хват резким махом ноги запустил в музыканта ком болотной грязи, а стоило лишь скрипачу прикрыть лицо рукой, я тотчас оказался рядом и выкрутил тонкое запястье, заставляя скрипача выронить нож. В следующий миг Хват с разбегу шибанул фургонщика в грудь, тот запнулся о мою ногу и полетел спиной на землю.
— Топи его! — восторженно завопила Мелкая. — Головой в грязюку макайте!
— Не надо! — остановила нас Рыжуля. — Пусть уходит!
Меня всего так и распирало от злобы, я заколебался, но девчонка с нажимом повторила:
— Серый, пусть идёт!
Мог бы и не послушать её, но музыкант как завалился навзничь, так и не пытался подняться. Лежал — тюфяк тюфяком. Ну и отпустило.
К чёрту! Ничего меня не отпустило!
Всего лишь возобладал здравый смысл.
Я нехотя подался назад и потянул за собой Хвата, да ещё подобрал нож и зашвырнул его в камыши.
— Проваливай! — рыкнул я на валявшегося в грязи скрипача и напоследок предупредил: — Сунешься в Гнилой дом, ракам скормим!
Но пригрозил, просто чтобы образумить. Сунется — до нас не дойдёт, завязнет и утонет. Только если вдруг такое случится, теперь сам виноват будет. Его выбор.
Глава 12
3–7
В Гнилом доме я надолго не задержался. Попытался было подступиться к Рыжуле, но та против вчерашнего оказалась хмурой и неразговорчивой, от вопроса о скрипаче и вовсе поначалу отмахнулась. Потом вздохнула и сказала:
— Да проходимец какой-то! Привязался — потанцуй да потанцуй! — Девчонка перекинула косу на спину и потребовала: — Всё, Серый! Не мешай! Нам ещё мослы варить!