— Да.
— Четырнадцать дней? Точное количество, это важно.
— Пятнадцать.
Люди Рамиро забрали Стефу пятнадцать дней назад. Я же в инкубаторе всего одиннадцать дней — значит решение о моем здесь появлении было принято еще задолго до того, как мама утром пришла ко мне в спальню с пистолетом. Почему она тогда кричала, что за мной идут из-за того, что я с новой подружкой Эмми «шнырялся»? Мама не знала истинную причину моего грядущего низвержения? Или наоборот, мама знала настоящую причину, а упоминание Эрменгарды только предлог?
Список задач на будущее постепенно полнился все более неудобными дополнительными вопросами.
— То есть ты теперь спектр? — нарушил я молчание.
— Да.
— Какая у тебя задача?
— Здесь меня встретил дон Диего Кальдерон и без углубления в детали выразил надежду, что я буду хорошим мастером отряда дивергентов.
— А, то есть наш отряд так называется?
— Неофициально.
— Это моя мама сделала? — коснулся я маски Стефании и почувствовал, что она с трудом удержалась, чтобы не отстраниться.
— Да.
Очень странно получается. Я ведь рожден как патриций и мне с постоянной периодичностью говорят, что я слишком умный для своих лет — если брать сравнение с обычным человеком. Кроме того, наставники всегда учили меня смотреть критически на все услышанное, но почему-то некоторые вещи я выборочно как принял на веру, так и ни разу не обдумывал. Может быть потому, что раньше маме я доверял безоглядно?
— Стефа, прости, что я безоговорочно и сразу поверил, что ты меня бросила. Конечно, мне показали видео как ты уезжаешь и прощаешься с поместьем, но…
— Меня увезли в состоянии полутрупа, я больше месяца провела без сознания на больничной койке.
— Покажи, пожалуйста.
— Что?
— Шрамы.
— Я… я не могу, — безликая маска отрицательно качнулась.
— Почему?
— Я не хочу, чтобы ты видел меня такой.
— Какой?
— Уродливой.
— Мне это нужно.
— Зачем?
— Ты знаешь, что такое стимул?
— Мотивирующий фактор, побуждающий на реакцию.
— Мысли о том, чтобы увидеть тебя под маской будут мешать мне сосредоточиться на более серьезной цели.
— Какой?
— Когда ты уже проходила переподготовку в Академии, я проснулся утром оттого, что моя мать пришла меня убить, чтобы избавить фамилию от позора. Не успела и не смогла — в замке появился протектор Рамиро. Когда моя мама умоляла не лишать меня ранга патриция, Рамиро ее убил — энергетический импульс, экстерминация кванта души. Когда он отвлекся, я подобрал принесенный мамой пистолет и выстрелил ему в голову, но только ранил даже без замены оболочки, после чего Рамиро сказал, что я ему нравлюсь. Он дал мне свое имя — меня теперь зовут Деймос Рамиро и отправил сюда. Вместе со мной сюда попала Рита Конради, ее семья оказалась еретиками и так получилось, что теперь я Риту опекаю. Командор-маршал дон Диего, при внешней его благожелательности и приветливости использует ересь семьи Риты как один из факторов, чтобы усложнить нам здесь жизнь, вызвав ненависть со стороны остальных инфантов и в такой ситуации все, что сказано, может нести смысл. Так что еще раз спрошу на всякий случай: он что-нибудь говорил тебе о нас, пусть даже это были дежурные слова?
— Дон Диего из конкретики только сказал, дословно, что материал у меня хороший, пусть это и худший отряд инкубатора.
— Меня, а теперь и тебя, гонят вперед к определенному, но пока неизвестному нам результату. Чем быстрее мы его достигнем, тем быстрее можем узнать больше и поставить себе новые цели, закрыв старые, но для достижения этого результата мне будут мешать мысли о том, что сокрыто у тебя под маской и я прошу, чтобы ты ее сейчас сняла.
Стефания немного подумала, потом коснулась пальцами головы в районе ямочек под ушами. Послышался щелчок, и она медленно опустила маску. Не очень ясно, чего она стеснялась — никакой уродливой она не стала. Понятно, что хорошего мало — несколько темно-багровых шрамов пересекали лицо, чуть искривив линию рта и немного опустив уголок левого глаза. Искусственного глаза, что только теперь мне стало понятно. Так, а вот это плохо — вокруг каждого шрама заметна словно бы тлеющая паутинка алого свечения — во время экзекуции мать использовала наказующую паучью плеть.
— Обезболивающие помогают?
— Не до конца, но я почти привыкла без них.
На меня не действует алый яд боевых химер Сангуэса, но я знаю сопутствующую боль — меня тренировали терпеть схожую, заставив девять недель ходить с имитатором, и это было очень тяжело. Стефа с этой болью живет пять лет — шестьдесят пять стандартных месяцев, двести шестьдесят недель. Я невольно протянул руку, убирая рассыпавшиеся по плечам вьющиеся рыжие локоны и увидел, что один длинный шрам с лица Стефы уходит вниз на шею, но дальше его скрывает высокий воротник-стойка мундирного платья. Больше открытой кожи не видно — кисти покрывают белые атласные перчатки, а ноги высокие сапоги-ботфорты.
Отложив маску, я потянул свою бывшую няню вверх, заставляя подняться. Неожиданно понял, что она уже всего лишь на голову выше меня, хотя я запомнил ее смотрящей на меня с далекой высоты своего роста.
Стефа замерла, закрыв глаза, а я начал расстегивать пуговицы. Сначала хотел просто раскрыть ворот, но по мере того как он расходился, просто не мог остановиться, начиная понимать весь ужас случившегося. Стефа попробовала перехватить мои руки, но сил на сопротивление — ни физических, ни моральных, после глубокого обморока и иссушающей чувства истерики у нее не было, так что она уступила нажиму практически сразу.
Прежняя картина мира стремительно менялась, отмеченная разница в росте оказалась лишь началом. В воспоминаниях Стефа жила авторитетной взрослой и всезнающей няней, а сейчас я понимаю, что она такая же неуверенная и уязвимая как Рита, просто старше на десять лет. Отчаявшаяся, испуганная и растерянная девушка, вчерашний аспект самой нижней ступени, которую закинули сюда без озвученной цели, и сейчас она не знает что делать и даже не представляет что будет дальше. Поэтому и подчиняется мне сейчас так безоговорочно покорно.
Расстегнутое мундирное платье упало на пол и стало понятно, что выкрикнутое недавно в запале «как хамон нашинковали» совсем недалеко от истины. Кожа у Стефы светлая, вот уже пять лет не видевшая солнца, отчего багряные шрамы на ней выделяются еще более отчетливо. Предсказуемо по краю каждого идет тонкая и едва заметная паутинка алого свечения паучьего яда. Боги и демоны, я когда тренировался терпеть и половины боли не испытывал, как она сейчас, сегодня, вчера и всегда — как только с ума не сошла?
На Стефе остались высокие ботфорты, перчатки до локтей и корсет, но было хорошо понятно, что под ними тоже сплошные шрамы. Все тело исполосовано, преимущественно с правой стороны — плечи, спина, ягодицы, бедра, все покрыто широкими багряными шрамами, каждый из которых по краю подсвечен едва заметным алым контуром живущего под кожей яда.
Правая рука искусственная до ключицы, облегающая металлическую конструкцию силиконовая кожа даже не в тон остальной — протез мало того, что биомеханический, так еще самый дешевый. Коснувшись искусственной руки, я обошел вокруг дрожащей Стефы — она так и стояла крепко зажмурившись и безвольно опустив плечи.
По линии шрамов и характеру повреждений понятно — когда мать хлестала ее паучьей плетью, Стефа лежала на левом боку, подтянув колени к груди и закрывая руками голову. Больше половины ударов пришлось в верхнюю часть тела, поэтому правую руку врачи сохранить не смогли.
Когда я коснулся одного из шрамов, словно бы оказался на месте экзекуции — как вживую услышал девичьи крики, ощутив в руке наказующую плеть. В голове мгновенно проснулись шипящие голоса, внутри забурлили самые разные чувства — страх и ужас Стефы, собственная ярость и чужое наслаждение властью над ее беспомощностью.
Чужое? — зашипела в голове демоническая стая, многоголосьем вдруг начавшая уверять меня, что это испытываемое наслаждение властью приносить боль никакое не чужое, а самое что ни на есть мое собственное. Одновременно краски окружающего мира вновь стали серыми и ярким пятном выделялось только тело стоящей передо мной дрожащей молодой женщины, и горящие на нем алым огнем пульсирующие в шрамах паутинчатые прожилки.
— Данте, ты что делаешь? — дрожащим голосом спросила Стефа, когда я начал расстегивать ей корсет со спины.
— Не двигайся.
Голос мой прозвучал нечеловечески, отчего Стефания заметно вздрогнула, но осталась ровно стоять. Ее плечи дернулись, когда корсет упал на пол, сразу после она прикрыла руками грудь — странная женщина, я ведь сзади стою и не смотрю, к тому же видел ее уже обнаженной сколько раз, когда она купала меня в банях. Вот совсем не понимаю этой плебейской особенности стесняться своей наготы.
— Не двигайся, — снова напомнил я.
Сорванная со стены катана хоть и была дрянной поделкой, но сейчас пригодилась — пусть клинок не очень острый, но другого все равно нет.
— Потерпи, сейчас будет больно, — попросил я и воткнул Стефе острие клинка между лопаток, оставляя небольшой разрез. Она негромко вскрикнула — больше от страха, чем от боли.
Мир вокруг по-прежнему был серый, демоническая стая в голове шипела все громче. Их многоголосый шепот размывало, часть явно хотела уничтожить стоящую передо мной женщину, часть спасти — но и те и те сходились в том, что сейчас отличный способ показать свою власть.
Надо с этой стаей что-то делать, как-то прогнать из головы — отстраненно думал я, уже сделав второй надрез на спине Стефы, на пояснице — в этот раз она молча стерпела.
Смог бы я так ей довериться в подобной ситуации?
Поставив катану рукоятью в пол, я поочередно хлопнул по острию ладонями, оставив два небольших, но глубоких и сразу начавших кровоточить пореза. Отпустил упавший на пол меч, от звука падения которого Стефа вздрогнула, но я уже прислонил ставшие мокрыми от крови ладони к ее спине и закрыл глаза. Видеть при этом не перестал — фигура молодой женщины высвечивалась перед внутренним взором бело-голубым контуром, по которому шло переплетение линий шрамов с вкраплением алого паучьего яда.