Аспекты — страница 3 из 4

Мерклый завет

Твой сон был тих, как смерть, и луч луны

Над бледной наготой твоей сиял.

Не слышно сердце, вздохи не слышны;

Я знал, ты спишь – надеялся, что знал,

Боюсь, не знал. Нагнулся прочитать

В твоем завете мерклом для меня:

Молчанье, тьму, холодную кровать,

И память, смятую, как простыня.

Мы говорили, странны и пусты

Владенья наши. Я же знал один:

Земля моих желаний – это ты.

Ты всхлипнула, я снова властелин.

Придвинулся, чтоб в твой покой войти,

Помедлил – и услышал рак в груди.

Глава 5Правосудие и разногласия

Варис сидел у окна в купе и смотрел, как мимо пролетает темный мир. Время от времени за стеклом мелькали расплывчатые огни, желтовато-белые, какие-то неестественные в тумане; заря еще не занялась.

Так он сидел часа два, пока поезд не остановился в Шкуролесье, чтобы забрать груз молока для отправки в столицу. Состав вез почту и молоко, но в нем был и буфет с чаем и пирогами, и небольшой спальный вагон для тех, кто едет по делам в столицу. Постель Вариса была аккуратно застелена – спать он все равно не собирался.

После Шкуролесья поезд сделал еще несколько остановок; выгружали молоко и передавали почту. Дорожные знаки выскальзывали из темноты, освещенные ярко-желтыми газовыми фонарями, а потом снова исчезали. Названия станций говорили об удаленности и обособленности: Серые Врата, Ольховая Топь, Кордон Солус, Далевиль – бывшие приграничные поселки, ставшие почтовыми округами. Короны в сотне милов от нулевого столба опасались (и не только в шутку), что столица поглотит их коронаты, а сами они станут обычными муниципальными советниками.

Разумеется, этого не произойдет. Было все труднее снабжать Листурель свежими продуктами, чистой водой и газом, прокладывать широкие улицы, а теперь еще и проводить электричество, а значит, город не мог расширяться дальше.

Пока Варис раздумывал об этом, за окном, словно по волшебству, замелькали стены; поезд окутало дымом, замерцали огоньки. Колеса постукивали на стыках рельсов. Раздался свисток, состав замедлил ход.

Поезд приближался к Гранд-вокзалу. На расходящихся веером путях поблескивал свет, рельсы огромной росистой паутиной убегали в темноту. Путейные работники светили фонарями, семафоры меняли цвета.

Варис встал, размял затекшие колени, подхватил дорожную сумку и вышел из купе, направляясь по тускло освещенному коридору в тамбур.

Там, у открытого окна, стояла начальница поезда, глядя на большие карманные часы в бронзовом футляре.

– Доброе утро, досточтимый господин, – поздоровалась она сквозь свист ветра и пара. – Сегодня мы точно по расписанию.

– Разумеется, – сказал Варис, полной грудью вбирая воздух, пахнущий масляным дымом.

– Хорошо отдохнули?

– Великолепно. А теперь пора на работу.

– С Ее благословения, – сказала начальница поезда и ушла.

Варис кивнул ей вслед и прислонился к стенке тамбура. Поезд въехал под стеклянный купол Гранд-вокзала и остановился.

Вместе с Варисом из спального вагона вышли еще несколько пассажиров – судя по всему, семья – и стали разбираться с багажом под тусклыми фонарями на платформе. Вообще-то пассажирам спальных вагонов дозволялось нежиться в своих постелях еще целых два часа после прибытия поезда. Разумеется, тем, кто мог спать.

Громадное полукружье Гранд-вокзала было сверхъестественно пустым; вокзальные своды скрывались в темноте, все магазины и лавки были закрыты, работали только газетные киоски и чайная. Варис вышел через боковую дверь в непривычно холодное промозглое утро, и внезапно всю его сонливость как рукой сняло. Сквозь льдисто-голубой туман, клубившийся на привокзальной площади, смутно проглядывали черные силуэты кэбов, будто прорезанные в листе бумаги. Варис сел в первый экипаж, и кэб с ужасающим грохотом тронулся.

На листурельских улицах жизнь кипела в любое время суток. Вот и сейчас за окном кэба мелькали тележки молочников и фургоны мясников, в круглосуточных магазинчиках призывно горел свет, а у киосков высились кипы утренних газет. Под фонарем стоял стражник, сунув руки в карманы и переминаясь с ноги на ногу.

Увидев его, Варис вспомнил о новой конституции: ее статьи предполагали, что крупные города и поселки сохранят за собой право содержать независимые сторожевые отряды. Верховный судья Каббельс уже давно требовал, чтобы эти отряды передали в распоряжение его приставов. Его инициатива вполне ожидаемо не пользовалась успехом: сторожевые отряды издревле существовали в городах, а короны ревностно охраняли свои законные привилегии.

Однако Каббельс не хотел отказываться от ее продвижения и пытался объединить под властью национальной полиции отряды городской стражи или охранные силы коронатов, которые часто действовали не по закону, а по прихоти коронов или просто из местных предрассудков.

Все это требовалось осмыслить и проработать, и, разумеется, для этого было необходимо активное участие Извора.

Кэб остановился в тихом, хорошо освещенном квартале, среди уютных особняков с лужайками за кованой железной оградой. Вдоль обочин росли раскидистые орехи-гикори. Расплатившись с кэбменом, Варис толкнул кованую калитку на хорошо смазанных петлях. На верхнем этаже дома горел свет.

Улица Гикори. Одной из первых здесь поселилась негоциантка, сколотившая состояние на торговле лесом; она же и высадила здесь ореховые деревья. Сюда еще не провели электричество, но в некоторых домах уже стояли частные генераторы. Особняк Извора покамест освещался газом. Приватная электрификация требовала времени и дополнительного обслуживающего персонала, к тому же Извор с улыбкой утверждал, что электричество – мимолетная мода, от которой нет большой пользы, ведь ужин на электричестве не приготовишь.

Варис по ступенькам поднялся на крыльцо и повернул ручку звонка. Дверь открыла Кларити, экономка Извора – высокая, очень худая женщина с иссиня-черными волосами, коротко остриженными и зачесанными так гладко, что они напоминали шлем. Длинный черный сюртук – ее повседневная одежда – сегодня выглядел траурным одеянием.

– Входите, милорд Варис. Сегодня очень холодно. Подать вам чаю? Или горячего бульона? Ох, вы же всю ночь в дороге, даже позавтракать не успели…

– Нет, спасибо, Кларити. Я с удовольствием выпью бульона, но попозже.

– Да-да, конечно, милорд. Позвольте ваш плащ. Доктор наверху, в гостиной. Доложить ей о вашем визите?

– Нет, не надо.

Кларити по-птичьи кивнула, взяла у Вариса плащ и ушла.

Варис оглядел прихожую. На столике у стены лежали три стопки писем, перевязанные ленточками. Карточки на каждой стопке указывали дату получения. Варис поднялся по лестнице; на обтянутых синим муаром стенах красовались обрамленные университетские дипломы и грамоты, выданные правительствами разных стран.

На верхней площадке висела большая гравюра с изображением усадьбы Терн, короната Извора. Варис гостил там дважды. Центральный фасад усадьбы, возведенный в Среднецарствие, выглядел впечатляюще, но жить там было неуютно. Три поколения предков Извора пристроили к усадьбе три крыла, каждое в своем архитектурном стиле – Извор в шутку именовал их «гротеск», «диссиданс» и «деранжер» (это крыло напоминало алинсейские прибрежные постройки, хотя сама усадьба находилась в восьмидесяти милах от моря). «Есть люди, которые не хотят на покой, опасаясь праздности и всеобщего забвения, – говаривал Извор. – А я просто боюсь, что мне придется жить в родных пенатах». В опочивальне Извора было жарко натоплено, в камине горел огонь. Посреди комнаты стояла большая кровать под балдахином. За столиком в углу, освещенном лампой, сидела Свежта. Фалды ее сюртука аккуратно прикрывали колени, цепочка карманных часов и стекла очков без оправы отражали отблески пламени. Она отложила книгу на поднос с чашкой чая, встала, помассировала затекшую шею и протянула Варису руку.

– Я рада, что вы приехали, – сказала она. – К сожалению, ничего хорошего сообщить не могу. Пока все без изменений.

Варис посмотрел на кровать, где на подушках полулежал Извор, в стеганом шлафроке поверх атласной пижамы, до пояса укрытый одеялом, на котором бледнели неподвижные руки. Лицо его было безмятежно, усы аккуратно причесаны (Кларити постаралась, подумал Варис), а на щеках уже серебрилась щетина. Глаза закрыты, волосы убраны под ночной колпак, из-за чего лоб казался очень высоким, а лицо напоминало череп.

Свежта поднесла лампу к кровати. Яркий свет разогнал сумрак, и Извор больше не выглядел мраморно-бледным.

– Вы дотроньтесь, ему не повредит, – негромко предложила Свежта.

– Нет. Расскажите, как за ним ухаживают.

Поставив лампу на стол, Свежта взглянула на часы.

– Сейчас пять. В шесть придет старший санитар. Он будет жить здесь круглосуточно, для отдыха мы поставили ему кушетку, раз в три дня его подменяет другая сиделка.

– Он и спать будет здесь?

– Да, это обычный распорядок. Таким образом опасность сводится к минимуму, потому что сиделок всего двое.

– Разумно, – сказал Варис.

– К счастью, Извор не утратил способности глотать жидкости.

– А если он не сможет?

– Тогда мы начнем поддерживать его магией. Это нетрудно, но потребует больших усилий. Придется пригласить двоих чародеев для посменной работы.

– Хорошо.

– Между прочим, Кларити – прекрасная сиделка. Она сразу же вызвалась ухаживать за Извором, купать и одевать его. И, как видите, великолепно с этим справляется.

– Меня это не удивляет, – сказал Варис.

– Вас вообще мало что удивляет, – заметила Свежта.

– Опишите как можно подробнее, с чего все началось, – попросил Варис.

– С вашего позволения, я сяду.

Они устроились в креслах в противоположном углу спальни.

– Три дня тому назад… – начала Свежта, – да, в светлень, на третий день праздника Равноденствия, Извор не выходил из дому. Кларити сказала, что он отвечал на письма. Пришел Клест, принес продукты для ужина. Он готовит очень вкусный бараний бульон. Они поужинали…

– Вдвоем?

– Я так и знала, что вы спросите. Нет, с ними ужинала Кларити. Извор пригласил ее отметить Равноденствие, предложил позвать ее приятеля, Траммельса, он истопник в доме по соседству, но владельцы устроили вечеринку, и Траммельс весь вечер был занят. Знаете, как говорят: «Все равны, но некоторые равнее других». Так вот, Клест остался ночевать. В четверть третьего он разбудил Кларити, объяснил, что услышал шум в опочивальне Извора, а Извор не откликается. Кларити вызвала меня, и я приехала через полчаса. Обнаружила явные симптомы апоплексического удара – и больше ничего. Если бы Клест задумал что-то дурное, вряд ли бы он действовал так открыто. Для вас что-нибудь прояснилось? – почти участливо спросила она. – Хотя бы в отношении Клеста?

– Да, в некоторой степени.

Свежта вздохнула.

– У меня нет магических способностей, о чем мне неустанно напоминают, но зато у меня есть диплом фармацевта. Здесь я не нахожу никаких следов яда – во всяком случае, обычного. К тому же мне известно, что убийство с помощью магии сложно замаскировать полностью. Я несколько раз сталкивалась с такими преступлениями. Поверьте, это очень заметно. Варис, послушайте, Извор уже не молод. Он слишком много работал. Организм не выдержал напряжения, вот и все. Здесь нет никакого умысла, злого или доброго – просто самый обычный факт. И надежда на выздоровление.

– Да, конечно. И надежда.

Варис осторожно шагнул к кровати и посмотрел на Извора. Примерно через миниму он медленно протянул к нему руку и коснулся костяшек его пальцев.

– Даже не шелохнулся, – сказал Варис. – Хотя мы оба благородных кровей. Вот и верь после этого древним легендам.

– Варис, я…

– Что? – Он обернулся к Свежте. – Вы ждали чуда?

– Знаете, Варис, я никогда не питала к вам расположения. Я вас уважаю, восхищаюсь вашей парламентской деятельностью, но… – Она сплела пальцы в замок. – Врачам – даже тем, у кого нет магических способностей, – первым делом внушают, что в человеке существует неразрывная всеобъемлющая связь между плотью и духом. В кончике пальца сосредоточено все человечество, а вместе с ним – Богиня. Но вы… вы напоминаете какой-то механизм, управляемый изнутри, отмежевавшийся от внешнего мира рычагами и проводами. Отделенный от…

– От Богини. Верно.

Свежта медленно разжала руки.

– Я понимаю, вы хотите отомстить виновнику того, что случилось с Извором. Если бы я и впрямь думала, что кто-то умышленно причинил вред Извору, я бы, наверное, пожалела, что вообще хоть кого-то в жизни спасла, поскольку это бы означало, что люди – чудовища, недостойные жить.

– Оказывается, у нас с вами есть кое-что общее. Я думаю о людях так же.

– А Извор говорил мне другое.

Варис взглянул на Извора.

– Как долго человек может прожить в таком состоянии?

– В Аскорельском медицинском колледже есть пациент, который вот уже шесть лет находится в коме.

– Да, конечно, – кивнул Варис, припоминая. – Сын корона Ферлейна. Он упал с лошади. В парламенте с тех пор заседает его представитель.

– Но обычно в подобных случаях жизнь пациента не поддерживают столь долго.

– И вы мне сейчас объясните почему, – сказал Варис, не отводя взгляда от Извора.

– Установить связь с разумом пациента не очень сложно, хотя и требует большого искусства. Заявление пациента, полученное под наблюдением представителя гильдии чародеев, обладает юридической силой. В большинстве случаев…

– Разумеется. Думаю, именно поэтому отец Ферлейна отказывается от проведения процедуры.

– Решение придется принимать вам как душеприказчику.

Варис промолчал.

В дверь постучали.

– Милорд Варис, доктор Свежта…

– Да, Кларити?

– Досточтимые господа, прибыл санитар. Он ждет внизу.

Варис и Свежта спустились в гостиную. У камина лежал потрепанный саквояж-линкмен, а рядом стоял, вытянувшись в струнку, высокий мускулистый человек, рыжеволосый, коротко стриженный, в традиционной форме санитара: белая рубашка с короткими рукавами, белые брюки и холщовый жилет с большими карманами. На фоне белоснежной формы резко выделялся темный загар. На руке, через которую был переброшен аккуратно сложенный плащ, виднелась татуировка – якорь, обвитый цепью. В правом ухе висела золотисто-оранжевая жемчужина, а на переносице сидели очки с толстыми линзами.

– Треван, рада вас видеть, – сказала Свежта. – Милорд Варис, позвольте представить вам Тревана Дейна, квалифицированного санитара. Треван, это Варис, корон Корвариса. Милорд Варис отдает указания и распоряжения от имени пациента до его выздоровления.

– Мое почтение, милорд, – сказал Дейн и отрывисто, по-военному, кивнул.

– Вы бывший алинсейский морпех? – спросил Варис.

– Милорд, вы очень наблюдательны, – ответил Дейн, показывая татуированную руку. – Я служил в Островной флотилии в чине капрала. Уволен по инвалидности, в чине сержанта.

– С вашего позволения… – сказал Варис, подступив к нему поближе.

Кожа вокруг правого глаза Дейна была неестественно гладкой и блестящей, а зрачок – овальным. Судя по всему, регенерацией глаза занимался не очень умелый чародей.

– Милорду наверняка известно, – сказал Дейн, – что в связи с переходом флота с парусников на корабли с паровыми двигателями ведется также и смена личного состава. После ранения я решил получить не денежную компенсацию, а образование. Диплом санитара я получил в Аскорельском медицинском колледже. Кстати, милорд, сейчас я гражданин Лескории.

– Мне пришлось уведомить агентство по найму медицинских работников о состоянии больного, – ровным голосом произнесла Свежта.

– У меня нет никаких претензий к Островной флотилии. Позвольте поблагодарить вас за прямоту. Я ценю вашу честность. Если вы не против, то, может быть, во время моих визитов у вас найдется минутка рассказать мне о службе. – Варис повернулся и увидел в дверях Кларити. – Будьте добры, возьмите плащ у досточтимого господина.

Дейн вручил плащ Кларити и подхватил с пола свой линкмен.

Свежта повела Дейна наверх.

Варис пошел за Кларити, мимо гардеробной на кухню – небольшую комнату, облицованную темно-синей плиткой и заставленную белым фарфором. На столе, среди разбросанных бумаг, стояли пустая чайная чашка и немытая тарелка.

В кухне вкусно пахло бараньим бульоном, и Варису очень захотелось есть.

– Может быть, все-таки позавтракаете, милорд? – предложила Кларити. – Есть лепешки с сыром и пряной зеленью, и свежие плетеники с ягодами. Клест все присылает корзинки с едой, надо же что-то с этим делать, – извиняющимся тоном закончила она.

– Да, бульон и лепешки будут очень кстати. А вы не составите мне компанию, пока доктор занята?

Варис снял камзол, повесил на крючок, обернулся, жестом подозвал Кларити, снял с вешалки фартух, надел на нее, чтобы не испачкать черный сюртук, а потом уселся за стол.

Она кивнула, наполнила чашку бульоном из кастрюли на плите и начала разогревать лепешки.

Разумеется, Варис понимал, что для Кларити завтрак с ним – не то же самое, что завтрак с почтальоном или с прислугой из особняка по соседству, но сейчас, пока еще не исчезла окутывающая Вариса атмосфера усадьбы Странжа, они с Кларити могут просто побыть двумя людьми, которые заботятся об Изворе. Хоть какое-то, да дело.

Кларити ловко переворачивала лепешки, и Варис заметил, как ее постепенно покидает напряжение. У Извора, как и у Вариса, не было постоянного повара или кухарки. Оба трапезничали на работе, будь то на обеде во время совещания или на дипломатическом приеме. Званые ужины они устраивали редко, и еду туда доставляли рестораторы, вот как сейчас Клест. В остальном Извор и Варис полагались сами на себя, на жену Хламма или на Кларити.

Полное имя Кларити звучало «Кларити-в-честь-королей». Сложно сказать, было ли это проявлением чрезмерного патриотизма ее родителей или ошибкой излишне скрупулезного клерка. В детстве ее наверняка звали «юной Кларити» – именем, известным даже тем, кто никогда не задумывался об этикете и не читал знаменитую книгу. Варис, разумеется, не спрашивал об этом ни саму Кларити, ни тем более Извора. А сейчас и вовсе было не время.

Она подала Варису лепешки и замерла в растерянности – то ли остаться стоять у стола, то ли выйти из кухни. Варис жестом попросил ее сесть, что она и сделала, хотя и не сняла ни фартуха, ни сюртука.

Они немного поговорили о том, как провели праздники. Кларити росла в местечке Великий Утес, в эстуарии. Когда-то это была сельская местность, но теперь там построили склады, промышленные зоны и железнопутейное сортировочное депо. Кларити скучала по некогда бескрайним полям, но все равно родной дом оставался родным домом.

Варис вежливо поддакнул.

– Милорд Варис, мне трудно об этом говорить, но…

Он отложил вилку, аккуратно вытер губы и сказал:

– Нам всем сейчас трудно. Прошу вас, продолжайте.

– Я просто не знаю, что делать, если мы утратим милорда Извора.

– Я уверен, что он позаботился о вашем будущем.

– Нет, я не об этом. У меня нет никаких сомнений в его щедрости. Я просто не знаю, смогу ли служить у кого-то другого.

– Да, конечно, – сдержанно заметил Варис. – По-моему, я вас понимаю. Что ж, главное сейчас – не терять надежды, а если случится самое страшное, я про вас не забуду. В Лескории много достойных имений.

– Благодарю вас, милорд.

– Но, возможно, такой необходимости не возникнет.

В сознании Вариса окончательно оформилась смутная мысль. Может, перевезти Извора в усадьбу Странжа? Тогда нужен новый врач, потому что у Свежты есть и другие больные. Не идеальный вариант. Но в усадьбе Странжа больному будет лучше и, главное, безопаснее.

И, разумеется, Кларити поедет с ним. Конечно же, она будет разрываться между заботой об Изворе и заботой о его особняке, но почту легко переадресовать, а Кларити избавится от хлопот с прислугой. В общем, ей тоже будет легче.

И если случится самое страшное, то на деньги, которые завещал ей Извор, она сможет безбедно жить где-нибудь в провинции или в имении Странжа. Естественно, Кларити об этом знала, но думать об этом сейчас не стоило.

Однако не все могут покинуть столицу даже на два дня, не говоря уже о неопределенном сроке до выздоровления Извора. Клест не мог.

И Варис не мог.

Он вышел из особняка Извора, когда в безоблачном голубом небе над крышами домов едва поднялось солнце. На улицах все еще лежали тени. Варис попросил Кларити не вызывать кэб. Идти пешком было далековато, чуть больше двух милов, да еще и мост через Гранд, но прогулка и речная прохлада пойдут Варису на пользу, а в центре столицы для хорошо одетого горожанина всегда найдется экипаж. Зато Варис не стал отказываться от предложенной трости – судя по весу и защелке на набалдашнике, в трости скрывался клинок. Кларити выбрала ее не просто так.

Он твердо запретил себе думать, что состояние Извора может быть результатом чьего-то злого умысла. Если обнаружатся доказательства, можно будет принять соответствующие меры; раз уж верховный судья Каббельс так стремится засудить кого-нибудь за вред, нанесенный магией, то пусть с этим и разбирается. А у Вариса и так много дел, независимо от того, выздоровеет Извор или нет.

Было и еще кое-что, о чем следовало поразмыслить.

Завещание Извора лежало в потайном сейфе в особняке на улице Гикори. Варис лишь отчасти знал, что в нем написано, потому что кое о чем ему говорил сам Извор. Сейчас Варис не мог вспомнить, упоминалась ли Кларити в этих беседах. Вполне возможно, что в завещании сказано, как именно поступить в подобных обстоятельствах. Следует как можно быстрее с ним ознакомиться, прежде чем решать, необходимо ли проникновение в разум Извора.

За спиной Вариса послышались шаги и скрип железных колес. Он обернулся. Молодая женщина в синем платье катила детскую коляску. Варис вежливо приподнял шляпу.

– Доброе утро, милорд, – мелодичным голосом сказала няня – мама? – и пошла дальше.

Ее лицо чем-то напомнило Варису Лумивесту. К сожалению, он не успел толком попрощаться ни с ней, ни с другими гостями усадьбы. Надо им написать. Странж наверняка хочет побольше узнать о состоянии Извора, а в запечатанном письме можно сказать больше, чем в магнограмме. Вдобавок Лумивеста…

Интересно, как быстро известие дойдет до ее короната, ведь железнопутейного сообщения там нет. Можно послать на конечную станцию магнограмму, оттуда ее перешлют почтой в имение Лумивесты. Наверное, доставят как раз к приезду Лумивесты и Сильверна. Какое-нибудь невинное послание, например, «Спасибо за приятно проведенное время. Надеюсь, у вас все хорошо». А вдогонку послать настоящее письмо.

А как же ее спутник, молодой палион? Их связь действительно изжила себя или…

Нет, не надо об этом.

Он свернул на Розничную улицу и направился на запад, к реке Гранд. На улицах появились люди, явно работники после ночной смены. Садовники сметали палую листву с ухоженных газонов, служанки спешили в лавочки за свежими газетами и молоком к завтраку, привратники смазывали петли кованых ворот, чтобы скрип створок не тревожил жильцов.

Из особняков выходили владельцы, в сюртуках и шелковых цилиндрах, кто с портфелем, кто с тростью.

Здесь, на северо-восточном берегу, раскинулся зажиточный район столицы, построенный первым поколением преуспевающих негоциантов, таких как хозяйка особняка на улице Гикори. Они переехали выше по течению, подальше от зловонных водостоков в старых городских кварталах. Из некоторых особняков тут тоже открывался вид на реку. О престижных прибрежных участках выше по течению мечтали многие, поэтому в северной оконечности района разбили парк, чтобы нувориши не смели сюда проникнуть.

Варис хотел было пройтись по северному променаду у парка, но передумал. До его дома было чуть больше полутора милов, удлинять прогулку не имело смысла.

Улица выходила к кованому железному мосту через реку – он предназначался главным образом для пешеходов, но был достаточно широк, так что по нему могла проехать конная стража или карета скорой помощи. С обеих сторон моста располагались полукруглые площадки, куда могли сойти пешеходы – при необходимости уступить дорогу или просто для того, чтобы полюбоваться видами столицы.

На середине моста Варис остановился и посмотрел на реку, в сторону порта. Тихая вода поблескивала, мачты пришвартованных кораблей напоминали лес, затянутый паутиной снастей. Даже архитектурная мешанина городских кварталов справа выглядела аккуратно и упорядоченно.

Гудение кованого моста под ветром напоминало басовый гитарный аккорд. Нестройная музыка навела Вариса на мысль об Агате и о строителях моста через ущелье в Черноледье.

А что, если попросить Агату проникнуть в разум Извора? Судя по словам Свежты, процедура достаточно проста, но, как понимал Варис, провести ее может только очень умелый чародей, и даже при этом есть определенные риски и для больного, и для исполнителя.

У Вариса разболелась голова. Он закрыл глаза, крепко сдавил лоб ладонью, и боль отступила.

Нет, Агату он просить не станет, потому что Агата обязательно согласится. Надо поговорить с Кладеном – он, как глава гильдии чародеев, знает, кого порекомендовать.

Ветер усилился, мост запел. Варис пошел дальше.

В гостиной было темно из-за плотно закрытых штор. Варис включил свет. Все в комнате осталось по-прежнему, только сверкал свежей полировкой письменный стол – видно, Хламм постарался. На столе лежали стопки писем, разложенные по датам получения. Их было много, несмотря на праздники.

Среди писем Варис заметил карточку, написанную от руки: Клест просил его заглянуть на обед. Варис улыбнулся – обычно коронов приглашают куда формальнее. Впрочем, сейчас не до этикета, а с Клестом обязательно надо увидеться. Сегодня или завтра.

Тут же лежала бандероль, украшенная скрещенным мечом и жезлом – гербовой печатью верховного судьи. Конверт, адресованный Варису и снабженный надписью «С нарочным», доставили два дня назад, через день после того, как заболел Извор.

Варис вскрыл конверт.

«Приветствую милорда корона.

Примите мои запоздалые поздравления относительно Ваших трудов по внесению поправок в конституцию Лескории. Как Вам наверняка известно, конституционные вопросы представляют для меня особый интерес, и мне хотелось бы обсудить предлагаемые поправки в более неофициальной атмосфере, при личной встрече за пределами парламента.

Позвольте представить Вам, милорд корон, подательницу сего послания, досточтимую Фиалинту, гранд-капитана приставов, и, пользуясь случаем, пригласить Вас отужинать вместе с нами в удобный для Вас день. Будьте любезны, передайте Ваш ответ с Фиалинтой или же свяжитесь со мной по моему домашнему либо служебному адресу.

[гербовая печать верховного судьи]

Каббельс

ВерховныйсудьяЛескории»

А вот это уже формальное приглашение, строго по этикету. Разумеется, Варису интересно обсудить конституцию с Каббельсом, особенно принимая во внимание дату письма. О болезни Извора в нем не упоминалось. Что и следовало ожидать.

Кстати, любопытно, что собой представляет гранд-капитан приставов?

Было здесь и еще одно официальное послание – большой конверт с гравированным изображением непонятного механизма над неразборчивым вензелем.

Письмо оказалось от какого-то Организационного Выставочного комитета с просьбой принять участие в обсуждении грядущей международной выставки-ярмарки в Лескории. Составители послания явно пытались соблюсти все нормы эпистолярного этикета, поэтому витиеватое изложение просьбы занимало очень много места и включало в себя невероятное количество восхвалений, обращенных к адресату и способных смутить даже особу королевской крови. Письмо было отправлено перед праздниками.

С остальной корреспонденцией – еженедельными изданиями, счетами за электричество и воду, просьбой об оплате услуг ателье «Айвори и Айвори», а также с письмами от друзей Извора Варис решил разобраться позже.

Он прошел на кухню. В холодильном шкафу обнаружились блинчики, ростбиф, жареная курица и несколько бутылок темного эля. Варис взял бутылку и несколько ломтиков ростбифа, переоделся в пижаму, уселся на кровать и погрузился в чтение еженедельного журнала «Торгово-промышленный вестник».

Статья о строительстве новой ветки железнопутейного сообщения снова напомнила ему о Лумивесте. Он заворочался, ему стало по-настоящему больно за нее.

Такое случилось с ним в усадьбе Странжа и раньше, шесть лет тому назад, на празднике Летнего Солнцестояния. Ее звали Кокиль де Нив. Она приехала в усадьбу со своим кузеном, негоциантом. Их семья занималась торговым мореплаванием.

Она, уроженка Алинсеи, была на удивление светлокожей, гораздо бледнее, чем жители мест, удаленных от побережья. Мягкие золотистые волосы, а глаза синие, как изразцовая плитка на кухне у Извора. Аромат ее духов был пряным, горько-смолистым, экзотическим.

С собой она привезла игру «Каравелла», про торговые морские пути и пиратов. Варис со Странжем научили ее играть в «Королевство». Играла она яростно, с неистовой радостью топила бумажные кораблики и отрубала головы деревянным фигуркам вельмож.

Поэтому Варис очень удивился, когда оказалось, что ночами она тиха, нежна и необычайно ласкова. Они беседовали шепотом. Он до сих пор помнил эти разговоры. И все остальное.

А еще он помнил, как после этого встретился с Агатой, боясь, что необратимо разрушил тонкую связь между ними. Выражение ее лица все еще стояло у него перед глазами: смесь удивления, усмешки и радости примирения с жестокой реальностью, в которой существовала Агата.

С Кокиль они больше не встречались. Потом ему рассказывали, что у нее своя торговая флотилия.

Где хранятся воспоминания? Естествоиспытатели утверждают, что их хранит мозг. Если поврежден мозг, то повреждены и воспоминания. Но как они существуют в этом сгустке вещества? Ноги сами помнят, как ходить, рука помнит, как держать ручку или клинок, но где прячутся воспоминания о летней ночи, о шелесте занавесок под прохладным ветерком, о горьких смолистых ароматах, о тепле кожи под рукой?

Их не отыщет ни скальпель естествоиспытателя, ни прикосновение пальцев. Говорят, что давным-давно, в год Великого Голода, когда люди, глядя друг на друга, видели только мясо на костях, некоторые специально пожирали мозги умерших мудрецов в надежде сохранить их знания, поглотить их мудрость и тем самым решить все проблемы.

Но им не удалось спасти ни единой мысли.

Варис резко смял журнальные страницы. Он смотрел на плотно задернутые шторы и грезил наяву, представляя себе неподвижного Извора, освещенного пламенем камина. От этих мыслей он напрягся, от напряжения у него разболелась голова, боль снова заставила его думать о Изворе, и он разозлился.

Интересно, если можно оправдать вторжение в то, что большинство людей считают неприкосновенной территорией – туда, куда нет доступа самому близкому человеку, туда, где не действует консейль, – не станет ли это оправданием любого другого действия?

И что будет, если чародей проникнет в разум Извора и не обнаружит там четкого ответа? Означает ли это, что от Извора осталась лишь физическая оболочка? Можно ли уморить ее голодом и похоронить, в полной мере сознавая, что больше не сможешь питаться ее мудростью?

Варис закрыл глаза и попытался расслабиться. Постель давила на него со всех сторон. Рука лежала на примятой подушке, и он снова вспомнил о Лумивесте и снова ощутил знакомую боль.

Если встать, одеться и опять выйти из дома, то за полчаса пешком или за десять миним кэбом он доберется до Студеной улицы, где, по словам Извора, очень любят Вариса. Они его ублажат и выслушают все с тем же хладнокровным спокойствием, с которым он сам выступал в парламенте. Конечно же, он может пойти туда в дурном настроении – многие именно так и поступали, а на Студеной улице знают, как с этим обращаться.

А вот если бы он в дурном настроении остался наедине с Лумивестой, то она наверняка поняла бы его и стала бы не просто утешать, а помогла бы разобраться, отыскать причины. Поэтому ему сейчас и было больно.

Он скользнул пальцами по прохладной наволочке, ясно представляя себе Лумивесту. Отчего-то это подействовало, успокоило бушующий разум. Как ни парадоксально, даже дышать стало легче.

Внезапно его затрясло, как в лихорадке, простыни взмокли от пота, а судя по часам на каминной полке, наступил вечер.

В ресторанчике Клеста последние посетители расходились рано, часов в семь вечера. Если не мешкать, то Варис доберется туда как раз к закрытию, и они все обсудят без посторонних. Лучше всего встретиться там, где Клест чувствует себя как дома, где его не будет смущать присутствие могущественного милорда корона.

Варис выпутался из влажных простыней. Милорду корону не помешало бы принять душ. И побыстрее.

В серых липких сумерках кэб подкатил к «Синей розе», призывно освещенной фонарями в форме цветов.

Кэбмен потребовал восемь талеров, надеясь получить целую марку, хотя поездка должна была стоить всего пять плюс, возможно, талер чаевых. Впрочем, праздники еще не кончились, а как говаривал главный камер-фурьер, «дефицит сильнее колдовства». Варис протянул кларидор, и кэбмен учтиво приподнял шляпу, ловким жестом прикрыв ею номер своего жетона. Варис понимающе усмехнулся и вошел в ресторан.

Почти все настольные лампы не горели, занят был лишь один столик, за которым сидели Клест и какой-то посетитель, спиной к входу.

Варис хотел было выйти, но дверной колокольчик уже прозвенел, и Клест взглянул на дверь.

– Милорд, – сказал он, вставая.

Его собеседник обернулся.

– О, милорд корон Корвариса, – воскликнул он. – Как я рад вас видеть, хотя радости сейчас мало. – Он тоже встал и протянул руку для приветствия.

Варис крепко, по ферангардскому обычаю, пожал протянутую ладонь.

То был Мерус Арайдер, галерист. Много лет назад он переехал в Листурель и женился на лескорийке – Лазурене, известной художнице, нарисовавшей несколько популярных Книг-колод.

– Жаль, что мы упустили шанс увидеться на приеме в посольстве, – сказал он. – Мы пришли поздно, а вы ушли рано. Но… скажите, как Извор? Можно ли что-нибудь предпринять?

Варис помедлил с ответом.

В герадшпрехе, официальном языке Ферангарда, фраза «можно ли что-нибудь предпринять» означала полную готовность говорящего оказать любую посильную помощь.

– К сожалению, ничего, – наконец ответил он. – Но для меня очень ценно ваше участие.

Мерус Арайдер отмахнулся:

– Для Извора – все что угодно. Варис, я приглашаю вас в гости. Лазурена настаивает. У вас найдется время?

– Да, конечно.

– Что ж, ждем вас послезавтра, к ужину.

– С удовольствием.

– Лазурена очень обрадуется. – Он повернулся. – An du kus’ne – vieder, all’s I kann.

– Sen hoffen seit obernvell, kus’ne, – с поклоном сказал Клест, протягивая руку.

Мерус Арайдер обхватил ее обеими ладонями, а потом вновь обменялся рукопожатием с Варисом.

– И вам спокойной ночи, кузен.

Ферангардцы всегда называли друг друга полными именами, а ласковые прозвища употреблялись лишь с самыми близкими людьми, поэтому, независимо от степени родства, всех знакомых в беседе именовали «кузен», а людей в возрасте – «дядюшка».

Галерист надел фрак и цилиндр. Клест вручил ему сверток в белой бумаге. Учуяв аромат пряных трав, Варис вспомнил, что очень голоден.

Мерус Арайдер вышел. Клест закрыл за ним дверь на защелку, выключил фонарь снаружи и опустил жалюзи на окнах.

– Прошу вас, садитесь, милорд, – сказал он. – Позвольте предложить вам ужин, а потом мы с вами поговорим о том, о чем говорить невозможно.

Клест зажег лампу за ближайшим свободным столом, погасил лампу на том, за которым они сидели с Мерусом Арайдером, потом взял у Вариса фрак и шляпу и выдвинул для него стул.

– Что вы предпочитаете – окорок или рыбу? Рыбы осталось совсем чуть-чуть, самое вкусное уже съели, извините. В праздничные дни было много посетителей, а я не догадался вам что-нибудь оставить.

– Мне окорок, пожалуйста, – ответил Варис, прекрасно понимая, что Клест так или иначе ожидал его прихода.

Клест кивнул.

– К окороку прекрасно подойдет пиво, – сказал он. – Но есть и весьма неплохое вино. Может быть, подать вам аперитив?

– Нет, спасибо, лучше пиво.

Они спустились в прохладный винный погреб и некоторое время разглядывали бутылки. Варис коснулся бочонка «Огненного Ручья» – это крепкое горькое пиво варили в коронате Извора. Клест взял бочонок и еще бутылку эля «Прибрежный». Они снова поднялись в зал. Клест накрыл на стол. На прилавке стоял уже откупоренный бочонок «Огненного Ручья» – пиво подавали кому-то из предыдущих посетителей, – но Клест не стал из него наливать, явно в знак уважения, как подумал Варис.

Окорок – отруб в палец толщиной, на косточке – покрывала прозрачная глазурь из кленового сиропа, не слишком приторного, с добавлением яблочного уксуса или еще каких-то кислых фруктов. Костный мозг, присыпанный пряными травами, напоминал ажурную вышивку. Рядом лежала горка взбитого пюре из турнепса с белой редькой, заправленного козьим молоком.

– Знаете, как называют это колиане? – спросил Варис, вспомнив, что Сильверн с неизменным восторгом рассказывал об этом блюде.

– «Первый снег», – ответил Клест. – Колиане обычно подают его с сырокопчеными колбасками и жареным беконом, «на хвое и валунах», как они говорят. Тот, кто научил меня его готовить, не одобрил изменений, которые я внес в рецепт.

Он положил себе на тарелку немного пюре и ломтик глазированного окорока. Клест и Варис начали есть, а потом чокнулись и выпили пива.

За едой они почти не говорили. Клест вежливо поинтересовался, как дела в усадьбе Странжа. Эдеа и Сильверн посещали его ресторан, с остальными гостями он был знаком понаслышке, а поскольку о Березаре уже знали все в Лескории, Клест спросил, как себя чувствует новый чаробраз.

– По-моему, он по достоинству занял этот пост, – искренне ответил Варис. – Это его призвание.

Клест предложил десерт и чай.

– Никто не в силах отказаться от вашей выпечки, – вздохнул Варис, – но, если честно, я уже наелся, а нам с вами надо о многом поговорить. Если можно, я возьму десерт с собой? А чаю выпью с удовольствием.

Клест подал чай и принес бутылку портового рома-горлодера – крепкого и темного, как старая дубовая доска. Оба одним глотком осушили стопки.

– Расскажите, что случилось в ту ночь, – попросил Варис.

– Он очень утомился. Но вы же знаете, в последнее время он часто уставал.

– Да. Он просто утомился? Или все-таки чувствовал недомогание?

– Нет, если бы ему нездоровилось, он бы сказал. Он обычно жаловался на простуду или на боль и ломоту в суставах. А потом, Кларити бы заметила, даже если бы он смолчал.

– Верно.

– Я не хотел оставаться на ночь, слишком много дел в ресторане, но Извор меня упросил. Он спал очень беспокойно.

– В каком смысле?

– Во сне все время дрожал. И дышал тяжело. Но при этом полностью не просыпался.

– Он что-нибудь говорил? – Варис помолчал и добавил: – Что-нибудь осмысленное?

– Нет, я бы вам передал. К сожалению, я ничего не слышал. Но я и сам, наверное, проваливался в сон, потому что на следующий день чувствовал себя лучше, чем после бессонной ночи. Я просто обнимал его, слушал, как он дышит. Обычно это успокаивало его, успокаивало нас обоих. – Клест шевельнул ладонью, будто обрисовывая что-то невидимое. – А потом я услышал, что он вроде бы… подавился…

– Подавился?

– Ох, нет, не совсем. Я хорошо знаю, как люди давятся. А он хрипел… не могу выговорить… ну, будто перед смертью.

– Понятно. Продолжайте.

– Наверное, я как раз перед этим задремал, и хрип меня разбудил. Не знаю, когда именно он начал хрипеть, но хрип продолжался еще с полминима, а потом стих. Извор больше не шевелился. Сердце у него билось, но мне он не отвечал. Я позвал Кларити, мы попытались его растормошить… безуспешно. Кларити вызвала врача, я зарыдал, а потом пришла Свежта. Я остался почти до самого утра… мне надо было готовиться к званому обеду, в общем, я…

– Вам надо было чем-то себя занять.

– После обеда заказчик сказал, что это был лучший банкет в его жизни, попросил меня выйти к гостям… Я еле успел вернуться на кухню и снова расплакался. – Клест пригубил рому. – Вот вы, милорд, знаете, как надо хвалить поваров. Сразу видно, что вам трапеза понравилась.

– А вы давно знакомы с Мерусом Арайдером? – поинтересовался Варис, надеясь, что это не прозвучит как допрос.

– Вот уже несколько лет. Он пришел ко мне в поисках плетеников, «таких, как тетушка пекла», как говорят ферангардцы. Знаете, у них есть сказка про пекаря, которого призвали в артиллерию.

– Правда?

– Ну, якобы пекарь зарядил пушки плетениками, а врагам так понравилась выпечка, что они перестали воевать. Мерус Арайдер – кстати, он был сторонником партии Войны, но вы наверняка это знаете, – говорит, что еще есть версия про плюшки вместо пуль.

Und so der Maxl Linkakuch’

Lasst sich bei sein Soldatbuch

Und hiebt kein mehr der Kesseltrom

Sondern der Linkabatter um.

Вот примерно так, вы же понимаете.

– Да, не в барабаны бить, а тесто месить, – кивнул Варис. – А вы говорите на герадшпрехе куда лучше меня.

– В наших краях, на юго-востоке, все знают либо алинсетр, либо герадшпрех. Не знаю, почему так. Философический вопрос, примерно как объяснить, отчего уроженец Ферангарда не может привыкнуть к порядку слов в лесканте.

– Мерус Арайдер хорошо говорит по-лескорийски, – сказал Варис, – а вот новый посол, Роха Серестор, либо действительно не способен составлять простые предложения, либо притворяется, будто не может. И вообще, торговцы владеют иностранными языками намного лучше дипломатов, хотя и хуже, чем обычные слуги.

– Милорд, вы мне льстите.

– Простите, я не хотел вас задеть. – Варис понизил голос и, устыдившись, призвал себе на помощь исчезающую ауру усадьбы Странжа. – Вы – друг Извора. Я тоже. И Кларити. В этом мы едины, хотя нас и разграничивает сословная принадлежность. А если я вдруг случайно забудусь, отвлекшись на всякие неотложные дела, то с благодарностью приму напоминание.

Клест кивнул.

– Да, в этом мы с вами друзья. – Он обернулся, взглянул на опущенные жалюзи и спросил: – По-вашему, он пострадал по чьему-то умыслу?

С трудом сдержавшись, Варис не стал смотреть на окна.

– Нет, вряд ли.

– Вот и хорошо, – вздохнул Клест. – Я никогда не желал зла никому и не хочу начинать.

– Свежта сказала почти то же самое.

– Хотите еще рому? – предложил Клест.

Они оставили печальные темы и принялись непринужденно обсуждать десерты и выпивку, а потом спустились в винный погреб за очередным бочонком «Огненного Ручья».

– Вы упомянули, что родились на юго-востоке. Далеко? К востоку от эстуария? За Гильденштрандом?

– Нет, еще дальше, за Эрленспином и внешним архипелагом. Я родился в Корейн-Тей, на Подветренном Корейне. Знаете о таком?

– Только понаслышке.

– Если бы на нас напали кверки в своих утлых лодчонках, то мы вернули бы их лучших пловцов домой.

– Ставь парус, мореход, мы возвращаем северянам их лучших бойцов в бронзовых урнах.

Клест рассмеялся, и Варис тоже не сдержал улыбки: в каждой стране похвалялись, как задали жару воинам Блистательной империи.

– А я думал, вы тоже с побережья, – сказал Клест.

– Да, с побережья. Но не мореплаватель.

– Но вы все равно кое-что знаете. У моей матери была склянка голубого стекла, а внутри, на волоске, висел путеводный камень. Когда Голубка уходила в море, мама ставила склянку на кухонный подоконник, а сестра, когда возвращалась, бросала в склянку привезенную с собой ракушку, чужеземную монетку или еще что-нибудь, и склянку убирали в буфет до следующего плавания. Мы верили, что это поможет Голубке вернуться домой. Оно и помогало. А потом сестра не вернулась. Мы все равно верили, еще целых два года после того, как корабль сестры пропал. Вести о пропавших на море всегда доходят медленно. Мало ли, вдруг Голубка попала на какой-нибудь необитаемый остров или к алинсейским пиратам… В общем, мы отговаривали себя, как могли. Спустя два года в Святилище Мореходов отслужили молебен – как обычно, не о погибших, а о пропавших, по-прежнему надеясь на лучшее. Но, по сути, это, конечно же, поминальная служба, просто чтобы положить конец бесплодным ожиданиям, ведь жизнь продолжается. Мы вернулись домой, и я заметил, что голубой склянки на подоконнике больше нет. Кроме мамы, к склянке никто не прикасался, но я побоялся спросить, куда она подевалась. Однако я уверен, что она все еще дома, в каком-нибудь тайном месте, где на нее никто случайно не наткнется. И если Голубка попадет домой, а потом снова – обязательно – уйдет в плавание, то склянка опять займет свое место на подоконнике. Что-то всегда должно оставаться.

Клест снова покосился на окна, и на этот раз Варис тоже взглянул в ту сторону, но не заметил ничего, кроме отблеска света на стекле над неподвижными шторами.

– Знаете, что мне говорят торговки на рынке? – слабым голосом проговорил Клест. – «Тот, кто обращается с рыбами так, как ты, наверняка будет пользоваться уважением у самих рыб». Вот только я никогда этого не проверял.

– Что бы вам ни говорили парламентские секретари, – с нажимом заявил Варис, – вы всегда можете связаться со мной. А если вам это не удастся, обратитесь за помощью к женщине по имени Лейва.

Клест вздрогнул, подавил всхлип, прижал салфетку к глазам и, успокоившись, произнес:

– Извор мне много раз это говорил. И про Лейву… Да, разумеется, вы правы. Он тоже сказал бы, что жизнь продолжается. Иногда… ну, когда я его навещал, уже после… По-моему, он на этом настаивает. Не могу объяснить, как я это знаю. Будто путеводный камень мне указывает…

– Уже поздно, – сказал Варис. – Спасибо вам за угощение. И за беседу.

– Ну, угощением это не назовешь, а вот беседа вышла на славу.

Они помолчали. Пустые разговоры легко заканчивать, а важные и непростые всегда идут своим чередом.

Клест встал, взял настольную лампу с зеленым абажуром и поставил ее у окна.

– Скоро за вами подъедет кэб. Я отойду ненадолго, кликните меня, когда он появится.

Варис постоял у двери всего три минимы. Ко входу подкатил экипаж.

– Клест! – позвал Варис, выглянул из ресторана и жестом попросил кэбмена подождать.

Тот учтиво приподнял шляпу.

Клест вышел из кухни с двумя свертками в руках. От свертков пахло теплым хлебом и оливками.

– Один сверток для кэбмена, – пояснил Клест и вздохнул: – Сколько раз Извор так уезжал домой… Доброй вам ночи, милорд корон.

Варис понял, что Клест не договорил: «…а потом я поздней ночью ехал к нему».

Свет лампы с зеленым абажуром жутковато сиял сквозь туман на улице. Варис вручил кэбмену сверток, сел в экипаж и захлопнул дверцу. Свет лампы погас, и улица внезапно превратилась в расплывчатый черно-белый люксив. Экипаж тронулся с места, негромко постукивая по брусчатке.

Дома Варис накинул шлафрок, переобулся в шлепанцы, взял чашку чая и ломоть хлеба с оливками и сел в кресло у бюро. Голода он не чувствовал, ему просто хотелось попробовать свежевыпеченного хлеба.

Во втором часу ночи он разобрался с корреспонденцией и положил на полку письма: два для нарочного, остальные – для отправки по почте; Хламм займется этим с утра. Варис потер глаза, сковырнул затвердевшие крошки в уголках, рассеянно посмотрел на них – комочки цвета запекшейся крови, умершие от ожидания слезы. Он сокрушенно покачал головой и лег спать.

На следующий день около одиннадцати Варис в шлафроке бродил по кухне, пытаясь приготовить завтрак. В дверь позвонили. Варис посмотрел в глазок и распахнул дверь, впустив в дом яркий свет прохладного дня и Винтерхольма.

На Винтерхольме была темно-зеленая шинель офицера-пехотинца, с широкими лацканами, длинная, до щиколоток. Погоны был спороты, вместо форменных пуговиц – обычные стальные, но на обшлагах по-прежнему золотились витые аксельбанты кавалер-майора. Широкополая черная шляпа могла сойти за головной убор кавалериста какого-нибудь малоизвестного эскадрона. Горло обвивал длинный вязаный шарф с красно-синими шевронами Аскорельского медицинского колледжа. Винтерхольм повесил шинель на вешалку и остался в самом что ни на есть обычном сюртуке и сапогах.

– Свадьба или похороны? – спросил Варис.

– Эдеа сказала, что ее осведомитель, Ликс, катается по ветке Листурель – Студеное Озеро. Мне очень надо с ним встретиться, а для этого надо выглядеть соответственно.

– Может, я когда-нибудь тоже встречусь с этим Ликсом.

– Все может быть. Только встреча с «Ламериком Финни» не так впечатляет, как о ней рассказывают.

– С кем?

– Есть старая алинсейская песня «La Marecaigne Founef», про корабль-призрак, который то ли есть, то ли его нет. Наши моряки назвали ее «Ламерик Финни», а корабль-призрак стал морским чудищем. В общем, братишка, я рассказал тебе интересную новость, а значит, заслужил чаю.

– И плюшку с корицей.

– Да благословит вас Богиня, милорд. Вас и досточтимую женушку Хламма. «Всем честным людям от их забот да воздадутся плюшки и мед…» – Он умолк и потеребил шарф. – Знаешь, мне его подарил профессор Скорейши, уж и не помню, по какому случаю.

Они с Варисом прошли на кухню. Варис налил чаю и подал плюшки с корицей. Он не сомневался, что Винтерхольм прекрасно помнит, когда и почему именно Скорейши подарил ему шарф, но любая ложь Винтерхольма – а врал он часто – укрепляла костяк и без того разбитого мира.

Варис оперся о стол. Винтерхольм уселся, расстелил на коленях салфетку и взял плюшку, восхищенно рассматривая пухлые изюминки и коричную сахарную глазурь.

– Как дела у милорда Извора? – спросил он и откусил плюшку.

Варис начал рассказывать. Винтерхольм аккуратно промокнул губы салфеткой и спросил:

– И ты согласен с медицинским заключением доктора Свежты?

– По первому размышлению – да.

– Только чрезвычайно глупый человек может решить, что устранение Извора пойдет кому-то на пользу, – сказал Винтерхольм, – хотя я понимаю, что такой аргумент по сути ошибочен. Для устранения Извора есть множество более действенных способов. Кстати, милорд Варис, а не получали ли вы в последнее время новых вызовов на дуэль? – с напускным равнодушием осведомился он.

– Нет.

– Так я и думал. Вы, милорд, опытный игрок, и вам не надо объяснять, какого рода «доказательства» могут возникнуть в таких случаях. Но если я учую вокруг этого дела запах паленого, то выведаю, где горит, сохраню горстку пепла у самого сердца и принесу вам. – Винтерхольм порылся в кармане сюртука, вытащил руку и картинно, жестом чудесника, раскрыл пустую ладонь. – Однако у меня есть вот какой вопрос, братишка: готов ли ты быть мерклозаветным судией?

– Если необходимо возмездие, – сказал Варис, – то мстители отыщутся.

От этой мысли ему внезапно стало не по себе.

– Тебя это удивляет? – ровным голосом поинтересовался Винтерхольм.

– Вроде бы не должно, – ответил Варис, чувствуя, как лоб окатила боль. – Не следует забывать, сколько ярости в мире.

– В цивилизованном мире, – уточнил Винтерхольм.

– То есть?

– Как ты знаешь, я не цивилизованный человек. Поэтому время от времени, по своему звериному разумению, я могу убивать без гнева и без приступов ярости. А такие, как ты и Извор, не могут и не станут.

– Мой клинок тоже в крови.

– Да, в крови таких зверей, как я, которых выпустили разорвать тебе печень. Прирученных хищников, которых цивилизованные классы превратили в охотничью свору. – Он умолк и откинулся на спинку стула. – Но я себя выдал. Послушай, братишка, я не великий мудрец, но вот что я тебе скажу: если необходимо совершить какое-нибудь злодеяние – безусловно, милостью Богини лучше, чтобы этого не понадобилось, – то сделать это проще тем людям, чьей натуре не противны такие поступки.

Варис долго смотрел на свои обшарпанные шлепанцы, а потом внезапно попросил:

– Расскажи-ка мне про Фиалинту, капитана приставов.

– Про Фиалинту? Ты с ней знаком?

– Нет. Ее встретил Хламм. Я получил приглашение отужинать с ней и с Каббельсом. Если ответ корона имеет значение для верховного судьи, то ужин состоится сегодня.

– Тебя все хотят заполучить в гости, – задумчиво произнес Винтерхольм. – Особенно сейчас.

– Так что там с капитаном Фиалинтой? – нетерпеливо спросил Варис.

– С гранд-капитаном, – поправил его Винтерхольм. – Хотя у приставов должно быть всего три чина: рядовые, сержанты и капитаны.

– Это по старой версии конституции, – рассеянно ответил Варис. – Там предполагалась ограниченная численность и отсутствие иерархии.

– Год тому назад Каббельс присвоил Фиалинте звание гранд-капитана и наделил ее властью над капитанами всех столичных подразделений. Капитаны приставов существуют во всех регионах страны, но Листурель – единственный в Лескории крупный город, где существует несколько подразделений приставов, которые теперь переданы под контроль гранд-капитана. Капитаны подразделений на местах подчиняются мировому судье того или иного региона, а гранд-капитан отвечает за свои действия непосредственно перед верховным судьей Лескории.

Варис молчал.

– Так вот, теперь я задам тебе серьезный вопрос, – сказал Винтерхольм. – Нарушил ли Каббельс конституцию?

– В данном случае мне понятны аргументы и «за», и «против», – осторожно начал Варис. – Подразделения приставов охраняют общественный порядок во всей стране и, следовательно, должны быть подконтрольны верховному судье, главному юстициару страны. Но, с другой стороны, верховный судья осуществляет контроль через судей на местах, поэтому любая попытка заполучить приставов в свое непосредственное распоряжение будет антиконституционной.

– Принимая во внимание, что все должны быть вежливы друг к другу, – сказал Винтерхольм, – какой именно поступок в наши дни следует расценивать как государственную измену?

– Твой глупый вопрос заслуживает серьезного ответа, – сказал Варис. – Многие парламентарии в палате общин и большинство членов палаты лордов предпочитают не приравнивать нарушение конституции к государственной измене, а считают его в худшем случае нарушением действующего законодательства и в целом – необходимым злом, иногда даже достойным похвалы. Что, в общем, имеет смысл. Вот например, известно ли тебе, что, согласно одному из положений Четвертой статьи конституции, Лескория находится в состоянии перманентной войны с Ферангардом. А следующее положение той же статьи требует от Лескории прервать все дипломатические отношения с теми государствами, которые поддерживают торговые связи с Ферангардом.

– Теперь понятно, почему Тефар Дианте так волновалась на приеме в ферангардском посольстве. Но, уверяю тебя, в торговых связях с островом Давеск я не состою.

– Для отмены этих положений была принята поправка, наделяющая министерство государственных дел соответствующими полномочиями.

– Варис, даже такие невежды, как я, знают, что в стране нет министерства государственных дел.

– Кабинет министров был распущен с отменой монархии. Парламенту вменялось в обязанность создать новый, конституционный кабинет министров, но парламентарии так и не смогли договориться, как это сделать. Вместо этого восемьдесят лет назад для временного управления страной учредили консультационный комитет, который и действует до сих пор. А теперь Извор…

– Значит, мы по-прежнему воюем с Ферангардом? – уточнил Винтерхольм.

– Нет.

– Тогда я, пожалуй, выпью еще чаю.

Варис налил ему чаю.

– Возвращаясь к твоему вопросу, – сказал Винтерхольм. – О гранд-капитане Фиалинте хорошо отзываются даже люди моего круга. Она ведь сама из наших.

– Надеюсь, ты сейчас объяснишь мне, из каких это «из наших»?

– Из тех самых беспризорных сирот, легких на подъем и нечистых на руку, что снуют по темным переулкам и ночуют под заборами. Ей повезло расстаться с улицей. Сам я тогда не был с ней знаком, но рассказам приятелей доверяю. Меня спас профессор Скорейши, Речен приютили в усадьбе Странжа, а Фиалинта выкарабкалась благодаря приставам.

– Продолжай.

– Как у всякого относительно толкового воришки-беспризорника, у нее был хозяин… Ну, ты себе представляешь. Когда ей исполнилось двенадцать, этот хозяин решил над ней надругаться, а она сломала ему руку и ногу и отволокла к приставам, на Громовую улицу. Там его и удушили. А сиротку удочерили всем участком. Так что она воистину дитя закона.

– Что и привлекло внимание Каббельса, – сказал Варис.

– Вполне возможно, ты прав, в самом абстрактном смысле, – кивнул Винтерхольм. – Если между ними и существует какая-то более интимная связь, то они это тщательно скрывают. – Он вытер руки от коричной глазури и пригубил чай. – Поговаривают, что она убила арматьера, якобы в честном бою, хотя не знаю, можно ли назвать подобную дуэль честной.

– Да неужели? А кто-нибудь знает, как звали этого арматьера?

– Слухи об этом не упоминают. Есть еще вопросы?

– Да. – Варис взял с письменного стола письмо выставочного оргкомитета. – Вот это подписано некими Рудокопсом и Мукомьелем.

– Дай-ка взглянуть. – Винтерхольм прочел письмо. – Ух ты! Интересно, пустят ли простых смертных на такое важное мероприятие. – Он указал на подпись «Мукомьель». – По-моему, его досточтимые предки звались Мукомолами, а то и просто Мельниками.

– Ты с ним знаком?

– В твоих устах этот вопрос звучит как официальное обвинение, – с притворной обидой сказал Винтерхольм. – Тот, которого я знаю, родом из Краснодола. Его родственники сколотили состояние на зерне, а сам он переехал в столицу, облагородил фамилию и с тех пор пытается втереться в светское общество, что довольно смешно, учитывая разницу в нынешнем отношении к крупным торговцам и к мелким аристократам. Нет, ничего дурного я о нем не слыхал.

Варис кивнул.

– А Рудокопс?

– Ну, это фамилия распространенная, но я постараюсь что-нибудь узнать. А ты мне за это заплатишь, и дальше все пойдет своим чередом. Тебе срочно нужно?

– У меня с ними встреча после обеда, но, как они наверняка понимают, сегодня все равно ничего не решится. Так что дело терпит до начала парламентской сессии, дней через шесть или через семь.

– Ох, братишка, обижаешь. За шесть-семь дней сведения добудет любой.

– На размер твоего вознаграждения это не повлияет. Доволен?

– Да, теперь почти не больно… – Винтерхольм осекся.

Очевидно, он хотел пошутить о душевных ранах, но вовремя передумал. В окружении Вариса за неудачные шутки и несвоевременные улыбки расплачивались репутацией, а в окружении Винтерхольма за такое платили жизнью.

– Если у тебя есть время, можем отобедать в «Дворцовой таверне».

– Милорд, я польщен вашей щедростью.

– Милорду интересно, что произошло у Странжа после моего отъезда. Погоди, я переоденусь.

Из ресторана «Дворцовая таверна» открывался великолепный вид на дворец на противоположном берегу реки Гранд. До строительства мостов и возникновения парламента, когда дворец все еще служил средоточием власти, на месте ресторана был постоялый двор для лодочников. Со временем в нем появились паркетные полы, хрустальные бокалы и скатерти, но хозяева ресторана не стремились сделать заведение недоступным для простой публики, поэтому корон-парламентарий и сомнительный тип с шарфом врача вполне могли обсудить здесь свои дела, не привлекая лишнего внимания.

Пока они пили пиво и ели суп, Винтерхольм молча глядел на реку за окнами.

Наконец Варис не выдержал:

– Итак, чем завершились праздники в усадьбе?

– Да-да, разумеется. Ты хочешь узнать, чем они завершились или чем они должны были завершиться?

Винтерхольма все еще окружала атмосфера усадьбы Странжа.

– Я плачу за обед, – напомнил Варис, с трудом скрывая нетерпение.

– В таком случае ты услышишь честный отчет. Во-первых, новая гостья всех очаровала. Особенно Речен. Она говорит… нет, тут одних слов мало, а жесты из видимого лексикона Скорейши могут шокировать окружающих. Вот я тебя и развеселил. Отлично.

Варис жестом выразил согласие.

– Праздники и без того подходили к концу, так что ты ничего не упустил. Лумивеста с Сильверном завтра уезжают к ней в коронат. Эдеа остается еще на два дня, а потом возвращается к своим железным путям. К ней хочет присоединиться Речен. Березар уехал в тот же день, что и я… Дальше честно рассказывать, милорд?

– Да.

– Он просил передать тебе следующее: «Помните, что в самый темный час вам придется сделать шаг без Богини, но это не значит, что Ее нет рядом». – Винтерхольм взглянул на Вариса, вопросительно изогнув бровь.

– Это не укор.

– Мне тоже так кажется. Что ж, продолжим. Агата остается в усадьбе. Прислуга желает вам всего наилучшего, Блисс обещает пополнить ваш гардероб новым бельем и сорочками.

– А старые вещи он куда денет? Сожжет?

– Нет, он говорил, что пустит их на бумагу.

– А что Странж?

– Странж предлагает при первой же возможности перевезти милорда Извора в усадьбу для дальнейшего выздоровления. А еще он просит регулярно уведомлять его о состоянии милорда Извора. – Многозначительно помолчав, Винтерхольм добавил: – Милорд, я понимаю, что вы очень заняты, поэтому готов взять эту обязанность на себя. С согласия и за счет милорда Странжа, разумеется.

– Да, конечно. Но Странжу я все равно и сам напишу.

Краем глаза Варис заметил, что официантка, держась в отдалении, чтобы не подслушивать беседу посетителей, ждет, когда можно будет подавать вторую перемену блюд. Варис утвердительно кивнул ей.

– Кстати, можешь сообщить Странжу, что со мной все в порядке, – сказал Варис, приступив к еде.

– Честным отчетом? – глухо поинтересовался Винтерхольм, не отводя глаз от жареной рыбы с картошкой.

– Le recaigne, – подтвердил Варис и продолжил есть.

Винтерхольм продолжил рассказ о том, как закончилось празднование Равноденствия в усадьбе Странжа, вспомнил шутки Веселины, описал, как Агата осветила пруд колдовскими стихами, и немногословно, но очень точно обрисовал сцену прощания Сильверна и Эдеи.

– Кстати, – как бы между прочим заметил он, – миледи Лумивеста обещала вам написать.

Варис кивнул.

Винтерхольм встал, надел шинель и шляпу, поклонился и вышел. Через миниму Варис увидел его за окном. Винтерхольм стоял на набережной, глядя куда-то в сторону дворца.

Варис расплатился, посмотрел на часы и сел в кэб, направляясь в парламент для встречи с представителями выставочного оргкомитета.

К приходу Рудокопса и Мукомьеля Варис, в сюртуке и свежем галстухе, уже сидел у себя в кабинете за письменным столом, разложив перед собой какие-то бумаги, словно бы погруженный в важные дела.

Рудокопс (коренастый, среднего роста, с прищуром глядевший сквозь очки в золотой оправе) и Мукомьель (чуть пониже, с пивным животиком) пришли в одинаковых парчовых жилетках и коричневых сюртуках с бархатными лацканами; Рудокопсу, в отличие от Мукомьеля, цвет был очень к лицу; по жилетке Мукомьеля вилась цепочка часов толщиною с якорную цепь небольшого шлюпа. На портфеле Рудокопса красовался вензель мануфактуры Велона Алинсейского.

Варис решил, что первым заговорит Мукомьель, и не ошибся.

– Милорд, позвольте выразить свое почтение. Мы очень благодарны, что вы сочли возможным уделить нам ваше драгоценное время.

– Спасибо, досточтимые господа. По долгу службы я не имею права отказать просителям в приеме. Но давайте начнем с того, почему вы обратились с этим прошением именно ко мне? Если не ошибаюсь, вы оба из коронатов Срединных Равнин.

– Милорд хорошо осведомлен, – дрожащим голосом сказал Мукомьель.

– Мы взываем к вам, милорд, – заученным тоном произнес Рудокопс, – как к светочу парламентских дебатов, к защитнику парламентского конституционализма и…

– Как я понимаю, вы уже обращались к милорду Извору? Или намеревались к нему обратиться?

– Мы собирались, но в связи с его внезапным нездоровьем… – Рудокопс сделал извиняющийся жест. – Мы решили, что целесообразно попросить встречи с вами, милорд корон.

– Не поймите нас превратно, милорд корон, – вмешался Мукомьель и умолк.

Варис и Рудокопс ждали продолжения, но его не последовало.

Наконец Варис сказал:

– Ваше письмо было довольно кратким. Может быть, вы объясните мне подробнее суть вашей просьбы?

Мукомьель с облегчением выдохнул.

– Милорд корон, мы хотим организовать всемирную выставку-ярмарку, на которой будут представлены достижения всех городов и коронатов Лескории. Это будет грандиозный праздник торговли, науки и образования, а также прекрасный способ поведать об успехах страны всему миру, – заключил он и удовлетворенно улыбнулся.

– Нечто подобное уже устраивали лет тридцать назад, – сказал Рудокопс. – Была такая выставка достижений промышленности и железных путей. Возможно, милорд корон о ней читал или видел гравюры?

– Да-да, – кивнул Варис. – Но, как вы знаете, старая выставочная площадка давным-давно застроена. Где вы предполагаете проводить вашу выставку?

Рудокопс открыл портфель и развернул карту.

– Вот здесь, на юго-восточной окраине столицы, есть заболоченный участок низины. Его можно приобрести за вполне приемлемую цену.

Участок, отмеченный на карте каллиграфической надписью «ТЕРРИТОРИЯ ВЫСТАВКИ», находился в районе под названием Топкая Падь. Интересно, подумал Варис, какая часть территории уже приобретена, за какие суммы, кто будет платить за дренажные и дорожные работы, не говоря уже о том, куда отселять бедняков и бродяг, обосновавшихся на городской окраине. Однако он просто кивнул и спросил:

– То есть будет организована акционерная компания с ограниченной ответственностью?

– Да, – подтвердил Мукомьель, – будут выпущены несколько типов акций, в том числе и ограниченные. – Он улыбнулся. – Но мы еще открыты и для участия серьезных инвесторов в материнском капитале.

Рудокопс сунул руку в портфель. Все продолжали разглядывать карту.

– Досточтимые господа, – наконец заявил Варис, – я рад одобрить ваш проект и даже готов приобрести некоторое количество ваших акций первого выпуска – скажем, на сумму десять тысяч марок?

– А… – недоуменно протянул Мукомьель, но тут же просиял: – Очень щедрое предложение, милорд. В перспективе вас ждет прибыль в размере… – Он осекся, заметив укоризненный взгляд Рудокопса, кашлянул и продолжил: – Да, неплохая прибыль. Однако мы очень надеемся на вашу поддержку в парламенте. Вы, конечно же, представляете себе, что для такого масштабного начинания нам необходимо получить ряд разрешений – землепользование, налоговые послабления…

– А еще строительство железнопутейной ветки и обеспечение регулярного движения пассажирских поездов, – добавил Рудокопс. – Для всего этого следует заручиться одобрением парламента.

– Судя по всему, – сказал Варис, – нам необходимо организовать очередной парламентский комитет.

– Вы сможете нам в этом помочь, милорд корон?

– Я могу дать ход соответствующим процедурам. Видите ли, для такого начинания требуются усилия группы парламентариев. Разумеется, я как финансово заинтересованное лицо не смогу принять участие в этом комитете, но смогу вас проконсультировать.

Рудокопс и Мукомьель растерянно переглянулись. Варис хорошо понимал их замешательство. Разумеется, не существовало официального запрета на участие финансово заинтересованных лиц в работе подобных комитетов, но, как говорил Извор, этические принципы куда важнее правил.

– Мои банкиры – «Чартерхаус и Чекерс», – продолжил Варис. – Подготовка всех необходимых документов, к сожалению, займет несколько дней, но если вы передадите акции в банк, скажем, к следующему меркленю, то сделка будет завершена к обоюдному удовлетворению. Между прочим, капиталовложения подобного рода представляют большой интерес для досточтимой Чекерс, поэтому я сочту за честь рассказать ей о вашем предложении.

– Мы будем очень польщены такой возможностью, милорд! – обрадованно воскликнул Рудокопс.

После их ухода Лейва принесла чаю и плетеник с вишней.

– Милорду корону не мешает подкрепиться.

Варис благодарно кивнул. Лейва справилась о здоровье Извора, и Варис честно ответил. Она вправе знать все и не допустит, чтобы среди парламентских служителей распространялись нежелательные слухи. Убрав бумаги со стола, он написал письмо Чекерс. Организаторам выставки Варис сказал чистую правду: Чекерс действительно интересовалась такими капиталовложениями. И рассматривала их очень придирчиво и скрупулезно. То, что Рудокопс и Мукомьель надеются хорошо заработать на организации выставки, еще не делает их мошенниками, но, если они все-таки мошенники, знакомство с Чекерс их не обрадует.

После обеда Варис вызвал секретаря из канцелярии и попросил коридорного второго этажа открыть кабинет Извора. В незапертых картотечных шкафах лежали папки с материалами конституционной реформы и кадастровые реестры столицы. Секретарь занес названия и номера дел в бланк, который Варис подписал. Осмотрев кабинет и убедившись, что все в порядке, Варис поблагодарил секретаря и ушел к себе.

Он отложил кадастровые реестры и начал просматривать документы конституционной реформы. Прочитав две страницы, он закрыл папку и налил себе остатки чая. Чай давно остыл, но Варису было все равно.

Разумеется, надо ознакомиться со всеми материалами, но в действительности они были просто предлогом для того, чтобы попасть в кабинет Извора. Естественно, коридорный впустил бы туда Вариса и без всяких объяснений, но сейчас лучше было делать все по правилам.

Около пяти часов вечера он ушел из парламента и направился в особняк Извора.

– Прошу прощения, милорд, я вас сегодня не ждала, – сказала Кларити, поправляя прядь, выбившуюся из гладкой прически.

– Это вы меня извините, – сказал Варис. – Я ненадолго. Санитар у Извора?

– Да, милорд. Объявить о вашем визите?

– Нет, спасибо, не утруждайтесь.

Он подошел к двери опочивальни. Изнутри глухо слышался чей-то голос. На Извора непохоже, но вдруг…

Варис без стука распахнул дверь. Треван Дейн сидел в кресле у камина, с раскрытой книгой на коленях. Его очки сползли на кончик носа. Санитар вскочил.

Не двигаясь с места, Варис посмотрел на Извора. Все без изменений.

– Прошу вас, сидите, сержант Дейн. Я просто хотел проведать больного. Как он?

– Иногда дышит, но очень хрипло, милорд. Скорее всего у него в горле сухо. Досточтимая Кларити обещала принести котелок с кипящей водой, для увлажнения воздуха.

– Вы ему… читаете вслух?

– Известны случаи – очень редкие, должен признать, – когда больной реагирует на звук голоса. Вот я и решил попробовать.

– Да, конечно. Я завтра приду, тоже попробую ему почитать. Да вы садитесь.

– Благодарю вас, милорд.

– Можно без титулов. Особенно когда вышестоящих чинов рядом нет. Ou maitre, a’vot’plaisance.

– В таком случае я буду обращаться к вам «досточтимый Варис».

– Возможно, вас не предупредили об одной из ваших служебных обязанностей…

– Нет, что вы. У меня и прежде были влиятельные и важные пациенты. Я в состоянии обеспечить их безопасность.

– Что ж, тогда и обсуждать больше нечего. Хорошего вам дня, сержант.

– И вам, досточтимый Варис.

Смеркалось. Варис отправился на ужин к Каббельсу. Верховный судья жил в форте, возведенном в Среднецарствие и окруженном оградой из серого камня, в три локтя высотой, утыканной поверху осколками стекла и заостренными прутьями. В арке ограды виднелись ворота с тяжелыми деревянными створками, черными от времени и окованными железом. В стене у ворот поблескивала медная кнопка звонка. Варис позвонил, услышал, как лязгнул тяжелый засов, и дверь отворилась, к сожалению, без устрашающего скрипа петель.

В дверях стояла высокая широкоплечая женщина в мундире пристава. Она сняла фуражку и чуть поклонилась. Черты ее лица не отличались красотой, но улыбка была милой и приветливой.

– Милорд корон, – сказала она. – Меня зовут Фиалинта. Прошу вас, входите.

Ее негромкий голос был странно немелодичен.

Сад за стенами пересекали дорожки, мощенные каменными плитами, а цветочные клумбы, разбитые в геометрическом порядке, были подсвечены газовыми фонарями. Осень уже позолотила кроны деревьев. Фиалинта повела Вариса к дому, то и дело оглядываясь по сторонам, будто что-то искала.

Особняк представлял собой огромный куб серого камня с немногочисленными узкими окнами, закрытыми ставнями. Стены, увитые плющом, и окна первого этажа, сияющие мягким янтарным светом, не придавали прелести невероятно уродливому зданию, которое простояло уже четыре века и наверняка простоит еще столько же. Парламент не считал нужным платить за его благоустройство. Верховный судья мог жить, где пожелает, но только за свой счет.

Фиалинта открыла Варису входную дверь, приняла у него пальто.

– У меня к вам очень неприличный вопрос, милорд. Вы вооружены?

Варис распахнул сюртук.

– Пистолета я не ношу. В моей трости нет клинка, хотя она утяжелена. Я не возьму ее в гостиную.

– Разумеется, милорд. Между прочим, говорят, что вы прекрасный фехтовальщик. Вы не удостоите меня чести провести с вами поединок на лонгетинах?

– С удовольствием. Но, простите и мне неприличный вопрос: неужели верховному судье грозит какая-то опасность?

– Как вам известно, милорд, у влиятельных особ всегда есть враги, – сказала Фиалинта. – Я задаю этот вопрос каждому гостю, так что не сочтите это за оскорбление.

Варис кивнул.

– Верховный судья предлагает сначала отужинать, а потом без помех перейти к беседе. Вас это устроит?

– Вполне.

В обеденной зале их встретил Каббельс, одетый в строгий черный фрак. Стол был накрыт на троих, сервант у стены ломился от яств.

– Мои слуги немногочисленны, – объяснил Каббельс. – Надеюсь, милорд корон не в обиде…

– Нет, что вы.

Ужин подали на фарфоровой посуде мануфактуры Бовери. Трапеза была чрезвычайно изысканной и дорогой: суп из омаров с грибами, перепелиные яйца и тому подобное. Считалось, что коронов полагается потчевать именно такими яствами. Варис, как и полагается корону, отдал должное угощению, которое было намного разнообразнее застольной беседы.

Наконец принесли последнюю перемену блюд, а потом все перешли в гостиную, где стояли удобные кресла и большой книжный шкаф. Узкое бойничное окно прикрывала бархатная штора, лампы сияли мягким светом, что позволяло забыть об архитектурных недостатках особняка. Фиалинта внесла поднос с графинами светлого и темного виски и коробку сигар. Варис попросил бокал темного виски и спросил:

– Вы курите?

– Нет, – ответила Фиалинта.

Каббельс молча помотал головой.

– Я курю очень редко, – сказал Варис и отодвинул сигары.

– Понятно, – сказала Фиалинта. – Если корон не курит, то не курят и окружающие.

– Капитан! – укоризненно заметил Каббельс.

– Гранд-капитан совершенно права, – сказал Варис. – Иногда люди курят лишь для того, чтобы просто расслабиться. Ваше здоровье.

Все выпили.

– Я очень рад, что вы так быстро откликнулись на мое приглашение, – сказал Каббельс. – У вас наверняка много дел, особенно сейчас. Я очень огорчен, что милорду Извору нездоровится, – с искренним сочувствием добавил он. – Как его состояние?

– Спасибо. Пока без изменений. И я очень благодарен вам за приглашение в такое трудное время.

– Ваш камердинер был очень учтив, – сказала Фиалинта. – Его не испугало появление пристава.

Каббельс снова покосился на нее, хотя и с меньшим недовольством, чем прежде.

– Хламм – прекрасный человек, я во всем на него полагаюсь, – ответил Варис.

– Хламм? Интересное имя, – сказала Фиалинта. – Откуда оно?

Каббельс не успел сделать ей очередное замечание, потому что Варис тут же сказал:

– Семейство Хламм ведет свою историю со Среднецарствия, если не раньше. Предки Хламма были сельскими мусорщиками. Сейчас уборкой мусора в столице занимаются специальные фирмы, все забыли, что в свое время мусорщики, фонарщики и золотари были очень известными и влиятельными людьми, ничуть не хуже виршетворцев.

– Да, действительно, – внезапно оживившись, сказал Каббельс. – Кстати, деятельность мусорщиков касалась и духовных сфер. Вы когда-нибудь видели мерцалины – огоньки, которые появляются в тумане на болотах или над мусорными ямами? Считалось, что эти огни – духи мертвых, и мусорщики с ними боролись, защищали селян. На эту должность избирали людей с самой безупречной репутацией, многие были лучше сельских старост.

Беседа стала непринужденной, и Варис, понимая, что внесет в нее напряжение, резко сменил тему:

– В вашем письме вы упомянули конституционные реформы. У вас есть какие-то конкретные предложения?

Каббельс посерьезнел, но ответил беспечным тоном:

– Как мне известно, милорд, именно вы убедили парламент принять закон о приведении деятельности чародеев в соответствие с нормами права.

– Я досконально изучил законопроект и, сочтя его приемлемым, проголосовал за него. Один-единственный голос никогда не перевесит мнение голосующего большинства.

– Тем не менее один-единственный человек может приложить к этому свои усилия.

– Вы же видели, господин верховный судья, как проходит голосование в парламенте. – Пригубив виски, Варис продолжил: – Как я понимаю, у вас есть определенное мнение о конституционных реформах.

– Да, – сказал Каббельс, подавшись вперед. – В Алинсее учреждено так называемое Бюро Урегулирования. С вашего позволения… – Он встал и подошел к книжному шкафу.

– Я читал трактат магистра Мише, – сказал Варис, – а два года назад мне посчастливилось лично побеседовать с самим магистром. По-моему, многие его идеи, при надлежащем контроле, можно воплотить на благо общества.

Протянув руку к томику на полке, Каббельс замер.

– Два года назад…

– Maitre Coron connaitre-le d’Alinsetre? – спросила Фиалинта, даже не пытаясь произносить слова на алинсейский манер; судя по всему, она, как и сам Варис, лучше читала, чем говорила на алинсетре.

– Nessu bon, Grand-Capitain.

– Да-да, разумеется, – опомнился Каббельс. – Наверняка это была очень интересная беседа. Но какой контроль вы имеете в виду, милорд?

– К сожалению, мы с магистром Мише этого не обсуждали. А вам, досточтимый Каббельс, я, во-первых, скажу, что не вижу ничего плохого в Resoleurs – то есть в сопоставителях, «исследователях доказательств», как называет их магистр Мише. Применение результатов естествоиспытаний к методам поимки преступников – логическое развитие естествознания. Пятьдесят лет назад никто даже и представить не мог, что отпечатки пальцев так же уникальны, как индивидуальная аура lucate varus.

– А по силе воздействия такой подход превозмогает волшебство, потому что не требует применения чар, – заинтересованно добавил Каббельс. – Или вы возражаете против такой трактовки?

– Нет, у меня нет никаких оснований возражать, – негромко произнес Варис. – Я считаю, что, исходя из положений трактата Мише, необходимо четко определить границы деятельности сопоставителей. По-моему, алинсейцы этого не придерживаются, в частности когда поручают сотрудникам тайные задания и пользуются услугами тех, кого Мише называет agents provocateurs.

– Тут я с вами соглашусь, – кивнул Каббельс. – По-моему, Мише слишком надеется на помощь воров при поимке воров. Мы должны применять иные, более высокие стандарты.

– Безусловно, – сказал Варис, все больше и больше уясняя для себя характер юстициара.

– А вот касательно провокационных действий, – с жаром продолжил Каббельс, – вы же согласитесь, что чиновник-взяточник или скупщик краденого нечист на руку независимо от того, исходит соблазнительное предложение от преступника или от пристава? Не лучше ли нам самим проводить проверку и выявлять тех, кто ее не пройдет?

– Да, резонно, – сказал Варис.

Сейчас он уже понимал, что не стоит напоминать о бесполезности таких резонов в реальной жизни. Было бы хорошо, если бы чиновники не соблазнялись взятками, так же хорошо, как если бы солдаты были пуленепробиваемыми, а моряки не тонули в воде.

Каббельс понимал право как нечто четко определенное; для него существовали только те, кто применяет законы, и те, к кому эти законы применяют в наказание.

Поскольку беседа все еще оставалась дружеской, Варис решился на более рискованный вопрос.

– Капитан Фиалинта, недавно я прочитал в новостях о капитане приставов в Синепорте, которого якобы уличили в причастности к деятельности контрабандистов. К сожалению, я так и не узнал, чем закончилось дело.

– Капитана Стейва приговорили к казни через повешение вместе с одним из его приставов и двумя гражданскими лицами – секретарем и заказчиком контрабанды. Казнь привели в исполнение, – отчеканила Фиалинта. – Остальные контрабандисты были гражданами Алинсеи или лицами без определенного места жительства. На них наложили штраф. Еще три гражданина Лескории были заклеймены тавром, и суд Адмиралтейства запретил им вход в лескорийские порты.

– Совершенно бессмысленное наказание, – холодно заметил Каббельс. – Штраф они заплатили из украденных денег, а еще одно клеймо для матроса и вовсе не имеет значения. Однако с изменниками мы разобрались. Измена вообще очень редкое явление, а потому всегда очевидна.

Варис кивнул. Каббельс отпил виски, немного помолчал и снова улыбнулся.

– Так вот, возвращаясь к новой конституции, – сказал он. – У меня появилась интересная идея, очень простая в исполнении. Мне хотелось бы, чтобы в конституцию внесли статью, вменяющую в обязанность имущим обеспечивать неимущих провизией. Подобный верховный закон не смогут нарушить никакие решения местных судов.

– Да, такая статья найдет широкую поддержку, – сказал Варис, стараясь, чтобы в его голосе не звучал сарказм. – Особенно в палате общин.

– Я рад, что вы так считаете, милорд.

– По-вашему, для этого необходим закон? Любого уровня? Мне кажется, что в Лескории хорошо помнят Великий Голод.

– Да, но это не закон, а традиция, – возразил Каббельс. – Как «Злодеяния и осуждение».

Неожиданно сделав знак отворота, Фиалинта негромко продекламировала:

Зло, причиненное соседу, – злодеяние против Шиары и должно быть осуждено.

Зло, причиненное земле, – злодеяние против Коры и должно быть осуждено.

Зло, причиненное плодам честного труда, – злодеяние против Эвани и должно быть осуждено.

Зло, причиненное правде, – злодеяние против Ведды и должно быть осуждено.

– Вот именно, – важно подтвердил Каббельс.

Варис попросил еще виски, чтобы выгадать несколько инстант на размышления, а потом все же решил проверить, как далеко зайдет верховный судья.

– Да, это основа законодательства, – веско произнес он, пристально наблюдая за Каббельсом. – Для любого мыслителя это еще не закон, а всего лишь то, из чего проистекает закон, подобно тому как карта Правосудие, вытащенная из колоды, не есть основание для суда.

– Так оно и есть, – сказал Каббельс, и плечи его дрогнули, будто от внезапного оргазма. – Именно это различие почему-то ускользает от многих мыслителей – и от многих судей. Меня очень радует, что вы смогли это так внятно выразить.

Варис пришел в ужас, осознав, что именно имеет в виду верховный судья. Каббельс был вполне здравомыслящим человеком, но в нем угнездилось безумие. Он воспринимал закон как нечто абсолютное, безжалостное и бесчеловечное. Он искренне верил, что злу невозможно скрыться от добра и что праведник, определяя меру наказания, лишь укрепляется в своей праведности.

Что ж, подумал Варис, если уж Каббельс – человек твердых убеждений, утешает лишь то, что он не вечен на своем посту. Вполне возможно, что стране сейчас необходим именно такой верховный судья. В конце концов, иногда полезно назначать скупца главой казначейства.

Проблемы возникают лишь в том случае, когда скупец начинает считать деньги казначейства своими собственными. Или когда верховный судья возомнит, что его видение закона непогрешимо. Тогда спасения нет нигде и никому.

Вместе с этим пришло и осознание того, что Варису предстоит разбираться с Каббельсом в одиночку. Даже если Извору станет лучше, полностью он выздоровеет не скоро, а медлить уже нельзя.

Странж предупредил Вариса, что безумию нельзя смотреть в глаза, потому что безумие не моргает, и чем больше на него смотришь, тем большая часть тебя попадает под его власть. Надо смотреть за безумие. Надо смотреть сквозь безумие. Пелена безумия скрывает живую душу. Именно к душе и надо взывать.

Воспоминания об этом, к сожалению, были горькими. В свое время Варис не смог взглянуть за безумие – да, сейчас это было самым подходящим словом, – взглянуть за безумие Извора в его отношениях с Рисси. Тогда Варис отстранился, убеждая себя, что делает это из уважения к чувствам Извора.

Возможно, сейчас Варис делал то же самое и по той же сомнительной причине.

Что ж, это можно обдумать и завтра, а сейчас надо разобраться с Каббельсом, вот он, напротив. Надо посмотреть сквозь него.

И какие же основания для возражений доступны теперь Варису? Березар общается с невидимым. Странж ищет искупления в Окраинных Домах. А Варис, как обычный механик, должен попытаться запустить разрегулированный двигатель.

Он заметил, что Фиалинта пристально смотрит на него. У нее были очень необычные глаза, карие, ласковые, будто у косули. Он вспомнил рассказ Винтерхольма. Может быть, именно так ей и удалось убить арматьера на дуэли? Может, она настолько зачаровала его своим взглядом, что в его уме не возникло ни единой мысли об убийстве и он не смог создать оружие, чтобы атаковать или обороняться?

– Милорд Варис, вы, кажется, очень устали, – сказала она.

– Нет-нет, что вы.

– Наверное, я утомил вас долгой беседой, – учтиво сказал Каббельс. – У вас сегодня было так много дел. Надеюсь, мы с вами еще неоднократно вернемся к этой теме.

Они попрощались, пожали друг другу руки, и Фиалинта повела Вариса к воротам. Посреди сада она остановилась.

– Милорд, прежде чем вы уйдете…

– Вы что-то хотели сказать?

– Вон там, у стены, стоит старая кузница. Я там живу. Дом небольшой, мне одной как раз хватает, хотя некоторые и утверждают, будто я занимаю слишком много места. – На ее лице появилась та же милая улыбка, что и при встрече; за ужином Варис такой улыбки не видел. – Я просто хочу, чтобы вы все правильно поняли.

– Разумеется, гранд-капитан. Благодарю вас. Спокойной ночи.

Час был поздний, похолодало, но Варис решил пойти домой пешком – за часовую прогулку можно без помех обдумать многое. Он размышлял о Каббельсе. Тот открыто заявил, что ни во что не ставит «Злодеяния и осуждение». Это попахивало аниконизмом, если не полным атеизмом. Но если Каббельс тайный атеист, а атеизм запрещен по закону, то яростная борьба противоречий наверняка и свела его с ума.

Как бы там ни было, основная проблема заключалась в другом. Удивительно, но простые слова «Злодеяний и осуждения» толковали совершенно по-разному. На протяжении сотен лет шли споры, что именно они означают. Причиняет ли зло соседу то, что вы построили забор на своей земле, а соседская трава в тени забора увяла? Или это причинение зла земле? Что представляют собой сакральные «плоды честного труда» по заветам Эвани? Да, повсеместно считалось, что эта строка означает защиту имущества от ущерба, но…

Однако больше всего разночтений вызывало само слово «осуждение». Некоторые утверждали, что оно обозначает не просто судебный процесс, а совершенно определенное действие. Другие настаивали, что его смысл предполагает «наказание» или хотя бы «возмещение вреда». Вдобавок происхождение этого слова тоже вызывало нескончаемые споры. По одной версии, его древняя основа «-ужд-» была как-то связана с понятиями «соглашение» или «договор». А может, это слово было производным от jusicato, то есть «уравновешивать», или от diadero, то есть «раскрывать, обнаруживать», либо, по самой дискуссионной версии, уходило корнями в глубь веков, к jagah (diagah на южном наречии), то есть «охотиться, загонять».

Тем не менее все соглашались, что существует такая вещь, как справедливый суд, хотя и не все возводили это понятие в абсолют. И все соглашались, что это хорошее и полезное дело, во всяком случае для некоторых. А в остальном, как в аренетте, все участники спора получали свои туше, но никакой кончетты не предвиделось.

В доме Вариса, под лампой на секретере, лежал конверт – неподписанный, но Варис хорошо знал почтовую бумагу, которой пользовались гости усадьбы Странжа. Он перевернул конверт и увидел синюю восковую печать с изображением клинка на фоне заходящего солнца – герб Лумивесты.

Очевидно, конверт оставил Винтерхольм, прежде чем уйти с Варисом на обед. Варис вспомнил, как на кухне Винтерхольм засовывал руку в карман сюртука. Зря Варис не придал этому значения: будучи неплохим… чудесником, чтобы не сказать иначе, Винтерхольм никогда не делал случайных движений. В данном случае логика была проста: письмо не стоило читать в общественных местах, а Варис упомянул, что ему предстоит много встреч. Ничего срочного в письме нет, и Варис не будет отвлекаться на ненужные мысли о том, как на него ответить.

Он вскрыл конверт резким взмахом канцелярского ножа и вытащил три сложенных листа тяжелой, гладкой бумаги цвета густых сливок. Листы были из небольшого блокнота, а Лумивеста писала крупной, летящей вязью.

Обращение в письме отсутствовало. Сам Варис, раздумывая о своем ненаписанном письме, тоже не знал, как его начать: «Миледи» или «Миледи коронесса» не подходило вовсе, «Моя дорогая Лумивеста» или «Моя… [вставить подходящее прилагательное в превосходной степени] Лумивеста» тоже не то, а просто «Лумивеста», без всяких прикрас, в его гордой наготе… нет, хватит, она права, письмо знает адресата.

Завтра мы с Сильверном уезжаем на запад. Я не умею разборчиво писать в поезде и уж тем более верхом, так что никаких посланий от меня не будет, пока я не доберусь домой.

Чаробраз Березар согласился проехать часть пути с нами. Он напоминает, что вскоре официально вступит в сан, и надеется, что вы о нем не забудете.

Далее она вкратце описала то, что произошло в усадьбе после отъезда Вариса, – в общем, все то, о чем рассказал Винтерхольм. Варис отметил, что в письме нет ни одного зачеркнутого или смазанного слова.

Вторая страница заканчивалась следующим:

За завтраком Веселина поведала историю, которая, как она считает, наверняка тебя развеселит. По-моему, это прекрасная идея. Так вот, кверцийский император приехал на поле боя к генералу, только что разгромившему врагов, и потребовал немедленно устроить пир…

– Квинтиллий Варус, где мои куры? – вслух произнес Варис и рассмеялся. Действительно, прекрасная идея.

На последней странице было всего две строки, четкая размашистая подпись и оттиск печати корона.

Иногда мне тоже нужно посмеяться.

Я полагаю, ты знаешь, каким словом меня развеселить.

Не «словами», а «словом». В единственном числе.

В секретере было несколько потайных ящичков. Варис выдвинул один, обитый изнутри железом, положил в него письмо и запер на ключ.

В былые времена он перечитал бы письмо, заучил бы его наизусть, а потом сжег. Были когда-то такие времена, были и такие письма.

Но сейчас просто необходимо, чтобы некоторые вещи оставались вне его разума, чтобы они существовали в абсолютной реальности, осязаемо и независимо, чтобы к ним можно было раз за разом возвращаться.

Напрасно Варис думал, что письмо поможет ему заснуть. Ничего не помогало. В прикроватном столике лежал пузырек с эликсиром росяники, но его частое применение снижало действенность, а выпитого виски на всю ночь не хватало. Варис немного почитал, потом немного полежал в темноте, снова зажег лампу, опять взялся за книгу, погасил лампу и попытался расслабить напряженные мышцы, одну за одной, сосредотачиваясь на каждой. Однако место отгоняемой мысли тут же занимала другая: границы судебной власти, размышления о насильственном проникновении в разум Извора, выбор парламентария для временного (деликатно выражаясь) исполнения обязанностей, а затем, как ни странно, предполагаемые планы застройки грядущей выставки.

Обдумывание планов выставки почему-то помогло – скорее всего потому, что на данном этапе они были чисто умозрительными. Воображению Вариса предстали ажурные павильоны из стали и стекла, радужно преломляющие свет утренних и вечерних зорь, широкие бульвары (великолепно осушенные, с аккуратной системой водостоков), по которым прогуливаются тысячи посетителей. Может, стоит провести узкоколейку и запустить по ней поезд, который будет останавливаться у основных достопримечательностей? Или лучше электрический трамвай? И эстакады, как те, что предлагалось проложить над листурельскими улицами? Полезное начинание. Такой опыт наверняка пригодится.

Варис представил себе посетителей: парочки, семьи, группы учеников, представители гильдий и профессиональных сообществ с яркими розетками в петлицах – и никто из них даже не подозревает, что еще недавно тут расстилались зловонные болота. Все улыбаются. Звучит музыка, разносчики предлагают угощение и сувениры, повсюду уличные музыканты и актеры, чудесники и жонглеры, ярмарочные зазывалы, развлечение для города и для всей страны, оно сейчас так нужно…

Прогуливаясь по воображаемому бульвару, Варис задремал. Ему ничего не снилось.

Проснувшись около одиннадцати, он быстро оделся, съел плюшку, глотнул холодного чаю, вызвал кэб и отправился на улицу Гикори. Там его встретила Кларити, предложила чаю, и они поднялись в опочивальню Извора, чтобы сменить на дежурстве Тревана Дейна.

– Благодарю вас, – сказал санитар. – Я вернусь через четыре часа.

В уголке опочивальни булькал котелок с кипящей водой, увлажняя теплый воздух. Кларити поставила рядом графин, чтобы можно было при необходимости долить воды.

– Вам еще что-нибудь нужно, милорд?

– Нет, спасибо. Чаю достаточно. Может быть, попозже.

Варис сел в кресло. На столике рядом лежала книга в обтрепанном зеленом переплете, с потертым золотым обрезом. Зеленая ленточка закладки отмечала место, где остановился Дейн. Иллюстрация на обложке изображала ребенка, смотрящего из лесной чащи на чудесный город вдали. Книга называлась «Сказки Зеленого мира». Варис хорошо ее знал. Многие сказки в ней были древнее печатного слова.

В детстве у Вариса была такая же книга с золотыми буквами на обложке. Впрочем, была она и почти в каждой лескорийской семье – изобретение печатного станка сделало книги доступным товаром для всех желающих.

Однажды Извор рассказал Варису историю из своего детства, о книгах.

Извор, как и Варис, происходил из древнего рода, но его предки жили в Срединных Равнинах, которые в свое время захватила Кверция. Завоеватели принесли с собой грамотность. До появления печатного станка манускриптами владели либо церковь, либо чародеи, и население об этом хорошо помнило. Поэтому, объяснил Извор, окружающие относились к чтению без враждебности, но совершенно не понимали, какой в нем смысл. Зачем Извору читать, если он все равно унаследует коронат и вторая профессия ему без надобности, ведь место в парламенте он сможет занять только одно.

В семье Вариса тоже никто не отличался особой любовью к чтению, но там были другие проблемы.

– Итак, сказка для корона, – произнес Варис вслух и открыл книгу на закладке. – «Однажды в лесной деревушке…» – Он осекся, невольно сжав переплет пальцами, потом вздохнул, посмотрел на Извора и сказал: – Не знаю, друг мой, что вы хотите услышать. Дайте мне хоть намек.

Извор не шелохнулся.

– Что ж, в другой раз. Тогда я прочитаю вам сказку, выбранную вслепую. – Он взглянул на место, отмеченное закладкой, и перелистнул несколько страниц к началу следующей сказки.

На иллюстрации перед названием красовался пиратский корабль, напоминающий силуэт ястреба, с черными парусами вместо крыльев. Варис знал эту сказку, но выбор есть выбор.

– «Давным-давно, далеко-предалеко, в суровых северных землях…» – Он умолк, а потом вздохнул: – Мне ее не так рассказывали. Что ж, продолжим. «…жила-была девочка, которая выросла буйной, несдержанной и своенравной. Ее родители даже боялись, что на ней род и закончится. Ее отец был уверен, что она не станет рожать детей, если узнает, что этого можно избежать. Ее матушка, то ли из страха, то ли по слабохарактерности, согласилась с мужем, и они решили никогда не рассказывать дочери, которую звали Отрада, откуда берутся дети, и не стали учить ее Веддиной премудрости. Так и случилось, что девочка выросла, не зная всей той правды, которую следовало знать. Жили они на далеком севере, в безлюдном краю, узнать ей было не от кого. Когда Отраде исполнилось семнадцать, к ним в дом забрел юноша, сын охотников. Он с семьей пошел на охоту, но родителей загрызли волки, а сам он сбился с пути и попросился на ночлег в дом Отрады…»

Варис опустил книгу на колени, заложив страницу пальцем, и поглядел на Извора; смотрел долго, минимы две, пока все не поплыло перед глазами, а потом перевел взгляд на гравюры в рамках над кроватью.

Наконец Варис закрыл книгу и сказал:

– В общем, я знаю эту сказку, Извор. Она длинная, полная предзнаменований и повторов – как обычно в устной традиции, – но мы с вами не любим многословия, поэтому я перескажу ее кратко. Юноша думает, что Отраде известно Веддино попечение, но она ничего не знает, а потому в должный срок у них рождается дитя. Ребенок растет, зная, что он нежеланный и что его доля – просто продолжить род, а окружающие считают его плодом ужасного преступления против Богини. Дальше с ним происходят всякие приключения – обычно нежеланное дитя становится предводителем пиратов или бандитским главарем, поскольку в те времена не было ни государственной службы, ни профессионального спорта, где бастард мог бы сделать карьеру. Ну, потом эта банда головорезов захватывает пленника или пленницу, которая влюбляется в нежеланного отпрыска, не зная о его происхождении, и так далее. Интрига ширится. У этой сказки есть как минимум две концовки.

Варис отложил книгу.

– Мы с вами оба очень устали, поэтому предлагаю считать, что в этой версии любовь торжествует, влюбленные сливаются в объятьях, а для Богини не существует нежеланных детей, как бы их ни судили простые смертные.

Он встал, подлил воды в котелок и подошел к кровати. Дыхание Извора было мерным, еле слышным, и лежал он абсолютно без движения – ни трепета век, ни подрагивания пальцев.

– Дождитесь начала парламентской сессии, – прошептал Варис, чтобы его не услышали за дверью. – Потерпите совсем немного. Если есть виновники этого преступления, то они не выдержат, обязательно мне намекнут. И тогда я с ними расправлюсь. Зло не останется безнаказанным.

Он подошел к двери, приоткрыл ее, не сводя глаз с Извора, и крикнул в коридор:

– Кларити?

Она стояла в трех шагах от входа.

– Да?

– Мне… мне пора. Где сержант Дейн?

Треван Дейн выступил из-за спины Кларити:

– Я готов, досточтимый Варис.

– Все по-прежнему, сержант. Заступайте на смену.

Кларити уговорила Вариса съесть суп и лепешку, а потом он поехал в парламент, чтобы поработать с документами и написать письма о состоянии здоровья Извора.

До ужина с Мерусом Арайдером было еще далеко, и Варису хотелось слов: самых простых слов. Сказки и истории помогали, сказки были необходимы, как воздух, но Варис рос в тяжелой атмосфере суеверий, где сказки воспринимались буквально.

В сказке, которую Варис не стал читать, говорилось о девушке из деревни в лесной чаще – детям всегда описывали эти деревни в самых жутких красках; девушка была искусной вышивальщицей, но ее опекун (обычно ревнивая мачеха, злая тетка или вдовый отец-горемыка) жестоко наказывал ее за якобы пустую трату времени, когда она должна была трудиться по хозяйству: шить, воду носить, дрова рубить и все такое. Девушка вышивала украдкой, в редкие свободные минимы, сама пряла нитки и красила их соком лесных ягод, а вышивку прятала от опекуна, потому что тот грозил все сжечь. И, разумеется, приводил угрозу в исполнение. «Нитки вспыхнули, засияли ярче обычного, словно бы сорвались с ткани, переродились в свет краше осеннего заката и исчезли, как последний закатный луч, оставив по себе только черные тени». И все же девушка продолжает прясть нитки, красить их и вышивать; вышивку раз за разом сжигают, а потом голос неизвестно откуда советует ей сунуть руку в очаг и взять свое. Как и в сказке о нежеланном ребенке, у этой сказки тоже есть две концовки. В одной голос принадлежит Длани, спутнику Богини в ипостаси Эвани, покровителю ремесленников и мастериц. Огонь не обжигает девушку, злой опекун спасается бегством, а вышивальщица спокойно доживает свой век, занимаясь любимым делом. В другой концовке огонь, «пожирая и лозу, и цвет», охватывает одежду девушки и ее саму, и вышивальщица погибает в пламени. «Но на миг боль исчезла, остался только сияющий яркий свет ласковее солнца, и девушка оказалась в раю, вместе с теми праведниками, которые никогда не предавали свою истинную суть».

Мерус Арайдер распахнул дверь.

– Форстель! Варис пришел! – крикнул он.

– Иду, Рахме! – послышался голос из глубины дома.

«Форстель» и «Рахме», то есть «Образ» и «Оправа», были ферангардскими ласковыми обращениями между супругами.

Те, кто не знал Лазурену, из-за ее имени считали, будто у нее должны быть ярко-синие глаза, на самом же деле они были темно-золотыми, как мед, а на коже цвета чая с молоком не проступала синева вен. В общем, непонятно, почему ее назвали Лазуреной, но Варис об этом не спрашивал; ему самому надоели понимающие кивки и усмешки, когда он говорил, что его имя означает «суровый берег».

Она предпочитала простую одежду, вот как сейчас, неподпоясанное длинное одеяние из шелка цвета осенних кленов. Оно напомнило Варису о Дани. Лазурена призывно раскинула руки, и Варис неуклюже позволил себя обнять.

Разумеется, в особняке Меруса Арайдера было много предметов искусства. В вестибюле на стенах висели эскизы Лазурены для Книги-колоды: Врата, Небосвод и Смерть – печальная и совсем не устрашающая. Дальше были развешаны картины, в гостиной стояли статуи из разных краев, а с потолка свисало замысловатое устройство из хрустальных призм и звенящих металлических трубочек.

Столовую украшал один-единственный предмет: витражный триптих, подсвеченный так, что радужное сияние заполняло всю комнату. Витраж изображал течение Времени, описанное в эпической поэме Бурна из Западного Райдинга: вот из воды возникают звезды, вот остатки мертвых звезд становятся планетами, вот зарождается жизнь… Если приглядеться, можно было разобрать изображения помельче, на простертой ладони Богини; Ее глазами были солнце и вселенная.

– Это ваша работа, Лазурена?

– Вы мне льстите, Варис. Нет, это сотворил Кова ди Дженеди. Триптих подарил мне Рахме, в трудное для нас время. Прошу к столу.

На ужин подали свинину, запеченную в грушевом сидре, с гарниром из тонко нарезанных обжаренных овощей. Блюдо было вкусным, но очень трудоемким, и Варис оценил его по достоинству.

После ужина Лазурена сказала:

– Я хочу вам кое-что показать. Пойдемте. Возьмите с собой бокал.

Они поднялись по лесенке в просторное чердачное помещение, где располагалась студия Лазурены.

– Рахме, захвати один из свертков, пожалуйста. Не важно какой, – попросила Лазурена.

– Сейчас, Форстель. – Мерус Арайдер отставил бокал, аккуратно вытер руки салфеткой и взял с серванта один из плоских пакетов, обернутых в ткань.

Лазурена сняла покрывало с мольберта. Картина изображала Шута, карту Книги-колоды: худощавый человек одной рукой жонглировал тремя хрустальными шарами, а другой держал перед лицом ухмыляющуюся белую маску.

– Эту картину я передам люксаргентору. Люксаргенция основана на том же принципе, что и люксивация, только светохимические реагенты не затемняют стеклянную пластину, а переносят изображение на жестяной лист. В итоге получается нечто, напоминающее гравюру на меди – в сущности, потом его подправляет гравер. Вот, взгляните.

Мерус Арайдер бережно достал из свертка тонкую металлическую пластину и чуть наклонил ее к свету. Варис увидел Короля Клинков: меч опущен острием вниз, голова склонена в знак мира. Негативное изображение выглядело незавершенным.

– А как гравюру наполняют цветом? С помощью световых фильтров, на нескольких пластинах?

– Для изображения Шута – да, – подтвердила Лазурена. – Для Короля Клинков использовали процесс попроще, там два или три основных цвета заполняют черный контур. Но теперь мы работаем в полном цвете – три смешанных и черный. Гравюра четырежды проходит через печатный пресс. Разные цвета четко укладываются в свои рамки, и это настоящее типографское чудо. Примерно так же печатают банкноты. Кстати, мы делаем это в типографии Хатчена и Уайта, печатников государственного монетного двора.

Все снова спустились в столовую.

– Еще вина? – предложил Мерус Арайдер. – Или чаю?

– Чаю, пожалуйста.

Чай подали в гостиной. Варис рассказал о здоровье Извора.

– Вы мне раньше так и не ответили, kus’ne, – с укоризной произнес Мерус Арайдер. – Поэтому я спрошу еще раз: можно ли что-нибудь предпринять?

Внезапно Варис ощутил страшную усталость. У него разболелась голова. Он отпил чаю, и ему немного полегчало. Может быть, он надышался краской в студии? Или простудился во время долгой прогулки прошлой ночью?

А может быть, он просто устал повторять: «Я не знаю, что можно сделать», – но все-таки сказал это снова.

– Возможно, но если… если мы не найдем решения, то я… закажу у вас картину, Лазурена. Почтить память…

– По-вашему, я возьму с вас деньги за работу?

– Извините, – сказал Варис, чувствуя очередной приступ головной боли. – Я стал совершеннейшим невежей, даже хорошие манеры меня покинули. Я не… я… буду благодарен вам за ваш дар.

– Не извиняйтесь, – успокоил его Мерус Арайдер. – Иногда горе заставляет… когда мы потеряли дитя… – Он нервно сжал сплетенные пальцы.

– К этому невозможно привыкнуть, – вздохнула Лазурена. – Но жизнь продолжается. Только так можно противостоять смерти.

– Не знаю, можно ли найти силы для того, чтобы это пережить, – сказал Мерус Арайдер. – Что в таком случае сила? Что это вообще означает? Минутное молчание? Никакой музыки, она не нужна. Однако, если все время молчать, то слова будут потеряны навсегда.

– Я ломала кисти и карандаши, – сказала Лазурена. – А потом мы с Рахме сожгли картины. Это было чем-то вроде скорбного плача. И своего рода жертвоприношением. В заморских краях молитвы записывают на листах бумаги, а потом сжигают, чтобы они вместе с дымом возносились к Ней.

Мерус Арайдер недовольно поморщился, но Лазурена коснулась его руки, и он кивнул.

– Мне хотелось все сломать и все сжечь, – продолжила Лазурена. – Уничтожить все прекрасное, потому что кому нужны прекрасные вещи в уродливом, мертвом мире? Но Рахме подарил мне триптих… и я вспомнила, для чего необходима красота. Рахме спрашивает вас, Варис, от имени нас обоих: что мы можем сделать? Если не для Извора, то для вас?

Варис повернул голову, и челюсть сухо щелкнула, как сломанный прутик. Комната качнулась.

– Я… – начал он, но вместо слов вырвался судорожный всхлип.

В глазах потемнело. Варис вспомнил о Изворе – он слишком много работал, слишком много делал, – и с невероятной ясностью подумал, что если с ним самим произойдет то же самое, не важно, по какой причине, то лучше умереть прямо сейчас.

Нет, сейчас он не умрет. Мерис Арайдер вскочил и бросился к Варису. Варис попытался встать, пролепетать какие-то извинения, сбежать куда-нибудь и захлопнуть за собой дверь, чтобы упасть без чувств там, а не перед друзьями, но комната снова качнулась, а колени подкосились. Он повалился вперед, его подхватили и удержали две пары рук. Ему ослабили галстух, расстегнули ворот сорочки, распустили волосы. Он знал, что его хотят уложить поудобнее, но испытывал невыносимый стыд, отбиравший последние силы.

К Варису снова пришла все та же невероятно ясная мысль, но теперь в ней теплилась надежда: еще вчера он первым делом решил бы, что друзья его отравили.

Он содрогнулся, снова всхлипнул, но не разрыдался. Он хорошо умел сдерживать рыдания. Он мог заморозить слезы, держа ладони над языками пламени, которые превращали в пепел драгоценные страницы.

Глава 6Повелительница камней и дороги

На следующий день после неожиданного отъезда Вариса Лумивеста проспала до полудня. Раза три или четыре она просыпалась, понимая, что за плотно зашторенными окнами уже светло, но теплая постель не отпускала, и Лумивеста снова погружалась в дрему.

Праздники заканчиваются, наконец подумала она и с трудом выбралась из смятых простыней. Странным образом ей пришла в голову мысль, что неплохо бы обзавестись хорошим постельным бельем для дома, а еще установить систему нагрева воды.

Она села на кровати, спустив ноги на пол. Огонь в камине погас, в комнате было прохладно и темно. Лумивеста нащупала выключатель на электрической прикроватной лампе. Как хорошо, когда можно одним касанием включить свет, и читать удобно. Но все-таки лучше и уютнее, если в спальне есть камин.

Она думала, что ей приснится Варис, но этого не случилось, или она просто не запомнила сон. Она долго лежала в постели, не шевелясь, освещенная пламенем камина в пустой комнате, и думала. Может быть, она передумала все мысли, и на сны ничего не осталось.

Теперь она окончательно проснулась и, одернув ночную сорочку, ушла в ванную.

Лорд Извор – он, как теперь понимала Лумивеста, был для Вариса больше, чем другом, – тяжело заболел, и Варис уехал к нему. Он отринул свой отдых, но не отринул ни гостей в усадьбе Странжа, ни саму Лумивесту. Обвинить его в этом невозможно. Было ли в жизни Лумивесты что-то, ради чего она поступила бы так же? Родители умерли, в имении все шло своим чередом, обо всем заботилась прислуга.

Насколько ей было известно, никто в коронате не проявлял мятежных настроений. Вдобавок считалось дурным тоном свергать корона в его отсутствие; узурпаторам полагалось выступать открыто, встречать противника лицом к лицу.

И, разумеется, один из противников погибал.

В коронате ждали возвращения Лумивесты. С палионом Сильверном все было обговорено, как и планировал Варис. Да, Лумивеста могла незаметно уехать с Варисом из Листуреля, но вернуться туда вдвоем…

Она включила воду погорячее, в душевой кабинке заклубился туман. Варис никак не мог пригласить ее уехать вместе с ним. А если бы и пригласил, ей пришлось бы отказаться. И все же…

Она знала, в чем дело. Она сама об этом думала, совсем недавно. В ее краях, если у корона что-нибудь пытаются отобрать, то он борется за это, встречая вызов лицом к лицу.

Лумивеста оделась и по крытой галерее прошла из гостевого флигеля в особняк. День выдался на удивление ясным; озеро и лес выглядели, как сапфиры и малахит. В прозрачном воздухе веяло осенней свежестью, и Лумивесте показалось, что среди зелени уже мелькают отблески меди.

В столовой двери на балкон были закрыты, на серванте стояли обеденные яства. Странж и Дани, Сильверн и Эдеа переходили от подноса к подносу, накладывая себе на тарелки ветчину, ростбиф и хлеб разных сортов. Пахло куриным супом. Все негромко поздоровались с Лумивестой и сели за стол. Разговор не клеился.

Веселина принесла кувшин воды на бузиновом цвете и подогретый сидр, а потом рассказала старую-престарую шутку про кверцийского императора, которому генерал не удосужился организовать пиршество на поле боя. Шутка оканчивалась каламбуром, связанным с именем Вариса, и на миг все умолкли. Потом Сильверн рассмеялся, за ним развеселились и остальные, и оказалась, что вполне можно говорить и о Варисе, и об Изворе, и о поспешном ночном отъезде.

Веселина, очень довольная собой, едва заметно вздохнула, а потом принесла яблочный пирог и густые сливки.

Лумивеста попыталась представить (хотя и понимала, что это выходит за рамки приличия) личную жизнь Веселины. Наверняка у нее есть спутник… Oна, зная самые сокровенные тайны имения, предпочитала о них не говорить. Лумивесте было известно, что владельцы поместий и дворцов, включая и ее саму, почти ничего не знают о том, чем занимается прислуга в свободное время, если, конечно, в помещениях для прислуги не начинаются ссоры и слезы, не вспыхивают потасовки и не ползут шепотки об отравленном чае. А вот Странж наверняка знает обо всем, что происходит в усадьбе. Можно подгадать время и осторожно расспросить его об этом наедине.

Если, конечно же, Лумивесту снова пригласят в усадьбу.

И тут Сильверн сказал:

– Мы вернемся сюда к Зимнему Солнцестоянию. Вы не собираетесь в столицу к началу или к концу парламентской сессии?

– Я пока об этом не думала, – искренне призналась Лумивеста. – Наверное, вряд ли.

– Как я понимаю, вы редко бываете в Листуреле, – заметил Странж. – Варис с удовольствием покажет вам столицу. Он хорошо знает дворец и все исторические достопримечательности. А вот с искусством у него… не очень.

– Если милорд Извор выздоровеет, – сказала Лумивеста.

– А если не выздоровеет, – серьезно произнес Странж, – то Вариса тем более нужно будет отвлечь. В Листуреле есть места, оскорбляющие чувства, но есть и много чудесного. По-моему, все это делает его великим городом.

– Я подумаю, – сказала Лумивеста.

– А другого сейчас и не требуется, – кивнул Странж.

Лумивеста поняла, что он обладает замечательной способностью подтолкнуть собеседника к какому-то решению, нисколько не скрывая своих намерений, но притом ни на чем не настаивая, а лишь подчеркивая определенные преимущества такого выбора. По слухам, двоюродный дед Лумивесты, тот самый, с кем Странж когда-то играл в военные игры, тоже это умел. А потом его убили.

Может быть, имеет смысл обратиться к Странжу с официальным прошением? Пусть он внушит ей, что она без всякого сожаления покидает усадьбу и возвращается в свой коронат, совершенно не думая о тех делах и о тех людях, думать о которых она не имеет права.

Все это становилось слишком сложно. Нет, так оно и есть вот уже несколько дней. Лумивеста извинилась и вышла из столовой, чтобы не сказать какую-нибудь глупость.

В коридоре ей встретился Гикори. Мальчик крепко сжимал обеими руками игрушечный деревянный движитель.

– Миледи Лумивеста… – с церемонным поклоном начал Гикори.

– Что случилось?

– Дядя… Досточтимый Березар хочет с вами поговорить, с вашего разрешения… с вашего позволения. Он внизу, в библиотеке. Я вас проведу, если хочете… хотите.

– Я знаю, где это. Спасибо, Гикори.

Мальчик шаркнул ногой и медленно отошел.

– Подожди-ка, – остановила его Лумивеста. – Тебя можно вознаградить за услугу?

Он быстро повернулся к ней:

– Да, мамы разрешают. Только я не должен об этом просить.

Лумивеста, стараясь сдержать улыбку, протянула ему монетку. Гикори не без труда отнял одну руку от игрушки, взял монетку, зажал ее в кулачок и снова отвесил церемонный поклон. Лумивеста поклонилась в ответ, и мальчик убежал.

Она спустилась в библиотеку, ожидая увидеть Березара у входа в Темный Покой, но потайная панель была закрыта. Березар, в черном одеянии с красной оторочкой, стоял у дальней стены, рассматривая медали в одной из витрин. Он обернулся и с легким поклоном сказал:

– Добрый день, миледи.

– И вам добрый день, чаробраз.

Березар отчего-то смутился.

Помолчав, Лумивеста спросила:

– Странж коллекционирует ордена и медали?

– Нет, это его личные награды, – ответил Березар и указал на внушительный орденский знак: – Судя по цветам, вот это откуда-то из ваших краев.

Лумивеста узнала орден еще с порога, но на всякий случай подошла, чтобы разглядеть его получше.

– Но это же… Орден Глиняного Поля! Высшая награда преподавателя Западинной военной академии.

– А, вот оно что…

– Но я не понимаю… В последний раз этот орден вручался сто лет назад, до того, как Западинная академия стала частью Государственной военной академии.

Березар улыбнулся:

– Я по-прежнему демонстрирую вам ограниченность моих знаний: сначала о Речен, теперь вот об этом.

Она попыталась найти подходящий ответ, но вместо этого неожиданно для себя спросила:

– У вас ко мне есть вопросы?

– Нет, я просто хотел с вами побеседовать. Да вы садитесь.

Они уселись в удобные кресла, друг против друга. Березар чуть сдвинул лампу, чтобы свет не слепил глаза, потом посмотрел на Лумивесту и произнес:

– Речь пойдет о Варисе.

– От него есть известие?

– Он прибудет в Листурель только завтра. А сегодня вечером туда уезжает Винтерхольм, чтобы послезавтра встретиться с Варисом.

– А как же…

Неужели Варис все-таки попросил ее приехать? Путешествие с Винтерхольмом выглядело бы по меньшей мере неосмотрительно, но, исходя из услышанного на приеме в ферангардском посольстве, на это вряд ли обратят внимание.

– А как же Винтерхольм?

– Если вы напишете Варису письмо, Винтерхольм его передаст. Он умеет хранить тайны… – Березар усмехнулся. – Я бы сказал, что он этим знаменит, но…

Ну вот, опять тайны, подумала Лумивеста. Что ж…

– Нужно написать касательно чего-то в особенности?

– Конечно, в особенности касательно Вариса. – Улыбка исчезла с лица Березара. – Простите, я неудачно пошутил. В особенности касательно Вариса и вас, миледи коронесса.

– В ближайшее время я не смогу приехать в Листурель, разве что через месяц, а то и дольше. Мои дела в парламенте…

– Лумивеста, можете мне об этом не говорить. По-моему, Варис знает, что у вас много дел в коронате. И о ваших трудностях в парламенте он мне рассказывал. Варис хорошо понимает, что такое обязанности. Насколько мне известно, он очень сожалеет, что не смог помочь вам.

– Он пытался… – вздохнула она, чувствуя себя очень несчастной, но взяла себя в руки и ровным тоном спросила: – О чем же следует написать?

– Помилуйте, Лумивеста, я не знаю. Об этом знаете только вы.

– Слово «прощайте» трудно произнести, а написать его слишком жестоко. Возможно, мы оба уже представили, что оно прозвучало.

– Что ж… – протянул Березар, явно не желая окончить разговор.

Лумивеста на миг закрыла глаза. Слез не было; слезы были ей несвойственны. Но иногда глаза жгло.

– Он сказал, что здесь… чувствует себя хорошим, достойным человеком, а в других местах он не такой.

– И вы в это верите?

– Нет. Это… он словно бы освободился от какого-то бремени. Я встретилась с ним в столице, но не поехала бы сюда с плохим человеком.

– А плохого человека он бы сюда не пригласил, – задумчиво произнес Березар. – Чем-то обремененного, как вы говорите.

Лумивеста мысленно отметила неожиданное смещение акцентов, но не стала заострять на этом внимание.

– Видите ли, здесь, в усадьбе, с нами обоими случилось что-то ужасное, гораздо хуже, чем… – Она осеклась.

– Продолжайте.

– Мы оба – короны. Оба – из древних родов, как минимум несколько поколений со времен последней узурпации.

– Род Вариса насчитывает три поколения.

– А мой – пять. Выбранный нами партнер волей-неволей становится частью этого рода. Наши земли не граничат друг с другом, мы никак не можем их объединить, даже если наши подданные на это согласятся. Кому из нас следует оставить свои владения? Как вы говорите, Варис понимает, что такое обязанности. В общем, такое невозможно.

Лумивеста умолкла, не в силах продолжать, а Березар сидел, неотрывно глядя на нее.

– На несколько дней усадьба Странжа заставила меня об этом забыть, – наконец сказала она. – И если я проведу здесь больше времени, то возненавижу это место. Поэтому мне лучше уехать. Возможно, я вернусь сюда, независимо от того, будет ли здесь Варис. Я пока не знаю.

– Знаете, а ведь Странж держал Агату на руках, – ровным тоном сказал Березар. – Напрямую касаясь ее кожи.

– Что-что? – недоуменно переспросила Лумивеста.

– Это секрет. Обещайте, что вы никогда Агате об этом не расскажете. Она не знает.

– А при чем тут наши с Варисом отношения?

– Вам известно, что произошло с компаньоном милорда Извора. После смерти Рисси Агата забилась в горячке, и жар был таким сильным, что тлела ткань на теле. Никто не мог ничего сделать. «В моем доме тьма, и с ней нужно бороться», – сказал Странж и пять дней ухаживал за Агатой, – с благоговейным изумлением произнес Березар. – Недаром Дани называет его тем, кто может совладать с силами, не подвластными нам, простым смертным. – Немного успокоившись, он продолжил: – Когда Агата выздоровела, то оказалось, что она ничего не помнит о случившемся. Не знаю, что и как объяснил ей Странж. Ведь притронуться к ней невозможно. Как горько впервые в жизни ощутить чужое прикосновение через болезнь и смерть… – Он сокрушенно покачал головой.

– А еще горше сознавать, что этого больше никогда не ощутишь, – вздохнула Лумивеста.

– Да, такое сродни утрате причастности к Богине, – сказал Березар.

В его голосе больше не слышалось напряжения.

– По-вашему, общение со мной сродни причастности к Богине? – внезапно осмелев, шутливо осведомилась Лумивеста.

– Да, конечно.

Она со смешком ахнула.

– Это относится к каждому из нас, если мы справедливы и верны себе, – с улыбкой сказал Березар. – Это и есть любовь, Лумивеста. Поэтому она нам нужна. Возможно, Варису она нужна больше, чем вам или мне, потому что… сейчас только она способна его спасти.

Лумивеста вздрогнула:

– Вы… вы думаете о его духе?

– Да. И не только о нем.

– А вы когда-нибудь беседовали о Варисе… с кем-нибудь еще?

– У меня были такие возможности. Одну я упустил, а вторую отверг, – с едва заметной улыбкой сказал Березар. – И если я сейчас поступаю неправильно, то это ошибка совсем другого рода. – Он наконец ненадолго отвел взгляд, в котором сквозило сожаление и горечь утраты.

Лумивесту это почему-то не удивило; она лишь поняла, что ей придется хранить еще один секрет. Гораздо больше она удивилась тому, что сразу этого не увидела.

Березар быстро взял себя в руки.

– Всю жизнь, отпущенную мне Богиней, я буду рядом с ним ради его духа. Но это лишь часть моего призвания, ведь дух – всего лишь часть души. Если сердце Вариса зачахнет, то и дух его угаснет. Свет без радости… сжигает и разрушает.

– Вы просите очень многого, – сказала Лумивеста.

– Воистину.

– А чем мы… будем друг для друга?

– У вас большая усадьба?

– Да.

– Если бы в ненастную ночь вы выглянули на улицу и увидели под дождем путницу со свечой, то как бы вы поступили?

Лумивеста невольно сделала знак оберега: Шиара, Защитница плодов.

– Вы же знаете, я живу в суровом краю. Для таких случаев у нас есть одно-единственное правило.

– Такое правило есть у всех, – негромко произнес Березар. – И вы его помните. Если вы даете приют путнице, что-нибудь произойдет. Возможно, она уснет, так и не проронив ни слова. Может быть, она всю ночь будет развлекать вас своими рассказами. Может, она окажется воровкой, а может, родит ребенка. А возможно, выяснится, что она – мерцалина, которая к утру наведет на вас страх смерти. Вы не знаете ни кем для вас станет путница, ни кем вы станете для нее. Вы просто помните правило: свеча не должна погаснуть, иначе никакой истории не будет.

Оба умолкли. За стенами библиотеки усадьба Странжа жила своей жизнью.

Облизнув пересохшие губы, Лумивеста спросила:

– Когда уезжает Винтерхольм?

– У вас еще есть время.

– И все же… – Она встала. – Пожалуйста, попросите его перед отъездом поговорить со мной.

Березар кивнул, и Лумивеста вышла.

Сидя в мягком удобном кресле, Березар подался вперед и вздрогнул. Если бы Богиня сейчас оглядела свои владения, то смела бы его легчайшим взмахом ресниц. Он совершил то, что должно было совершить, а значит, он должен был это совершить. Не столь важно, что случится потом: это зависит от Нее, от Лумивесты и от Вариса. Но если бы Березар не попытался спасти дух своего друга, любыми способами вытащить его из зияющей пустоты, то просто притворялся бы священнослужителем. И это следовало бы пресечь, прежде чем он возьмется изображать таинство причастия и будет испепелен первым же совместным вздохом.

Это слишком великая сила, снова подумал он, чересчур огромный механизм, а все его рычаги и шестеренки заперты в шкафах, которые он не может открыть. Действительно ли Варис и Лумивеста сопряжены? Ведь они оба подвержены внезапным порывам обычного жара, который так же быстро охладевает и рассеивается.

Березар долго смотрел на стену библиотеки, за которой скрывался вход в Темный Покой усадьбы Странжа.

В конце концов он тяжело поднялся с кресла и пошел наверх.

Агата, в скромном синем платье и туфлях, стояла в гостиной, в трех шагах от входа. В дверь постучали.

– Входите, – сказала она.

Березар открыл дверь.

– Добрый день, Березар, – сказала Агата, не сходя с места. – Судя по вашему виду, я понимаю, зачем вы пришли. Может быть, лучше подождать?

– Нет, мне нужно поскорее, – сказал он, стараясь, чтобы речь не звучала ритмично.

Ритм сейчас не тревожил Агату, но она все равно была благодарна за такую заботу.

– Что именно?

– Земля.

– Тогда увидимся в вязовой роще.

Он отрывисто кивнул и вышел.

Агата захлопнула дверь, сменила туфли на черные сандалии, чтобы подчеркнуть связь с землей, и спустилась по южной лестнице на первый этаж.

Березар спешил, но Агата сегодня еще не ела. Она заглянула на кухню. Повариха Лилия подала ей ломоть свежего хлеба и плошку куриного супа. За кудахтаньем кур Агате слышалось невнятное бормотание лука и картофеля, тихий шепот растущей пшеницы – глубинная поэзия земли.

Для Агаты самым важным в языке был ритм; именно в ритме заключалась сила ее чар. Однако самым интересным были значения слов, их колебания и изменения, подобные солнечным бликам, плывущим по воде.

Слово «душа» в лесканте употребляется для обозначения любого человека в целом – его тела и разума. В герадшпрехе слово seil означает только разум, невидимую часть личности, то, что лескорийцы называют «духом», но это же слово в древнелескорийском значило «глубокое понимание». В алинсетре существует целая группа слов, относящихся к телу, уму и различным их комбинациям. Дани рассказывала, что в языке страны, граничащей с ее родиной, нет слова для обозначения тела человека или животного; названия живых существ означают их дух, а тела считаются временными оболочками и как таковые не имеют смысла.

Голос Земли – и Огня, и Воздуха… о нем чародеи упоминали редко, потому что человеческая речь для него не приспособлена. Не следует слишком глубоко вдаваться в смысл языков стихий. Агата сомневалась, что эти языки можно понять: полевая мышь, грызущая зерно, не в состоянии уяснить смысл севооборота.

Любой чародей с помощью своей магии способен двигать камни с места на место – многочисленные доказательства таких трудов рассеяны по всей земле. А для того, чтобы сподвигнуть камни на иные действия, необходимо говорить с ними на их языке.

Агата поблагодарила Лилию и вышла из кухни с черного хода, во двор, где стояли амбары и сараи, высились поленницы дров и груды угля. Она свернула направо, на вымощенную каменной плиткой дорожку, и направилась к вязовой роще. Отойдя от усадьбы шагов на двадцать, она скрылась в густых зеленых зарослях, уже тронутых алым и золотым.

Агата начала думать мысли Земли.

Будоражащее чувство исчезло.

Я вздрагиваю во сне;

Надламываюсь изнутри.

Вернется, не вернется ли.

Надлом – это тоже сон.

Палая листва взвихрилась. Чувствуя, как твердеет почва под ногой, Агата сняла сандалии, оставила их у тропы и пошла к поляне, где ее ждал Березар.

В первый раз они провели ритуал почти два года назад, когда стало ясно, что Березару суждено стать чаробразом. Для первого ритуала он выбрал Огонь. Агата понимала почему: он хотел избежать мучительных сомнений – либо докажет, что достоин, либо примет смерть. Вместо Огня Агата вызвала Воздух. Воздух окутывал, прощал, проносился дальше и забывал. Однако же с легкостью мог и убить.

С тех пор они уже несколько раз перепробовали все стихии, и с каждым разом ритуал становился все опаснее, все труднее. Однако Березару все было мало, ему требовались новые и новые доказательства. Агата сознавала, что сегодняшняя попытка будет последней; после этого чаробраз предстанет перед своей паствой и откроет себя Богине.

Мощеная дорожка вела к кругу утоптанной земли шагов восемь в ширину, окруженному высокими старыми вязами. Березар стоял на коленях в дальнем конце площадки, в шаге от деревьев. Агата остановилась напротив него, расставив ноги на ширину плеч.

– Ты готов? – отрывисто спросила она.

Березар кивнул.

Агата обратилась к почве, говоря с Землей на языке Земли, и почтительно попросила прощения у камней за то, что нарушила их покой. Земля церемонно ответила, что Агата ей не мешает. Земля ощущала ее присутствие, но ей, Земле, было все равно.

Агата застыла столбчатым кристаллом кварца; раздвинутые пальцы превратились в игольчатые друзы. Медленно-медленно, будто растущие холмы, веки Агаты поднялись, глаза открылись.

Она увидела камни в смутной дымке: углерод и кальций, кремний, распыленные металлы, на миг окутанные водой и воздухом, нестойкие материи, которые еще через миг сгниют и распадутся на первородные частицы, чтобы потом снова возникнуть.

Березар (какая-то часть сознания Агаты еще помнила, что это он) был пучком белых прутиков, окруженных облаком тумана, в котором, пульсируя, мерцала жизнь. У костей светились красным и зеленым искорки железа и меди.

В языке Земли почти не было слов для проносящихся над ней тонких материй, невесомых, как роса. Земля на них почти не реагировала, будто на легкую щекотку. Иногда происходило что-то ощутимое, оставляло глубокую царапину, грубый шрам. Недавно река сменила русло, совсем чуть-чуть. Это не имело значения; если река сочтет нужным, то вернется на место.

Человеческим разумом Агата понимала, чего хочет Березар, с чем он должен смириться: с вечным безразличием Земли. Не с терпением, потому что терпеть что-либо означает уделять ему внимание. Люди остаются на насиженных местах, думая, будто Земля требует от них терпения, когда гибнет урожай, рушатся дома или половодье заливает возделанные поля. Это не так. За подобное терпение часто приходится платить жизнью. А Земле все безразлично.

Березар хотел испытать на себе всю силу безразличия пойменных земель. Если она его не сломит, то страсти простых смертных ему будут нестрашны. Такова была логика его рассуждений.

Эта сила могла его убить. По правде говоря, если она его заденет, то вряд ли просто искалечит. Когда Агата вернется в человеческое время и к человеческим чувствам, то, вполне возможно, увидит на поляне мутную лужицу, припорошенную пылью искрошенных костей. Или здесь появится каменный истукан, колдовской хранитель рощи; если судить по легендам и по названиям тех или иных мест, утесы и валуны узнаваемых очертаний некогда были живыми существами. На самом деле их гораздо больше, чем считают. А может, Агата вообще ничего не увидит, только схлопнется пустота и прозвучит последнее слово.

Но если это произойдет, то что случится с ней самой?

Как говорили издревле, тот чародей, кто еще не убил трех самых близких друзей, просто-напросто не овладел магией в полную силу; именно поэтому все великие маги рано или поздно выбирали одиночество. Современные волшебники предпочитали общество себе равных и не любили вспоминать старые поговорки.

Нет, сейчас об этом думать не стоит. Такое время вскоре настанет, и это будет ужасно, но вот сейчас…

Агата почувствовала, как сила изливается из нее, будто медленный выдох; неумолимая волна силы всколыхнула воздух, становясь осязаемой в пространстве и отталкивая реальность в сторону, а потом окатила пучок костей в его ненадежной оболочке. Сила никуда не торопилась. Прошлая жизнь не имела для нее значения.

Жизнь замерла, и волна прошла сквозь нее, разбившись на волны поменьше, которые расплескались по сторонам. Одна небольшая волна, возможно, была звуком, другая – воздухом, а третья – водой.

Агата посмотрела вверх, увидела, как солнце ускоряет свой бег по небосводу, как вытягиваются и сжимаются тени. Потом она потянулась к удару сердца, вобрала его и, пропустив через себя, отыскала другой удар. Солнце замерло. Карусель вселенной беззвучно остановилась.

Агата вдохнула воздух, густой, как вода, и едва не захлебнулась, но следующий вдох был легким, а сердце забилось в привычном ритме.

Березар стоял все там же, только волосы у него растрепались, а колени ушли глубоко в землю. Глаза зажмурены, лицо искажено болью, дыхание тяжелое. Но он дышал.

Он открыл глаза, дрожащими пальцами смахнул с век песок и прохрипел:

– Агата?

Она выжидала, мысленно проверяя, сможет ли ответить на лесканте или вообще на любом человеческом языке.

– Я здесь. Как ты?

Он попытался выбраться из земли, потом упал на четвереньки. Агата ждала. Ничего другого ей не оставалось. Наконец он встал.

– Я… со мной все… все хорошо. Я думал, будет труднее…

– Оглянись, – сказала она.

Березар обернулся. Вяз у него за спиной был наполовину выдран с корнем, расщепленный напополам ствол искорежен и смят, будто от удара огромным кулаком. Надломленные ветви тянулись к небу.

– Излишек Воды, – сказала Агата, с трудом сглотнув. – Осторожнее, дерево в любой момент упадет.

Березар отошел в сторону.

Жаль, что дерево погибло. Может быть, Чала смастерит что-нибудь из оставшейся древесины.

Березар шагнул к Агате. Ей на ум пришло что-то типа шутки, мол, береза выживает там, где гибнет вяз, но она не могла рассказать ее смешно; вот у Веселины получилось бы.

– Чем я могу тебе помочь, Агата?

– Служи Ей как можешь на своем пути, – сказала она отрывисто, но без грубости. – А сейчас ступай. Я скоро приду.

Такое уже бывало и раньше. Березар поспешно ушел.

Хорошо быть камнем, невольно подумала Агата. Камень не умирает. Да, его можно расколоть, но это не нарушит его сон. Покарав спутника Извора за его дерзкий поступок, Агата слегла, и болезнь не отпускала ее много дней. Странж сказал остальным, что Агата не помнит ничего из случившегося, дабы им не смущаться в ее присутствии, но она знала, кто обмывал ее сожженную кожу, кто шептал слова утешения ее непонимающим ушам, кто прикрывал ее бесстыдную наготу. Странж был Небесным Мостом, как его называла Дани, тем, кто может войти в дом скорбящего духа, успокоить его, убаюкать, погрузить в сон и помочь обрести покой.

Лишь еще один человек на такое способен, потому что усадьба придает ему силы, но тогда он не гостил у Странжа, иначе ничего этого не случилось бы.

Нет, пусть лучше все верят, будто она ничего не помнит. Это нужно даже тем, кто не пользуется магией, как Винтерхольм.

Но самое главное, чтобы в это верил Варис. Если он подумает – а он обязательно подумал бы, – что кто-нибудь, пусть даже Странж, способен помочь Агате больше его самого, то перестанет предлагать свою помощь. А это океаны уныния и материки отчаяния.

А если… а если… Безусловно и абсолютно, Березар не такой, как Рисси. Хотя Агата и знала, что никогда больше не сломается подобным образом. И это означало, что перед ней лежит новый, иной путь.

Тут на Агату нахлынула долго сдерживаемая ярость.

А если бы она убила Березара? Нет, не так: а если бы она убила и Березара тоже? Спасло ли бы это его паству, славу Богини и честь, священное призвание? И все это лишь для того, чтобы окунуть пальцы в наносную человечность?

За кого он ее принимает?

Она впилась пальцами ног в твердеющую почву, стараясь заземлить ярость, будто электрический ток. Березар просил ее не для себя. Он просил во имя Богини, надеясь, что Она защитит их обоих.

У Вариса не было такой защиты, точнее, он думал, будто у него ее нет, но это, наверное, одно и то же.

Она направила свои чувства глубоко в землю, к дороге, ведущей к железным путям, вдоль рельсов, с превеликой осторожностью, легким касанием…

Варис, умоляю. Ты мне нужен, ради одного-единственного прохладного вздоха твоего духа…

…легчайшим, как этот самый вздох, ведь Варис ни в коем случае не должен знать, что он нужен, когда его нет рядом.

Она тут же поняла, что допустила ошибку. Нельзя взывать к Варису в доме, где о нем заботятся другие, где о нем думают другие. Эхо и отклики чужих мыслей завалили ее, как рушащийся дом, раскалываясь на куски, на острые осколки, погребли ее…

Березар, который жил, терзаясь безнадежной утратой и неутолимой надеждой…

отпусти немедленно

Странж, сияющий дух которого прорывался сквозь все защитные заслоны, обжигая горем…

Дани, которая заботилась о Варисе чуть ли не больше, чем о Странже…

надо выбираться отсюда

Лилия, которая месила тесто с отрубями, волнуясь, что расстроенный гость покинет усадьбу…

Речен, чье невыносимое бессловесное великолепие слишком напоминало голос Воздуха…

нет, не трогай ее, остановись

А потом, как она и боялась, Лумивеста, которая сжимала ручку, душой и духом погрузившись в мысли о Варисе. Агата вскинула ладони, толчком захлопнула врата в ее разум, ощутив огонь и холод мрамора на коже, напряжение…

отвергаю дар и ласки

Она знала, что он нежен, что он терпелив.

обещанья без огласки

Олень на поляне, связанный, беззащитный, подставленное горло оголено под лезвием ножа…

чары приведут к развязке

За кого она ее принимает?

– Добрый день, Агата, – громко произнес Винтерхольм, чем предотвратил дальнейшее развитие событий. – Надеюсь, ты хорошо себя чувствуешь в этот славный осенний денек, – сказал он и шевельнул пальцами, повторяя слова видимой речью Скорейши, что дало Агате возможность найти опору еще в одном языке.

«Спасибо, я просто устала», – жестами ответила она, сознавая, что оба понимают абсурдность ситуации.

– По-моему, не помешало бы присесть, – сказал Винтерхольм, указывая куда-то в сторону от Агаты. – Вот тут, слева, очень удобный валун.

То, что только что совершила Агата, в глубинах подсознания Лумивесты… некоторые чародеи называли это «дарованный консейль». Такое вмешательство считалось беспардонным и грубым, ему не было извинений.

Но хуже всего, это было ужасно, жестоко и очень одиноко…

Винтерхольм смотрел, как Агата осторожно садится на валун, и чувствовал себя на взводе, готовым ко всему… точнее, готовым сорваться с места и убежать. Он не мог помочь ей сесть, не мог подхватить ее, если она упадет, да и вообще не мог вообразить, что способен сделать что-то полезное. Разве что сбегать за помощью к Странжу, а если тот занят, то к Чале: будучи одновременно и матерью, и мастерицей, она с легкостью решала самые разные затруднения. А если не к Чале, то к кому еще? Наверное, к Эдее…

Агата села поудобнее, расслабилась, изящно скрестив загорелые лодыжки, и улыбнулась ему:

– Спасибо, Винтерхольм. Чем я могу тебе помочь?

– Услышав такое предложение, любой мужчина упадет в обморок, – немедленно ответил Винтерхольм и тут же прикусил язык.

Агата рассмеялась. Ее смех развеял последнюю напряженность; так колокольный звон разгоняет грозовые тучи. Винтерхольму однажды довелось прибегнуть именно к этому способу, и он, как ни странно, сработал. К счастью для самого Винтерхольма, для колокольни и для шести тонн пороха, спрятанного в ее подвале.

Кстати, о взрывоопасных веществах… Интересно, знает ли Агата, как восхитительно она выглядит, прекрасная, как ясный летний день? Наверное, Варис ей об этом говорил; но Варис – это воплощение Темного Покоя, он полон тайн и секретов. К тому же Винтерхольм хорошо знал, что любовная связь с Агатой возможна лишь для человека, обладающего абсолютной честностью, которая – увы! – несвойственна простым смертным.

Поэтому он совершенно честно и заявил ей, что спасет его только обморок.

– Не останавливайся, Винтерхольм, чтобы мир не остановился вместе с тобой… – сказала Агата

– Да-да, разумеется, у меня слишком много дел, – ответил он и, уходя, услышал в спину:

– …и никогда не умирай.

Возможно, никогда не умирать – это хорошо. Неплохо бы как-нибудь спросить об этом Странжа. Правда, Винтерхольм не станет этого делать. Странж способен видеть суть самого невнятно сформулированного вопроса и давать на него именно тот ответ, услышать который ты боялся больше всего. Скорее всего именно поэтому никто из Игроков никогда не спрашивал Странжа о его преемнике. Придет время – все сами узнают, кто им станет.

Наверное, Варис тоже так думает, вот прямо сейчас. Все, кроме самого Вариса, считали, что именно он, Варис, станет преемником Странжа. Наверное, Варис никогда не задумывался о том, что Извор может умереть, тем более раньше его самого, ведь минимум раз в полгода он дрался на дуэли с людьми, которых вовсе не хотел убивать (правда, они такой учтивостью не отличались). Нет, Варису даже не приходили в голову такие тяжелые мысли.

Хотя вот уж о чем волноваться не следует. Когда беда решит нагрянуть, она тебя об этом известит.

На площадке у озера Винтерхольм заметил Речен, в свободной блузе, панталонах и черных тапочках. Крутясь на месте, она заносила клинок над головой, а затем резко рубила им перед собой наискосок. По движениям ее правой ноги Винтерхольм понял, что под штаниной к голени прикреплен метательный нож.

Будь на месте Речен кто-нибудь другой, например доблестная леди Лумивеста, то Винтерхольм вряд ли бы смог за этим наблюдать. Точнее, он увидел бы каждое движение, каждое сверкание глаз, а потом один из двух клинков рассек бы ему сердце, в самом что ни на есть буквальном смысле.

На клумбе рядом росли какие-то длинные стебли с круглыми лиловыми головками соцветий. Винтерхольм сорвал один под корень, небрежно взял его в правую руку и сделал два шага к Речен за спину.

Она резко обернулась – беззвучно, только воздух всколыхнулся, – и кончик ее клинка перерезал стебель у самого соцветия; лиловая головка подскочила вверх, и Винтерхольм поймал ее левой рукой.

Он сделал жест, означающий «туше и кончетта», а потом согнул кончики пальцев в знак аплодисментов.

«Вечерним поездом я возвращаюсь в столицу, – продолжил он видимой речью Скорейши. – Поехали вместе?»

«Нет. Дани пригласила меня на потешный бой. А я хочу немного побыть с Агатой. Но через несколько дней я туда приеду», – жестами ответила Речен.

«Туда», а не «домой». Винтерхольм тоже не употреблял это слово. Он поклонился, как на аренетте – своего рода шутка, понятная лишь им двоим, ведь драться они выучились задолго до того, как узнали о существовании площадок для игровых боев.

Винтерхольм никого не привозил сюда, в усадьбу. Нет, разумеется, не из-за Странжа. Странж любил, когда его дом наполнялся смехом, даже если самого смеха было не слышно. Просто Винтерхольм считал… единственной женщиной, которую он привез в усадьбу, была Речен. А Речен – это другое. После того как Странж ее немного приручил, она решила, что в долгу перед Винтерхольмом. Но это, конечно же, глупости. Если вести счет в жизнях, то они уже квиты. Бывший хозяин Речен обучил ее элементарным способам выражения благодарности, и отучить ее от этого было труднее, чем от дикой злобы и жестокости. Самым сложным оказалось убедить ее, что отсутствие голоса – не отвратительное уродство.

«Да благословит Богиня профессора Скорейши и да осыплет Она поцелуями его пальцы».

А таким бравым кавалерам, как Винтерхольм, полагалось выручать прелестных особ из всевозможных бед, а потом, пританцовывая, удаляться из повествования в угасающий свет фонарей. Вот только это было куда сложнее, чем принято воображать.

Винтерхольм поднялся в Синий салон. Там, растянувшись на ковре, Эдеа играла с Гикори в железные пути.

– В чем дело, Винтерхольм? – спросила она.

– Речен остается. А я на гордом скакуне стремглав несусь навстречу мгле, один-одинешенек.

Гикори восхищенно посмотрел на него.

– А там вас ждет опасность?

– Ничего такого, досточтимый господин, с чем не справились бы острый клинок и острый язык, – произнес Винтерхольм с церемонным поклоном.

Гикори рассмеялся.

– Инспектор железных путей приказал, чтобы движитель отправился на станцию, заправиться водой и углем, – сказала Эдеа.

Мальчик быстро передвинул деревянный движитель к жестяной банке, изображавшей водонапорную вышку.

– Вы уедете ночным экспрессом? – спросила Эдеа Винтерхольма.

– Да.

Она взяла с бюро блокнот с карандашом и написала на листке строку непонятных слов – COPAX LYSTL NTHRU и так далее. Это были коды магнографа, точные инструкции служащим железных путей, пятибуквенные сокращения для быстрой передачи.

– Отправьте магнограмму на вокзал, повторите ее для узловой станции Певческая. Поедете в отдельном купе до самого Листуреля.

– Спасибо. Варису что-нибудь передать?

– Если он спросит, скажите ему о нашей любви и доверии. Да, и если вы встретитесь в поезде с Ликсом, поблагодарите его от меня. По-настоящему. А для этого нужно…

– Я с радостью приглашу его в купе, – сказал Винтерхольм и махнул запиской. – Ладно, я пойду.

Как только Винтерхольм ушел, Гикори сказал:

– А я знаком с милордом Ликсом. Он сюда приезжал.

– С милордом Ликсом?

– Ну, его только милорд Странж так называл, но ведь милорд Странж всегда знает, как правильно. Вот как с миледи Лумивестой.

– Да, конечно, – подтвердила Эдеа. – И что же здесь делал милорд Ликс?

– Он долго разговаривал с милордом Странжем, а потом показывал всякие штуки, как чудесник, – сказал, что они называются «фокусы». Он их показывал досточтимой госпоже Речен, и она так улыбалась, что я думал… – Он осекся.

– Что ты думал?

– Я думал, что она засмеется, – смущенно признался Гикори.

– Ничего стыдного в этом нет, – успокоила его Эдеа. – По-моему, милорд Ликс тоже на это надеялся.

– Бекка дала мне яблоки и печенье, чтобы я передал их милорду Ликсу перед отъездом. А он сделал фокус, и все исчезло прямо у меня из рук! – воскликнул Гикори и, для важности помолчав, добавил: – Только одно яблоко осталось, и он мне его подарил, сказал, что настоящий лорд всегда делится подарками. Значит, он и в самом деле настоящий лорд, правда?

– Ты же сам говорил, Гикори, что милорд Странж всю правду знает. А что сказали твои мамы?

– Мама Шора все время смеялась, пока милорд Ликс здесь был. А мама Чала называла его плутишкой, но не обидно, а по-доброму. Наверное, она так шутила. И когда он уехал, она мне сказала… – Он задумался, стараясь как можно точнее вспомнить полученный урок. – Сказала, что надо много работать, чтобы хорошо разбираться в людях, потому что иногда великий человек рядится в лохмотья. – Гикори снова умолк, а потом заявил: – Не знаю, точно ли милорд Ликс великий человек, ну вот как милорд Странж или госпожа Агата, но, по-моему, он хороший. Я долго работал, чтобы в нем разобраться.

– Да, Гикори. Я думаю, что ты прав. – Она указала на игрушечный состав на полу. – По-моему, его уже обслужили. Как называется этот движитель?

– «Королева Берилла». Его построили на заводе в Ашфорке.

– О, да ты, наверное, много читал?

– Странж сказал, что мне можно рассматривать атлас железных путей в библиотеке на втором этаже. Только в присутствии взрослых. А еще там ничего нельзя есть или пить. Я читал очень аккуратно. – Гикори присел на корточки рядом с движителем, а потом задумчиво посмотрел на Эдею. – Сколько должно быть лет человеку, чтобы его приняли на службу в настоящие железные пути?

– Некоторых принимают уже в пятнадцать лет – например, курьерами или фонарщиками. Эта работа несложная, но очень важная. Понимаешь почему?

– Конечно. Состав не поедет без приказа. И без фонарей тоже не поедет.

– Верно. Поработаешь курьером, а потом, когда станешь постарше, сможешь перейти на другую службу в железных путях.

– А как долго надо служить, чтобы стать водителем движителя?

Эдеа с трудом сдержала улыбку. Стать водителем движителя – мечта любого ребенка; только однажды ей встретился мальчик, который хотел быть начальником поезда и носить мундир с блестящими медными пуговицами, но и то потому, что думал, будто начальник поезда как раз и управляет движителем.

– В гильдию водителей обычно берут учениками тех, кому исполнилось восемнадцать лет, – объяснила Эдеа, – но если ты хорошо себя зарекомендовал, своевременно доставлял распоряжения, исправно чистил фонарные стекла и все такое, то тебя могу взять в ученики на год раньше. Потом в любом случае надо учиться еще два года, а может, и больше.

– А что делают ученики?

– Они работают в составе поездной бригады, обслуживают всякие механизмы и машины, узнают, как устроена работа железных путей. Первый год ученики помогают на вокзале или на станции, в непосредственной близости к движителям. Вот как на конюшне, с лошадьми, понимаешь?

Гикори кивнул.

Эдеа догадывалась, что дальше последуют самые неожиданные вопросы, но все-таки продолжила, зная, что Гикори задаст их в самый неожиданный момент.

– А потом учеников отправляют с бригадой в дорогу, обслуживать состав и движитель. Им приходится смазывать шестеренки, выгребать золу, дробить уголь. Они ходят чумазые с головы до ног.

Гикори радостно сверкнул глазами.

– И наконец, ученик должен сдать экзамен, доказать свои практические знания и умения. Тем, кто сдает экзамен успешно, выдают лицензию. Водители движителей называют ее «карточкой».

– А это письменный экзамен?

– Да. Давным-давно, еще до моего рождения, были особые экзамены для тех, кто не умел читать и писать. Но в те стародавние времена железные пути были редкостью, движителей было немного, а магнографа вообще не существовало. Но ведь приказы и распоряжения надо читать, верно?

Осмыслив услышанное, Гикори спросил:

– А тот, кому дают карточку, сразу будет водить движитель?

– Да. Но водителей всегда больше, чем движителей, потому что люди болеют или берут отпуск. Неопытным водителям обычно поручают работу в депо, на коротких перегонах, с грузовыми составами и товарными поездами. Многим это нравится, потому что каждый вечер можно возвращаться домой. А со временем они начинают водить и пассажирские поезда, сначала местные, а потом скорые.

Гикори глубоко задумался, пытаясь сопоставить все «сначала» и «потом» с требующимся для этого огромным (по его мнению) количеством лет.

– И эти водители тогда совершают долгие поездки? По всей стране, вот как вы?

– Да, некоторые ездят по всей стране.

Гикори опять умолк. Эдеа поняла, что он готовится задать тот самый, главный вопрос. И когда наконец вопрос прозвучал, он оказался совершенно неожиданным даже для нее.

В игровом зале Странж разглядывал площадку, где высились гипсовые горы, песчаные дюны и лесные чащи, в которых Сильверн расставлял миниатюрных солдат – кверцийских гвардейцев в алом и бронзовом, их противников в доспехах темной кожи с железными клинками.

Странж побарабанил пальцами по ручке инвалидного кресла:

– Расстановка сил очень похожа на ту, о которой говорит Летолистьер. Правда, неизвестно, можно ли ему верить.

– По-моему, тут все логично, – сказал Сильверн. – Империя расположила войска точно по учебнику. Даже кверцийские историки говорят, что у Флория не было воображения. Поэтому Странста, естественно, поставила копейщиков вот сюда… – он указал на ущелье, – а лучники и пращники заняли позиции на утесах, здесь и здесь, под прикрытием деревьев.

– Но мы не знаем, где именно росли деревья, – протянул Странж. – Хотя они, конечно же, были. А что с конницей?

– Если бы конницей командовал я, то велел бы бойцам спешиться и приготовиться к рукопашной. Но Странста не могла приказать такого западинным конникам-горцам.

– По-твоему, она их разделила?

– Интересная мысль. – Сильверн посмотрел на два отряда конников: один у входа в ущелье, непосредственно перед кверками, а второй в тылу, в долине. – Напомни-ка, что там пишет Летолистьер.

Странж положил руки на книгу, лежавшую у него на коленях, но не стал ее раскрывать, а продекламировал наизусть:

Просчитав все шансы и не полагаясь на случай,

Странста разделила храбрых всадников на два равных отряда:

Отряд для обмана и отряд для удара,

По отряду для каждой – для Полководицы и для Богини.

– Отличный перевод, – сказал Сильверн.

– В оригинале текст рифмуется, но я был молод и слишком торопился. Интересная мысль, говоришь?

– По-моему… В данном случае конники Странсте не требовались. Они не могли справиться с плотно сомкнутыми рядами кверцийской тяжелой пехоты, и даже если Флорий решил бы отступать, то отступление шло бы организованно, опять же по учебнику. А если бы западинные конники погнались за имперской армией, будто за перепуганными селянами, то очень быстро пожалели бы об этом.

Странж кивнул.

– Поэтому Странста им сказала, – продолжил Сильверн, – мол, половина оставайтесь здесь, у входа в ущелье, бросьте вызов имперским войскам, пусть попробуют на вас напасть; a вторая половина пусть ждет за перевалом, в резерве, на всякий случай. И сами решайте, кто пойдет в какой отряд. Поэтому самые безрассудные…

– Которые все равно не слушали бы приказов, – добавил Странж.

– Да. Они заняли позицию там, где могли убить несколько кверков и где точно погибнут сами, став данью Богине. Ее отряд. А те, кто поблагоразумнее – все как один храбрецы, трусов среди них не было, – остались в резерве. Они и составили отряд Странсты, послушный ее воле.

Тут Сильверн отвернулся и беззвучно зашевелил губами. Странж молча смотрел на него.

Минимы через две Сильверн вновь посмотрел на Странжа и сказал:

– Гикори только что спросил Эдею, когда он сможет стать гостем в усадьбе.

– Я ждал, что когда-нибудь он задаст этот вопрос, – вздохнул Странж. – Но об ответе пока не задумывался, а зря.

– Может, он имеет в виду что-то другое… – Сильверн покачал головой. – Не знаю. Иногда дети очень странно смотрят на мир.

– Это и отличает их от взрослых.

– Туше.

– Я считаю, что ему просто хочется знать очевидное: когда именно никто не будет указывать ему, что делать, что есть и пить, чем заниматься, когда больше не придется ни у кого просить разрешения, когда не нужно будет просыпаться и укладываться спать по чужой воле. Короче, когда именно весь мир станет таким, как здесь, в усадьбе.

– По-моему, очень многие над этим уже работают.

– Да, этим начали заниматься еще до Перишекса, а он жил задолго до моего рождения. Общество – не пирамида, а цепи горных хребтов; чтобы их уравнять, требуется время. Гораздо больше времени, чем отведено обычной душе. – Странж покачал головой. – Гикори вырос среди коронов, профессоров, инженеров и даже особ королевской крови, и все они, как дети, играли в стенах усадьбы. А вскоре нам придется отправить его в мир, где сына прислуги могут наказать плетьми за то, что он осмелился ступить на один ковер с короном.

– Вы его не разбаловали, – мягко заметил Сильверн.

– Не разбаловали, но, вполне возможно, испортили ему жизнь. Я имею в виду жизнь за пределами усадьбы. – Странж внезапно улыбнулся. – Однако вы правы, мы его не разбаловали. Если его выгонят из Аскорельского колледжа за уверенность в том, что преподаватели такие же люди, как и студенты, то он усвоит ценный урок. А горные хребты станут чуточку ниже.

– Я поговорю с Гикори.

– Потому что вы не считаете себя гостем в усадьбе – в том смысле, в каком гостями считаются Игроки?

– Я не тот, кто унаследует вашу тяжкую ношу.

– Будь выбор тем, от чего можно отказаться, вы не хуже меня знаете, кто первым попросил бы его уволить. Вдобавок только Варис называет это тяжкой ношей. Вы что-то от меня скрываете, Сильверн?

Сильверн картинно пожал плечами:

– От вас? Нет, что вы, никогда. Просто я подумал, что служитель Ордена для этого не годится. Вот если б я был дряхлым или увечным, то… – Его улыбка исчезла. – Ох, прошу прощения, Странж.

– Вам не за что просить прощения. Вы правы – вам до старости далеко, а время не ждет. Что ж, задавайте ваш следующий вопрос.

– А вам известно когда?

– Нет. По-моему, это было бы невыносимо. Все очень смутно – то ли несколько месяцев, то ли год, а может быть, два. Глупо считать. Хотя, конечно, очень странно… год, все его времена, сотни прекрасных дней, столько всего можно сделать – а когда остается всего лишь один год, то страшно просто моргнуть, чтобы не потерять драгоценных инстант. – Лицо Странжа разгладилось, глаза засияли. – Полагаю, именно поэтому палионы и не любят подобных предсказаний.

– Жить, готовым к каждому мгновению, полностью принимать его instanta edaire, – процитировал Сильверн. – Как моментальное чудо. Эдеа долго смеялась, когда впервые услышала это от меня.

– А когда вы ей это сказали, то уже знали?

– Да, мы оба знали. И в тот же день назначили дату церемонии. – Он умолк, чуть приоткрыв губы. – Ах да, не в тот же день, а на следующий.

Заметно успокоившись, Странж сказал:

– Сильверн, если и есть какие-то различия между посетителями усадьбы, то устанавливались они не мной. Я не палион, но знал многих палионов. Рано или поздно наступает день, когда служителю Ордена лучше уйти на покой, чтобы обучать новую смену. Как вам известно, колианские зимы не благоприятствуют подвижности суставов… – Он выдержал паузу.

Сильверн молчал.

– Думайте не об instanta edaire, а о годах, которые вы проведете с ней, – негромко посоветовал Странж.

– Туше, – прошептал Сильверн.

– Ступайте к ней, прямо сейчас.

– Туше и кончетта. Вас куда-нибудь отвезти?

– Нет, спасибо. Дайте мне плед, пожалуйста, я отправлюсь на осмотр своих владений… На ужин нам обещают пирог с бараниной, я хочу убедиться своими глазами.

Сильверн распахнул дверь.

Странж на инвалидном кресле выкатился в коридор, вызвал лифт и сказал:

– Может быть, самое время заняться новым переводом Летолистьера.

– На этот раз рифмованным.

– Нет уж, тогда я был слишком молод, а теперь – слишком стар. Вдобавок никогда не знаешь, когда потребуется сделать закат оранжевым, а лунный свет – серебристым.

Сильверн рассмеялся и вышел из лифта этажом ниже, а Странж спустился на первый этаж, глядя, как кабина скользит по тросам подъемного механизма. Что так же важно для усадьбы, как электрический лифт? Пожалуй, канализация и водопровод. Да, пандусы не очень удобны, лифт с ручной лебедкой еще неудобнее, но для пользования ими не нужно выскакивать на холод полуодетым.

Как бы там ни было, канализация и водопровод – замечательное изобретение. Странжу очень понравилось, как Лумивеста наслаждалась горячей водой. Раздумывая о Лумивесте, он выкатил кресло во внутренний дворик и как раз заметил ее. В руках она держала какой-то конверт.

– Добрый день, Странж.

– И вам того же, Лумивеста.

– Вы не видели Винтерхольма? Все куда-то запропастились.

– В больших усадьбах такое бывает: то толпа, как на вокзале, то все прячутся по закуткам. Позвольте поинтересоваться, зачем он вам понадобился?

– Я хочу передать с ним письмо. В столицу. – Она показала Странжу конверт задней стороной, чтобы не было видно адреса.

Странж не стал уточнять, для кого письмо, а просто сказал:

– В вестибюле первого этажа стоит большой секретер с красным ящичком. Положите туда письмо.

– Ах да, я же заметила секретер, когда мы приехали. Спасибо.

– Всегда пожалуйста.

Лумивеста решительно зашагала к особняку. Странж смотрел ей вслед: она выглядела не обеспокоенной, а задумчивой. Может быть, немного взволнованной, но не расстроенной.

Странж крепко сжал обод колес, чтобы Лумивеста, внезапно обернувшись, не заметила, как дрожат его руки.

Когда дверь за ней захлопнулась, Странж развернул инвалидное кресло и покатил его к фонтану. Струи воды колебались под легким ветерком. Дней через десять фонтан выключат и осушат, подготовят к зимним холодам. Надо поговорить с Агатой, попросить, чтобы она зачаровала сад: всем будет меньше работы, а зимние цветы великолепно поднимают настроение.

Как и говорила Лумивеста, вокруг было пустынно. Странж спрятал дрожащие руки под плед; суставы ломило, но только и всего, а от холода порой трясутся и люди намного моложе.

Он не чувствовал никаких сожалений об усадьбе. Некоторые из его друзей верили, искренне и с надеждой, что их души вернутся в новые тела, проживут новые жизни, станут мудрее и лучше. Странж в это не верил. Если с возрастом душа крепла, то он… что ж. Может быть, есть еще какой-то мир, лучше ли, хуже ли или точно такой же. Может быть, есть такая же усадьба, но думать об этом не стоило, ведь вечность не так велика.

Прежде чем пришло известие о болезни Извора, Варис дал согласие остаться. Странжу очень хотелось провести время с Варисом, побеседовать с ним подольше, в отсутствие гостей. Богиня – источник магической силы чародеев, но магия по натуре своей весьма неопределенна. Может быть, именно поэтому то, что вершится по Ее воле, происходит в самый неподходящий момент?

А может, все-таки в подходящий? Ведь есть Лумивеста.

Надо поговорить с Агатой о саде, но к ней он отправится кружным путем, чтобы его мысли о Варисе ее не слишком смущали. Немного терпения, и все будет хорошо.

Нетерпение, равно как и терпение, – качества, свойственные человеку, подумал Странж. Богиня сама творит нужное ей время.

Следующий день выдался пасмурным; сквозь низкие тучи пробивались рассеянные золотистые лучи солнца. Струи фонтана во внутреннем дворике звонко плескали по каменным плитам, по земле плясали пылинки. Пахло неминуемым дождем.

Лумивеста стояла у фонтана с наветренной стороны, чтобы не промокнуть под брызгами, и смотрела, как Шора грузит в карету багаж, собираясь на железнопутейную станцию. Багажа было немного: Сильверн и Лумивеста путешествовали налегке, а у Березара была только клеенчатая сумка. Наверное, парадное одеяние чаробраза дожидалось его в капелле Скороби. Однако же, несмотря на время, проведенное с Березаром в усадьбе Странжа, трудно было представить одного из четверых верховных священнослужителей Лескории в холщовой рубахе и обтрепанных штанах.

Но именно в такой одежде Березар вышел из особняка. Еще на нем были походные сапоги, коричневый дорожный сюртук и черная широкополая шляпа. Он напоминал разбойника из какой-нибудь баллады, который впоследствии оказывается блудным принцем.

– Миледи коронесса, – с поклоном воскликнул он, помахивая шляпой.

Лумивеста учтиво склонила голову.

– Вот и славно, поздоровались. – Березар широко улыбнулся. – Но в дороге будем называть друг друга просто по именам. Вы уже со всеми попрощались?

– Только со Странжем. Он пообещал передать от меня привет Агате. А Дани с Речен устроили тренировочный бой в аренетте.

– Хорошо. В усадьбе мы не любим прощания. Расставаться всегда трудно, лучше не делать из этого церемонию, – пояснил он и негромко спросил: – Вы сюда еще вернетесь?

– Да, если жизнь позволит.

– Очень правильное отношение.

– Я… я не видела Эдею.

– И я не видел. Но с ней мы обязательно встретимся. – Березар вытащил из кармана большие часы и откинул крышку футляра. – Примерно вот сейчас.

Он повернулся к особняку. На крыльце появились Сильверн с Эдеей и, крепко взявшись за руки, спустились по ступенькам к дорожке. Сильверн на миг остановился, шепнул что-то на ухо Эдее, и они подошли к остальным, не разнимая рук.

– Вперед, в западинный закат, – сказал Сильверн. – Я очень давно не был на Западе.

Эдеа проговорила твердо:

– Спальные купе для вас готовы, все в полном порядке, а рельсы накатаны. И если ваше путешествие не будет приятным, то на Запад поедет кое-кто еще, вот тогда и грянет гром.

Сильверн обернулся к Березару и Лумивесте:

– Она не шутит. Лумивеста, если зеркало в вашем купе будет в разводах, а на ковре вы обнаружите соринку, то поскорее прячьтесь в укрытие, чтобы вас не задел разряд молнии. – Он повернулся к Эдее. – Подари мне поцелуй, перед честной коронессой и праведным священнослужителем; ведь все клятвы кроются в одном-единственном вздохе.

Лумивеста чуть отвела глаза и заметила, как Березар сложил ладони в жесте Единения Корис. Она смутно припомнила, что этот жест – часть церемонии консейлей, хотя куда больше были известны кубки крови.

Внезапно она осознала, что никогда прежде не видела так много проявлений глубоко личных чувств. Лумивеста пока не уяснила, как к этому относиться, но такое поведение не выглядело дурным тоном, да и само по себе вряд ли было чем-то плохим.

– Доброго вам пути, – сказал Березар, обнимая Эдею.

Лумивеста не знала, как ей поступить, но хотела сделать хоть что-то, поэтому протянула руки, и их тут же пожали.

Березар вытащил из кармана шкатулку, открыл ее, достал Книгу-колоду и перетасовал карты.

– Эдеа, будьте так добры, на дорогу… – попросил он.

Сильверн взял у него колоду. Березар подставил ладони, и Эдеа положила на них две карты. Первая изображала пятиугольное окно в каменной раме, за которым виднелось сумеречное звездное небо. На второй по силуэту человека с воздетыми руками струились потоки воды; над его вытянутыми пальцами пролегла размытая радужная дуга.

– Пятерка Камней, Владыка Родников, – объявил Березар. – Путь на Запад открыт. Иногда карты говорят ясно и просто. Чары в воде… Нас окружают изменения. – В его словах появились неуверенные нотки. – Изменения ожидают нас всех. – Он снова улыбнулся. – И это тоже ясно и просто, хотя для этого мне и предстоит рядиться в замысловатые одежды. Благодарю вас, Эдеа.

– Нам пора, досточтимые господа, – напомнила Шора.

Березар спрятал колоду в шкатулку. Эдеа и Сильверн обнялись. Лумивеста окинула долгим взглядом фасад усадьбы, чтобы он запечатлелся в ее памяти, как люксив на стеклянной пластине. Варис упоминал – тогда Лумивеста не обратила внимания на его слова, а теперь мучительно силилась их вспомнить, – что гости увозят усадьбу с собой. С тех самых пор, как Варис уехал отсюда в ночи, Лумивеста уговаривала себя, что вернется сюда, если ей представится случай. Сейчас этого было явно недостаточно.

Три путешественника сели в карету. Шора захлопнула дверцу и уселась на облучок. Под шелест палой листвы карета покатила по дорожке вокруг усадьбы.

У озера усадьба скрылась из виду.

– Я думала, Эдеа поедет с нами на станцию, – сказала Лумивеста.

– Там она сразу же вспомнила бы о работе, – вздохнул Сильверн. – Как только оказалась бы на перроне, начала бы искать недостатки и упущения. Ради нее я стараюсь не обращать внимания на мелкие неудобства, если, конечно, они не грозят катастрофой. Будьте добры, передайте мне графин, я угощу всех желающих.

Лумивеста вопросительно взглянула на Березара, и тот удовлетворенно кивнул. Она вручила графин Сильверну и раздала всем стопки.

Сильверн вынул из горлышка хрустальную пробку, и по карете разнесся аромат яблок.

– Брентсидр нового урожая, – сказал он. – Разливаю по капельке.

Он плеснул в стопки немного сидра.

Лумивеста вдохнула резкий запах, вспомнила старинный тост и не удержалась.

– Нутру на пользу… – выпалила она и тут же покраснела от смущения.

Березар захохотал.

– Это я запомню, – сказал он, стараясь не пролить сидр. – А вот вам еще один: Корис да утишит ваши воды. – Он обернулся к Сильверну: – Ваша очередь.

Несколько мгновений Сильверн сидел неподвижно – наверное, мысленно общался со своей консейль, – а потом с театральным придыханием произнес:

– Живительная влага дух укрепляет, возносит его и причащает.

– Что ж, пусть оно так и будет, – кивнул Березар, поднося стопку к губам.

Остальные последовали его примеру.

Карета проехала мимо купы кленов, сияющих алым и золотым.

– Свежий кленовый сироп к Зимнему Солнцестоянию, – мечтательно прошептал Березар.

– Если вы не сможете приехать, я вам привезу, – икнув, пообещала Лумивеста.

– Значит, вы намерены вернуться, миледи? – спросил Сильверн и, не дожидаясь ее ответа, добавил: – Это хорошо. Это правильно.

Меланхолия Березара развеялась.

– Я буду очень рад, Лумивеста. И приглашаю вас – вас обоих – на мою первую церемонию причастия.

– Я обязательно приеду, – сказала Лумивеста.

– А поскольку до Солнцестояния я служу миледи, – сказал Сильверн, – то, разумеется, приеду вместе с ней, во исполнение своих обязанностей.

Лумивеста снова икнула. Она прекрасно понимала, что имеет в виду Сильверн: типичная для палиона фраза означала, что он подтверждает взятие на себя четко определенных обязанностей, а не дает клятву верности Лумивесте как коронессе или как… В общем, именно это он и сказал. Но… Варис упоминал, что усадьбу Странжа увозят с собой, а еще говорил, что за ее пределами люди становятся хуже. Внезапно она ощутила приступ тоски, как будто что-то изливалось из сердца, оставляя пустоту внутри. Ей захотелось вернуться в усадьбу, снять дорожную одежду, встать под горячие струи душа и ждать… ждать чего-то…

Она моргнула, отгоняя странные мысли, и посмотрела на своих спутников. Они понимающе глядели на нее. Они знают, подумала Лумивеста. Они чувствуют то же самое. Наверное, они просто ждали, когда это случится с ней.

– Насколько я понимаю, в капелле Скороби есть где поселить гостей – без роскоши, но со всеми удобствами. Мой предшественник, Водоскольн, говорил, что таковы правила гостеприимства. Надеюсь, вы знаете, что я буду рад вашему приезду в любое удобное для вас время.

– Березар, я приехал бы к вам погостить, даже если бы пришлось спать под кустом, – улыбнулся Сильверн. – И вы сделали бы то же самое для каждого из нас. А весомость вашего чина облечет вас сама, со временем.

– Гм, вот я говорил Лумивесте, что мы не превращаем прощания в церемонию, – сказал Березар, – а сам тут же вытащил Книгу-колоду.

– Чем очень обрадовал Эдею, – сказал Сильверн. – Честное слово.

– Кстати, вы правы, чин подождет, – кивнул Березар. – Пожалуй, в поезде лучше не обращаться ко мне формально. И даже по имени не стоит.

– Люди удивятся, если мы будем звать вас «Эй, ты!».

– Зовите меня просто – Коваль. В конце концов, это правда.

– И меня тоже не стоит называть коронессой, – сказала Лумивеста, удивляясь, что ей раньше это не пришло в голову; в общем-то, понятно почему – она всегда ездила в Листурель одна. – А мое имя не на слуху. Мало кто из жителей моего короната знает, как меня зовут, я для них просто «миледи коронесса».

– Я, пожалуй, останусь палионом Сильверном, – подумав, заявил Сильверн. – Это отвлечет внимание окружающих от вас обоих. К тому же на свое собственное имя я всегда откликнусь.

На станции Шора выгрузила багаж, вежливо отказалась от предложенного Лумивестой кларидора и отвела Березара за угол.

– Пойдемте, – сказал Сильверн. – Очевидно, у них дела. Березар найдет нас на перроне.

И правда, Березар с рассеянным видом появился на перроне за несколько миним до прихода поезда. Они вошли в спальный вагон.

– Березару не нужно отдельное купе, он выходит раньше, поэтому я отнесу его вещи к себе, – сказал Сильверн Лумивесте. – Так что встретимся за ужином?

Лумивеста согласно кивнула, проводила их взглядом и, дождавшись, когда Сильверн с Березаром войдут в свое купе, открыла соседнюю дверь.

Купе было небольшим, в несколько шагов длиной; за узенькой дверью в углу скрывался – от кого? – туалет; большое удобное кресло в торце купе раскладывалось в достаточно удобную кровать; на стенке висел наколенный столик.

На кресле лежал зеленый плед в золотистую полоску, отороченный атласной лентой. Лумивеста села и завернулась в него. За окном мелькали дома, крытые соломой или кровельной дранкой, за каменными заборами и яркими клумбами во дворах. На веревках сушилось белье. На горизонте виднелись почти неподвижные холмы, ярко-зеленые, с темными пятнами лесов. Солнце отражалось в какой-то реке – кажется, это был Скиб, – и поверхность воды сверкала серебром.

Совсем скоро покажутся холмы со знакомыми названиями, и реки, вкус которых Лумивеста помнила, и высокие горы. Дом. Может быть, тогда все станет понятнее. Если уже не стало.

Она проснулась от стука в дверь купе.

– Лумивеста? – окликнул голос Сильверна.

– Да?

– До остановки Березара осталось два часа. Вы не желаете отужинать?

– Ох, конечно. Я сейчас…

– Не торопитесь. Мы ждем вас в вагоне-ресторане.

Лумивеста прошла в крошечную туалетную комнату, широко раскрыла глаза перед зеркалом. Неужели она так плохо выглядит? Или тут освещение плохое? Она ополоснула лицо, причесалась, и это отчасти помогло. Повесив на плечо черную ташку от Айвори, Лумивеста вышла в коридор и только тогда сообразила, что на сумке красуется геральдический герб короната. Что ж, если кто-нибудь его узнает, то ничего не поделаешь.

Березар и Сильверн беседовали, сидя за столиком друг против друга. Они не стали переодеваться к ужину; впрочем, никто из посетителей ресторана не щеголял элегантными нарядами. Разумеется, все устали после праздников. А вот перед Равноденствием все старались выглядеть изысканно.

Лумивеста села за столик. Березар взял откупоренную бутылку, налил Лумивесте вина – красного, терпкого, но, в общем, приятного и достаточно крепкого, чтобы перебить вкус железопутейных яств.

За ужином они почти не разговаривали. Несколько раз Лумивеста хотела что-то обсудить, но не решалась затрагивать эти темы при посторонних. Состав пронесся мимо пожара – горел амбар, охваченный желтыми языками пламени. Посетители с любопытством уставились в окна, а потом отпрянули, когда в бок вагона ударила головешка, рассыпав фонтан искр.

Пожар уже остался позади, но Березар все глядел на удаляющееся зарево, а потом подозвал официанта.

– Где мы?

– Коронат Трассос, досточтимый господин. Мы только что проехали Дымиц. А вы на какой станции выходите?

– Капелла Скороби. Я просто так спросил, спасибо.

Березар посмотрел на своих спутников и сказал:

– Прошу вас, приезжайте погостить при удобном случае. Для вас у меня всегда найдется время.

– Мы обязательно приедем, – ответил Сильверн.

Лумивеста не поняла, кого он имеет в виду под «мы» – ее? Эдею? Всех остальных гостей усадьбы Странжа?

Березар кивнул, и беседа снова прервалась.

После ужина они не стали задерживаться в вагоне-ресторане. В коридоре Лумивеста спросила Березара:

– Долго еще вам ехать?

– Как минимум полчаса.

– А можно с вами…

– Да, конечно. Сильверн, вы…

– Я загляну к вам попрощаться.

Лумивеста пригласила Березара к себе в купе и только потом сообразила, что двоим там сидеть негде. Березар уступил ей кресло, а сам остался стоять у стены.

– И с кем же вы хотели поговорить? – дружелюбно спросил он. – С сыном кузнеца? С сельским священником? Или с чаробразом?

У нее на миг перехватило дыхание.

– А кто вы сейчас? – все-таки спросила она.

Он рассмеялся.

– Туше.

– Когда вы спросили про город, ну, там, где был пожар… это же не просто из любопытства.

– Нет, конечно. Там живет моя паства. Люди, вверенные мне милостью Богини.

– И у меня есть вверенные мне люди…

Он все еще улыбался. Она посмотрела на него снизу вверх. Он казался огромным – он вообще был крупным мужчиной, но иногда, вот как в колоннаде усадьбы Странжа, мог выглядеть настоящим великаном. В такие моменты голос его звучал ясно и четко, как будто из какого-то безмерного пространства:

– Я всего лишь Ее служитель, Лумивеста. Мною, как и любым другим, движут насущные желания. Я могу быть неправ, желая добра, или прав, желая зла. Я там, где я есть. А вот Она совершенно иная. Она вас не покинет. Но иногда Она не дает ответа на ваш вопрос или Ее ответ не раскрывает никаких тайн. Не все тайны следует раскрывать, во всяком случае для нас. Некоторые тайны мы должны раскрыть сами, иначе для чего мы живем? Излишние божественные откровения иссушают дух.

Он сделал шаг вперед и опустился на колени. Лумивеста ахнула. Он взял ее за руку.

– Доброго вам пути, Лумивеста. Я всегда вас выслушаю и помогу всем, чем смогу. Но вы должны отыскать Ее на своем пути.

– Да, – кивнула она, слыша слова откуда-то издалека.

Березар кивнул и выпрямился в полный рост.

– Мы подъезжаем к станции.

– Да…

Он открыл дверь купе. Сильверн стоял в коридоре и смотрел в окно. Он взял сумку Березара и взглянул на Лумивесту, которая по-прежнему сидела в кресле.

– Все в порядке?

Она встала, кивнула и вышла вместе с ними в тамбур. Начальница поезда, поглядывая на часы, проверяла список пассажиров.

– Следующая станция – Капелла Скороби, – объявила она. – Кто выходит?

– Я. Березар.

– Хорошо. Багаж не забыли?

Сильверн показал ей сумку.

– А, легкая, – сказала она. – Спасибо. Остановка через пять миним. Дождитесь, пожалуйста, когда служитель на перроне откроет дверь. – Она спрятала часы в карман и направилась в соседний вагон.

Резко прозвучал свисток, лязгнули тормоза. Поезд остановился на перроне, под зеленоватым сиянием газовых фонарей. Несколько встречающих махали руками; Березар внимательно посмотрел на каждого, но не помахал никому в ответ.

– Что ж, давайте не будем затягивать, – сказал Березар. – Доброго вам пути, Сильверн. И вам, моя дорогая Лумивеста.

– И вам доброго пути, – ответила она. – До следующей встречи.

– Доброго пути, – сказал Сильверн и сжал Березара в объятьях.

Лумивеста невольно раскрыла рот: казалось, два великана схватились в дружеской потасовке.

Дверь вагона распахнулась. Березар взял сумку, сошел по ступенькам на платформу и встал лицом к поезду. Так все они и смотрели друг на друга, пока служитель не захлопнул дверь. Дважды прозвучал свисток, поезд тронулся. Березар поднял руку в прощании. Лумивеста и Сильверн сделали то же самое. А потом Березар скрылся из виду.

– Наверное, его кто-то встретит, – сказала Лумивеста. – Он же чаробраз.

– Да, конечно, – с несвойственной ему неуверенностью произнес Сильверн, а потом чуть погромче добавил: – Давайте пожелаем ему благополучно добраться домой, тогда у него все получится.

– Безусловно.

– Не желаете ли чаю перед сном, миледи?

– Нет, спасибо. Завтра нам рано вставать. А я хочу еще написать письмо.

– Что ж, спокойной ночи, Лумивеста.

– Спокойной ночи, Сильверн.

Она вернулась к себе в купе и закрыла дверь на задвижку. На стене рядом с креслом Лумивесту дожидался наколенный столик.

Она сказала Сильверну, что хочет написать письмо. Ей действительно этого хотелось? Ход поезда был достаточно ровным, что позволяло делать многое, но разборчивость почерка от этого не улучшалась. Наверное, Варис знает, как с этим бороться, ведь даже в поездках он работает с парламентскими документами и посланиями из короната. Лумивеста вспомнила, что он умеет даже бриться в движущемся поезде.

А потом задумалась, поверил ли Сильверн, что она собирается писать письмо.

Усадьба Странжа в Зимнее Солнцестояние… Через три месяца. Пройдет целое время года, прежде чем она снова увидит Вариса. Не весна, с ее распускающимися почками, обещанием птичьих трелей и золотых солнечных лучей, не лето с его благоуханными ночами. Будет снег, и будет стужа, и все, в чем нет истинного жара изнутри, увянет и умрет.

И это все, что им надо знать.

Она опустила шторку на окне и переоделась в белую ночную сорочку. Потом выключила лампу – да, хорошо, когда в спальне электрический свет – и посмотрела в окно: в темном безлунном мире изредка мелькали искорки деревень.

Так и пройдет эта ночь – в одиночестве, в одиночном купе, как в то время, когда Лумивеста уехала из дома… давно или недавно? Она скользнула в прохладную постель, будто в воду.

Твоя постель, коронесса, тебе в ней и спать, подумала она.

Сильверн проснулся, когда за окном купе занималась северная утренняя заря. Подойдя к зеркалу в туалетной комнате, он призвал чары, и в его пальцах возникла бритва. Этот фокус давным-давно показал ему наставник – простейшее волшебство, для того чтобы выработать контроль над острым лезвием у самой кожи. «Если научишься этому, то покажется, что управляться с мечом куда легче», – любил говорить наставник. Лишь выслушав эту присказку несколько раз, Сильверн понял, что самым важным в ней было слово «покажется». В дверь постучали. Лумивеста, уже в дорожной одежде, принесла два картонных стаканчика чаю, горячего и крепкого до черноты.

– Завтрак не подают, – сказала она. – Слишком рано, да и пассажиров мало. Иногда я была единственной в вагоне.

Сильверн ничего не ответил.

Поезд остановился у неказистой станции. Действительно, в спальном вагоне были только Лумивеста с Сильверном, хотя из остальных вагонов на перрон вышли десятка три пассажиров.

Когда состав отошел от станции, Сильверн увидел, что близ путей, рядом с депо, вырос настоящий поселок. Сильверн с Лумивестой прекрасно позавтракали в небольшой станционной таверне, где было много путейных работников и пахло угольным дымом. Чуть дальше по улице их ждали две великолепные лошади под седлом. Сильверн купил в какой-то лавочке свежий хлеб, колбасу и три сорта сыра.

По наезженной дороге Сильверн и Лумивеста выехали из поселка. Веяло осенней свежестью. Вдали, на западе, виднелись гряды холмов, а на севере, в синей туманной дымке, высились горы. Лумивеста молчала, глядя по сторонам, будто заново знакомилась с окрестностями. Сильверн увлеченно изучал ландшафт.

Спустя час Лумивеста сосредоточенно устремила взгляд вперед, и Сильверн решил, что теперь можно и поговорить.

– Вы собираетесь приехать в усадьбу на праздник Солнцестояния?

– Сейчас – да. Но обещать ничего не могу.

– А я и не жду обещаний.

– Я лично представляю свой коронат в парламенте. Других представителей у меня нет, да я и не знаю никого, кому могла бы это поручить. – Она вздохнула. – Извините, Сильверн. Это очень дурно прозвучало.

– Я скажу вам еще раз, пока тут никого нет, кроме нас троих…

Она удивленно взглянула на него и наконец улыбнулась, чего он и добивался.

– Так вот, вы друг, кого любит мой друг, – продолжил Сильверн. – Мы в этом нисколько не сомневаемся. А к чему это приведет, мы не знаем.

Лумивеста снова отвернулась.

– Вы говорили с Березаром?

– Об этом? Миледи, никому в усадьбе, даже Странжу, не удастся вытянуть что-нибудь из Березара. На это не способны ни Семь Костров Души, ни бутылка ферангардского красного.

Лумивеста рассмеялась, и Сильверн тоже.

– Надо будет попробовать ферангардское красное, чтобы самой понять, насколько оно ужасно, – сказала она. – А вот Семь Костров… Неужели палионов этому учат?

– У нас всестороннее образование.

Они снова засмеялись. Семью Кострами называли пыточный допрос, настолько жуткий, что для некоторых он превратился в своеобразную шутку, вот как ферангардское красное вино; иногда приходится смеяться от ужаса.

– Мы с вами так и не обсудили, сколько времени вы проведете в моем коронате, – напомнила Лумивеста.

– Ровно столько, сколько понадобится. Я хотел бы обязательно побывать у Березара на церемонии причастия и поеду в усадьбу Странжа на празднование Солнцестояния. Надеюсь, к тому времени я закончу топографическую съемку, потому что среди зимы ее все равно не проведешь. В общем, предположим, я останусь на три месяца, с вашего позволения, конечно…

– Я всегда буду вам рада. Но, наверное, у вас есть и другие обязанности.

– Да, я предоставляю консультации колианам, но с Зимнего Солнцестояния до самой весны в Брина-Коли обычно никто не ездит.

– Вы думаете, что наши зимы не самые суровые на свете? – с улыбкой спросила Лумивеста. – Да будет вам известно, что зимой у нас отламывают кусочки воздуха и сосут их, чтобы дышать. А если оставить костер без присмотра, то языки пламени расколются, как стекло.

– Наверное, есть еще какая-то легенда о влюбленных коронах, – сказал Сильверн и осекся, заметив выражение лица Лумивесты. – Но… я ее не знаю.

– Да, наверное, – кивнула Лумивеста. – А вот и граница моего короната.

У подножия невысокого холма стояла сторожевая будка. Сильверн сообразил, что холм скорее всего и служит пограничной отметкой, потому что никаких других признаков границы не было – дорога как дорога, без шлагбаума.

Из будки вышли два стражника в длинных синих шинелях. Лумивеста подняла руку в приветствии, они отдали честь, и путники поехали дальше.

Спустя два мила дорога обогнула еще один холм, на вершине которого стоял человек. Лумивеста тоже помахала ему.

За холмом начиналась долина, примерно в треть мила шириной. Посреди долины раскинулся поселок: несколько больших домов, кузница с дымящим горном, две мельницы – нет, одна мельница и литейня; слышался дробный стук молотов. Рядом с одним из домов виднелись две стойки – одна с копьями, вторая с луками. Сам поселок не был военным фортом: дети играли в мяч на специально размеченной площадке, соседи переговаривались через ограду, на веревках сохло белье.

Дорога, мощеная и ровная, пересекала поселок и уходила дальше. Вдоль дороги тянулись низкие каменные стены, непонятно зачем; отрезки таких же стен там и сям пересекали ландшафт. Сильверн хорошо знал, для чего они: они преграждали путь наступающим войскам, разделяя их на небольшие колонны, которые становились прекрасными целями для стрел, пуль и пушечных ядер.

Дорога вела к высоким холмам; крутые склоны казались сплошной стеной серо-коричневого камня с медными прожилками. Солнце уже клонилось к закату, и под холмами сгустилась неестественная тьма, только справа у дороги прорывались сквозь ущелье ало-золотые лучи. Там и сям темнели купы деревьев, зеленая хвоя выглядела почти черной; удивительно, как они вообще росли среди камней.

– Врата Странсты, – прошептал Сильверн. – Я никогда их не видел.

– Я очень рада, что могу вам их показать, – с гордостью в голосе сказала Лумивеста. – Правда, чтобы рассмотреть их поближе, придется заночевать в поселке, а не на постоялом дворе. Но это даже удобнее. Если уехать завтра утром, то домой мы приедем в сумерках.

– В таком случае, миледи, давайте не будем останавливаться.

– Что ж, в другой раз, – сказала она.

Они поскакали к ущелью. Редкие путники на дороге махали им или отдавали честь; Лумивеста отвечала на все приветствия.

На широкой открытой площадке перед входом в ущелье – там, где часть конницы Странсты, дар Богине, встретила сначала кверков, а потом и Ее, – стояли две каменные сторожки: к той, что поменьше, тянулись провода магнографа, а вторая явно была казармой, вмещавшей около двадцати солдат; оттуда пахло похлебкой. Из сторожки поменьше вышел человек и остановился, дожидаясь, когда путники приблизятся. На нем был темно-зеленый форменный китель, отороченный коричневой кожей, коричневые бриджи и черные, давно не чищенные сапоги.

Лумивеста остановила коня.

– Добрый день, энскорат Аржентан.

– Миледи коронесса, – с поклоном сказал он. – Добро пожаловать домой.

Он учтиво, но с настойчивым вопросом взглянул на Сильверна.

– Палион Сильверн, – сказала Лумивеста, – позвольте представить вам Аржентана, энскората коронатской гвардии, командира стражи Врат Странсты. Аржентан, это палион Сильверн, арматьер.

– Рад знакомству, палион. – Офицер коротко кивнул Сильверну и повернулся к Лумивесте: – Миледи, мы получили магнограмму, которая требует вашего внимания… С вашего позволения, палион…

Сильверн небрежно махнул рукой. Лумивеста хотела что-то сказать, но передумала, спешилась и ушла вслед за энскоратом в небольшую сторожку. Сильверн с интересом рассматривал ущелье, воображая, что эти сосны растут здесь еще со времен Странсты. Безусловно, деревья были старыми, но вряд ли тысячелетними.

А вот камни практически не изменились, кроме тех, которые обработали люди; поэтому места, где могли или не могли расти деревья, наверняка остались теми же. Надо бы это изучить. Когда он сюда вернется – а он обязательно вернется, при первой же возможности, – то сделает зарисовки и, может быть, даже люксивы. Это будет прекрасным подарком для Странжа на праздник Солнцестояния. А Варис разработает новый план военной игры…

Отогнав мысли о прошлом, Сильверн вернулся в настоящее. Судя по всему, его держали под прицелом два ружейных стрелка: один в сторожке, а другой где-то среди скал над ущельем. И поскольку луки в поселке вряд ли использовались лишь для охоты, где-то прятался и лучник с дюжиной бронебойных стрел.

Сильверн окинул взглядом холмы. Вдали на севере белел заснеженный горный пик. Это уже за пределами Великого Разбойничьего Кряжа, где-то… где-то в Сером Форте? Это – и лучники – напомнило Сильверну о Брина-Коли. Колиане не пользовались длинными деревянными луками, которые предпочитают жители Запада и Срединных Равнин. В Брина-Коли короткие изогнутые луки делали из рогов и жил; оружие было очень мощным, а стрелы с тяжелыми железными наконечниками пробивали насквозь грудную клетку или череп. Все колианские слова, означающие выстрел из лука, использовались также для описания снегопада, и слов этих было великое множество: «поземка», «сугроб», «белое безмолвие». Военное искусство колиан было, по сути, искусством разбойных набегов, и главным в нем считалось умение убивать стремительно и беззвучно, в ближнем бою. Вдобавок ружейный выстрел в заснеженных горах с легкостью мог обрушить на стрелка это самое белое безмолвие.

И, кстати, сюда Сильверн приехал именно из-за разбойников в горах.

Аржентан и Лумивеста вернулись. Лумивеста бережно опустила в переметную суму небольшой кожаный мешочек и вскочила в седло.

– Прошу прощения за задержку, миледи, и вы, палион, – сказал энскорат. – Дело особой важности. Вам нужна охрана до постоялого двора, миледи?

– Нет, спасибо, энскорат, – ответила Лумивеста. – Спокойной вам ночи.

Он поклонился ей и, повернувшись к Сильверну, с усилием произнес:

– Палион?

– Слушаю вас, командир.

– Извините, что уделил вам так мало внимания. Если вы соизволите приехать к нам еще раз, то мы вас примем как полагается, с радушным гостеприимством. Вы наверняка захотите осмотреть Врата.

– С большим удовольствием, командир.

– В таком случае, если вам так будет угодно, постарайтесь приехать в течение месяца, пока погода не испортилась.

– Да, конечно.

Аржентан отдал ему честь, и Лумивеста с Сильверном поскакали в ущелье.

Извилистая тропа вела мимо отвесных скал в следующую, более пологую долину, которая расширялась к западу. Солнце светило так ярко, что Сильверн невольно прикрыл глаза рукой. В здешнем поселке тоже стояли каменные казармы с оружейными стойками во дворах, а у реки слева от дороги виднелась небольшая мельница.

На обочину выступили два гвардейца и отсалютовали путникам.

– Вам действительно прислали магнограмму? – спросил Сильверн, когда солдаты остались далеко позади.

– Да, но ничего срочного в ней не было, обычная просьба прислать уголь в приграничные области. Аржентан очень огорчился из-за того, что поставил вас в неловкое положение. – Она кивнула на переметную суму. – Там яйца и масло для завтрака. Подарок на дорожку.

– За что ему большое спасибо, – сказал Сильверн. – А вообще он вел себя учтиво и поступил правильно. Я назвался палионом, но мог быть кем угодно. Вашей жизни могла грозить опасность.

– Знаю. Мне эта мысль пришла в голову как раз тогда, когда я готова была его отчитать. Хорошо, что я этого не сделала.

Сильверн молчал, прекрасно понимая, что коронессу Лумивесту никто не заставит сказать «доброе утро» против ее воли. Однако он хорошо знал, что такие люди в конце концов разговорятся, если уверены в своем собеседнике. Поэтому он просто ехал верхом, рассматривая окрестности. Ущелье расширялось, по его краям росли темно-зеленые сосновые леса; вода в речке поблескивала золотом и серебром. Ветра не было, неподвижный воздух казался теплым, но из лошадиных ноздрей вырывались облачка пара. Сильверн решил, что здесь ему нравится.

Через полмила извилистая речка занырнула под дорогу и появилась уже в овражке справа.

– Свернем сюда, – предложила Лумивеста.

Они поскакали вдоль реки. Заметно было, что эту наезженную тропу проложили бессчетные поколения всадников.

Речка вывела путников на широкую поляну, усеянную замшелыми валунами. На дальнем конце поляны по обе стороны речки торчали вертикально два больших камня, в полтора человеческих роста, черные и блестящие. Сильверн сразу же представил на их месте человеческие фигуры в просторных одеяниях, чуть склоненные друг к другу.

– Вот вам и легенда, – сказала Лумивеста, указывая на камни. – Влюбленные короны. Глядят друг на друга через границу, навечно разлученные, и говорит за них только река, чистая, как слеза.

Сильверн замер в седле, глядя на реку и камни.

– Это настоящая граница? – наконец спросил он.

– Уже давно нет. Вы и правда не знаете этой легенды?

– Нет, не знаю.

– Ничего страшного. Она очень грустная, там все плохо. Могу поспорить, что Варис ее знает. Мы эти легенды впитываем вместе с овсянкой, так сказать. – Лумивеста дернула уздечку, понукая лошадь.

– Погодите, – попросил Сильверн, все еще глядя на камни, как люксиватор, выстраивающий кадр. – А у этой легенды есть другая концовка?

– Есть. Она почти такая же, только прежде чем застыть навечно, короны развязывают междоусобную войну. – Она повернула лошадь. – Поедемте. Это очень стылое место.

За два часа до наступления темноты они добрались до постоялого двора: каменного здания под шиферной крышей с невысокой печной трубой. Окна закрывали деревянные ставни, обитые железными полосами, как и тяжелая дверь. Постоялый двор больше напоминал тюрьму, а не гостиницу, но Сильверн понимал, чем вызвана такая необходимость: в отсутствие путников дом защищал себя сам.

Лумивеста хотела было спешиться, но Сильверн жестом остановил ее. Он соскочил с коня, резко распахнул дверь и крикнул:

– Добрый вам вечер, милостью Богини!

В ответ не раздалось ни звука.

Сильверн вошел и огляделся: в пустом темном помещении прятаться было негде. Он открыл ставни на окне, и сумрачный свет вытеснил тьму.

– Миледи? – окликнул Сильверн, оглядываясь в поисках светильника.

Лумивеста вошла в дом.

– У очага лежат дрова, – сказал Сильверн. – Разведите огонь, а я еще нарублю.

Он отыскал пилу и волокушу, а потом отправился подальше в лес, выбирать подходящее дерево; после первого сильного снегопада путникам придется валить деревья поближе.

К его возвращению над трубой уже клубился дым, лошади стояли в стойлах за домом, а Лумивеста наполняла котелок водой.

Спустя полчаса на полу были расстелены спальники, котелок с водой грелся в очаге, и в доме стало уютнее.

Сильверн выложил на стол сыр и колбасу (стульев не было вовсе), достал из переметной сумы Книгу-колоду, перетасовал ее и попросил:

– Окажите мне честь, миледи.

– Зовите меня пока Лумивестой, – напомнила она, вытаскивая из колоды две карты: перевернутую двойку Родников и Владыку Клинков.

Сильверн и Лумивеста долго, миним пять, смотрели на карты. Потом Сильверн собрал колоду и спрятал ее в суму.

Он подошел к закрытому окну, выглянул в прорезь ставней. Снаружи уже стемнело. Он закрыл дверь на засов, сел на пол у стола и нарезал мясо и сыр для Лумивесты.

– Прежде чем мы приедем ко мне в имение, я должна вас кое о чем предупредить, – сказала она.

Сильверн молчал.

– Почти два года… я поддерживала близкие отношения с одним из моих палионов. Но сейчас это изменится.

– Как его зовут?

– Гравен.

– Не знаю такого.

– Конечно, вы вряд ли о нем слышали. Его посвятила в палионы мой маршал, Праксита, всего три года назад.

– Пракситу я знаю. Но продолжайте. А Гравен предупрежден о…

– Нет. Не стану оправдываться, что и со мной это случилось без всякого предупреждения. Это не так. Я кое-что рассказала Эдее… – Она умолкла.

Сильверн кивнул.

– Разумеется, это не ваша забота, – добавила Лумивеста. – Но вы должны об этом знать, потому что я приеду с вами, а он может… поступить опрометчиво.

– Он настоящий палион? – серьезным тоном осведомился Сильверн. – Нет, не так. Есть ли у Пракситы основания в нем сомневаться?

– Она несколько раз говорила, что он слишком молод, иногда сурово его отчитывала, как и положено маршалу…

Сильверн улыбнулся.

– В общем, ничего особенного, – с облегчением продолжила Лумивеста и, подумав, призналась: – По-моему, она не одобряла нашу связь.

– Если честно, миледи коронесса, я бы тоже не одобрил.

– Хорошо, когда честно, – тяжело сглотнув, сказала она.

– Мы с вами предпочитаем правду, миледи. Я готов рассказать этому палиону правду о нас с вами, и об Эдее, если это чем-то поможет. Если он мне не поверит, то сам будет виноват. Но позвольте, со всем уважением, дать вам совет: решите для себя заранее, какую правду вы захотите ему сообщить.

На этом беседа прервалась.

Наконец Лумивеста спросила:

– А вы ответите на мой вопрос? Про вас с Эдеей?

– Я его выслушаю, – дружеским тоном сказал Сильверн.

– Хорошо, – кивнула она. – Как вы… общаетесь? Словами, картинками или… вообще как-то иначе?

Сильверн захохотал так неожиданно, что Лумивеста вздрогнула.

Она хотела что-то сказать, но он жестом остановил ее.

– Ах, миледи, мне часто задавали такие вопросы про консейль, что язык не поворачивается повторить, но никто и никогда не спрашивал, как мы общаемся.

Он подошел к очагу, снял с огня котелок голой рукой, на которой внезапно появилась латная перчатка, наполнил кипятком чайник, а потом снова повесил котелок над огнем. Латная перчатка исчезла.

Заварив чай с корицей, Сильверн сказал:

– В основном словами. Есть выражения, смысл которых передается моментально, как бывает при любом долгом общении между двумя близкими людьми. Например, «я тебя люблю». В остальном это очень похоже на обычную речь, и, как вы видели, мы часто говорим между собой вслух. Как ни странно, обмениваться образами для нас труднее.

– А вы знаете почему?

– Наверное, потому, что нас учили общаться словами. Возможно, для художников все было бы иначе. Или вот для Речен… хотя сейчас через язык жестов ей стала доступна сила слова.

– Иногда кажется, что один из вас чувствует то, что ощущает другой.

– Да, конечно. Особенно если это внезапное ощущение. А еще… вы знаете, что такое далегляд?

– Я слышала о далезоре.

– Это примерно то же самое. Если очень постараться, то иногда одному из нас удается смотреть глазами другого. При этом тому, кто передает увиденное, необходимо ни о чем не думать, то есть отстранить дух. Говорить при этом невозможно, а тот, кто получает картинку, не должен двигаться. Своего рода фокус, – улыбнулся Сильверн. – Но он помог мне увидеть много чудесного.

– Не знаю, хватило бы мне смелости на такое, – сказала Лумивеста и тут же пожалела о своих словах.

Сильверн отпил чаю, а потом негромко произнес:

– То же самое однажды сказал Варис. Или миледи об этом известно?

– Кто из нас станет в караул первым?

– Дверь крепкая, – сказал Сильверн. – Если ее начнут выламывать, то мы оба проснемся. Вы лучше знаете ваши края, миледи, но, по-моему, сейчас сон не помешает нам обоим.

– Да.

Он потушил лампу. Они допили чай при свете огня в очаге. Сильверн улегся в свой спальник, Лумивеста последовала его примеру. Немного погодя она услышала, как он тихонечко напевает себе под нос, но слов было не разобрать; потом ей почудилось, что звучат два голоса. Она чуть повернула голову, чтобы лучше слышать, но почти сразу же уснула, к счастью, без сновидений.

Сильверн проснулся под шкворчание масла: Лумивеста поставила на угли в очаге сковороду и котелок с водой.

– У нас по три яйца каждому, – сказала она. – Подарок на дорожку от Аржентана. Вам что в омлет добавить?

– Если можно, мягкий сыр. С коркой.

– Аржентан дал еще нашинкованный лук и морскую соль.

– Лук обязательно. А посолю я сам.

Лумивеста отрезала кусок мягкого сыра с белой коркой, раскрошила его и присыпала яйца на сковороде, перемешала кончиком ножа, а потом добавила горсть тонко нарезанного лука. В комнате аппетитно запахло. Сильверн вытащил из своей сумки тарелку и вилку, Лумивеста выложила омлет на тарелку и добавила к нему ломтик поджаренного хлеба.

– Спасибо вам, – сказал Сильверн. – И энскорату тоже.

– Если повезет, то он лично приготовит вам угощение, когда вы приедете в следующий раз.

– Аржентан – алинсейское имя.

– Верно.

– Он очень далеко от родных краев.

– Его прибило к нашему берегу после кораблекрушения. Ему было лет десять. Из его родственников не уцелел никто, и мой отец взял его под опеку. Думал, что Праксита посвятит его в палионы, но мальчик отказался. – Она пожала плечами и вылила в сковороду свою порцию яиц.

«А ты отказалась?» – подумал Сильверн, сжав губы, и подождал ответа Эдеи, но она молчала. Он налил себе чаю и приступил к завтраку.

Через несколько миним начала есть и Лумивеста.

– Интересно, что сейчас происходит в усадьбе Странжа? – спросила она.

Сильверн мог бы связаться с Эдеей, но она либо спала, либо была чем-то занята.

– Почти все гости уже разъехались. По-моему, Странж, Агата и, может быть, Эдеа сейчас завтракают. Надеюсь, на балконе в столовой тепло. Одно дело – толпа, а другое – компания.

– Наверное, без гостей в усадьбе все иначе.

– Там почти всегда кто-нибудь гостит, пусть хоть один или два человека. Но вы правы, там все иначе. Странжа меньше отвлекают заботы радушного хозяина, что позволяет вершить более серьезные дела. Надеюсь, вы понимаете, что эти дела серьезны в особом смысле.

– Боюсь даже представить, – улыбнулась Лумивеста.

– Гикори очень счастлив. Знаете, он просто обожает свой игрушечный поезд.

– Я очень рада. Гикори – чудесный мальчик. Он вырастет прекрасным, благородным человеком.

– Вы так думаете?

– А как же иначе, в таком обществе.

– Странжу было бы очень приятно услышать это от вас. Надеюсь, вы ему сама скажете. Только постарайтесь, чтобы Гикори рядом не было.

Они рассмеялись.

– А у вас было счастливое детство? – негромко спросила Лумивеста.

– Получше, чем у других, насколько я могу судить. Моя мать была врачевательницей, отец преподавал историю в Аскорельском университете.

– И через него вы познакомились со Странжем?

– Нет. Естественно, я о нем слышал, в университете о нем все знали. В усадьбу меня привезла Эдеа, через год после того, как мы заключили консейль.

Лумивеста вздохнула, а потом спросила:

– А много ли палионов, получивших подобное воспитание?

– Вообще-то нет. Но орден сильно изменился. В Среднецарствие слагали легенды о простолюдинах, которые становились палионами. Впоследствии, когда вместо частных военных компаний возникла общегосударственная армия, стали уделять больше внимания доблестным подвигам отдельных солдат. Монарх по-прежнему единолично отбирал кандидатов, но право быть включенным в список получал любой. Правда, не все избранные проходили испытания. – Сильверн посмотрел на нее. – Многие из тогдашних палионов облекли себя славой, и доброй, вот как Алостилет, Орланс и Строгальт, и дурной – но их имена мы не будем вспоминать. Теперь, когда монархов больше нет, члены Ордена сами отбирают кандидатов, но, как свойственно всем людям, основывают свой выбор на собственных предпочтениях. И все больше и больше начинают походить друг на друга. Не все в Ордене считают, что это хорошая практика. – Он улыбнулся и добавил: – Но это не означает, что мы не в состоянии измениться.

– А кто выбрал вас? – спросила Лумивеста.

– Меня выбрала магия. Я не стал бы палионом, если бы не был арматьером. У меня не было выбора.

– В каком смысле?

– Чародейством управляет волеизъявление. Но иногда трудно сказать, кому принадлежит эта воля. В моем случае мне просто не с чем сравнивать, но я попробую. К примеру, вы знаете, что Березар – не чародей.

– Да.

– И вы видели, как через него течет магическая сила.

– Но это же не…

– Вы правы. Но хотя вы сознаете, кто наделяет его этой силой, при первой встрече с Березаром вам было очень не по себе.

– Да, наверняка это было заметно.

– Не волнуйтесь, он к такому привык. Однако не забывайте, что мы говорим о человеке, через плоть которого Богиня распространяет Ее свет. Это устрашит любого. А ему приходится жить с этим… или не жить.

– Я… я об этом не задумывалась, – сказала она, оторопев. – Скорее я полагала, что вы стали палионом по призванию и через это избрали свою магию.

– Мне легче, если окружающие так думают. – Сильверн отвел глаза. – Хотя я этого стыжусь. Все люди предпочитают легкие пути. Поэтому чародейство так привлекательно.

– А вы стыдитесь цвета своих волос? – серьезно спросила Лумивеста.

Сильверн засмеялся:

– Мой отец оценил бы ваш вопрос по достоинству. Первым делом сказал бы, что это очень по-пандектски, а потом добавил бы, что оно и понятно, ведь западины дали отпор кверкам. Но я имел в виду магию. Магические способности обычно дают о себе знать, словно бы предвещая будущее, и часто оказываются тем, с чем тебе все время приходилось бороться, зачастую не понимая почему.

– Бороться?

– Ну… – Он снова сдержал порыв обратиться к Эдее. – Вот, к примеру, ребенок отказывается петь, когда поют все вместе, неважно, хорошо или плохо, ведь их никто не судит. А потом выясняется, что этот ребенок – могущественный чароглас, и первым признаком его способностей было то, что при всякой его попытке запеть происходило что-нибудь ужасное; в конце концов для него пение превращается в кошмар, в то, чего следует всячески избегать.

– Вы сейчас об Агате?

– Нет, – возразил он. – Насколько мне известно, Агата владела чарами слова лет с четырех. Ей всегда прочили могущество, но вряд ли кто-нибудь мог предвидеть истинный масштаб ее магических способностей. – Сильверн доел омлет и протер тарелку. – Есть края, где таких, как Агата, не оставляют в живых.

– Да, я знаю, – сказала Лумивеста; по ее тону было понятно, откуда ей это известно. – А вы можете рассказать, как именно вы с боролись со своим даром?

В ее голосе слышались напряженные нотки, хотя она очень старалась их скрыть.

– Расскажу, но не сейчас, а когда мы отправимся в путь. Этой истории необходим свежий воздух.

Утро выдалось ясным; солнце струило ласковое тепло. Постоялый двор остался ждать новых путников. Сильверн и Лумивеста пустили коней мерным шагом.

– Что ж, начну-ка я рассказ арматьера, – произнес Сильверн. – Мой отец умер от сердечного приступа, когда мне было одиннадцать. Матери рядом с ним не было – ее как раз вызвали к больному. Отец преподавал пандектскую историю и за два года до смерти свозил меня в Пандреас. Я просто влюбился в руины. Пандектские храмы не похожи на другие; их копии – всего лишь бледное подобие оригинала. А отец любил их всей душой, обожал пандектскую культуру и глубоко скорбел о ее крахе. Он не питал ненависти к кверкам, слишком хорошо понимая, что история куда сложнее, чем противостояние жестоких завоевателей и благородных мыслителей, но все равно не мог их простить. Мой отец по-настоящему ненавидел войну. Опять же, хорошо зная историю, он не оправдывал войны. Он отказывался даже посещать аренетту для поддержания себя в хорошей физической форме. – Сильверн вздохнул. – Иногда он упоминал о Странже, они встречались, когда тот приезжал в Аскорель, но отец не мог понять, как можно совмещать мечту о мире с изучением войн и военного дела. Много позже Странж рассказал мне, что они с отцом часто вели долгие дискуссии в университете. Однако дома отец об этом никогда не говорил.

Лумивеста покосилась на него, но промолчала.

– Спустя полгода после его смерти я играл в мяч с друзьями на лужайке одного из колледжей. Брошенный мяч отскочил под каким-то дурацким углом, и мой приятель, Мергель – он был крупнее меня, как ни трудно это сейчас представить, – хотел его перехватить и врезался в меня, как боевой конь, который на полном скаку сбивает с ног копейщика. Вот только я не упал. В глазах у меня потемнело, было очень больно, но я остался стоять. Когда ко мне вернулось зрение, я увидел, что Мергель сидит на траве и изумленно смотрит на меня – слава Ведде, он не пострадал. А на мне появился латный доспех эпохи Среднецарствия, полный комплект, от шлема до шпор. Вы читали «Сказки Зеленого мира»? Помните историю про стража на мосту?

– Да, конечно.

– Я побежал домой, по дороге латы исчезали, щиток за щитком, пластина за пластиной. Дома никого не было. Мама думала, что я буду гулять весь день. Когда она вернулась, то застала меня перед зеркалом. Больше всего я боялся, что доспех снова появится.

– Вы осознавали, что произошло?

– Магическую силу я чувствовал в себе еще до смерти отца. Он об этом знал и очень хотел увидеть, как будут развиваться мои способности, ведь он был учителем. А моей способностью оказалось то, чего он не мог… В общем, вы представляете, что я об этом думал.

– Но ведь вашего отца уже не было в живых, он не мог вас разубедить, – вздохнула Лумивеста.

– Поэтому я и боролся с собой. Целый год, и даже дольше.

– И вы смогли бы себя перебороть?

– Это возможно, – медленно произнес он. – Можно перенаправить магическую силу в другое русло, но в таком случае полностью овладеть ею не получится. А можно и вовсе подавить в себе магические способности, но тогда останется шальной свет. Правда, это удается только людям со слабыми зачатками таланта. Могущественные чародеи управляют магией лишь отчасти; трудно жить в постоянном ожидании. То есть можно либо всю жизнь быть несчастным, либо сойти с ума, либо умереть в борьбе с самим собой.

– Да, я понимаю.

– Я вижу, что вы понимаете, – сказал Сильверн. – И я уверен, что боролся бы до самого конца. Совершенно не зная врага, как говорится. Но все закончилось иначе. Моя мать сказала: «Я слишком хорошо знаю, чего не могу. У меня нет сил тебя остановить. Но помни, ты оскорбляешь память об отце, якобы следуя его желаниям. Если ты сам себя не остановишь, то не забывай, что все это происходит у меня на глазах, и мне придется наблюдать, как ты сводишь себя в могилу, а я останусь одна…» – Он осекся и внезапно забормотал: – Ох, прости, пожалуйста. Я не хотел тебя будить. Нет-нет, я не расстроен, со мной все хорошо. Теперь все в порядке. – Он посмотрел на Лумивесту и улыбнулся. – Извините, бывает и такое.

– Не стоит извинений, – сказала она. – Я ведь тоже видела все это со стороны.

– Мы часто говорим: «Доброго пути», – сказал Сильверн, – но иногда забываем, что многим надо отыскать свой путь сквозь тьму. Я пришел к выводу, что отец не понимал воинов не потому, что был на это неспособен, а потому, что не встретил того, кто личным примером помог бы ему понять. И если мне суждено быть воином, то я решил стать тем, кого он искал. И… Погодите!

Они остановили коней у поворота. Узкая дорога, над которой росло несколько сосен, была врезана в крутой склон холма, а с левой стороны обрывалась в пропасть.

– Вы заметили? – негромко спросил Сильверн.

– Там кто-то есть, – сказала Лумивеста, не указывая, где именно.

– А что за деревьями?

– Небольшая пустошь, а потом снова холмы. Кое-где есть хижины, там живут люди.

– Разбойники?

– Да.

– Поезжайте вперед, шагов десять. Не оборачивайтесь, пока я вас не окликну. Может быть, кто-то вышел на охоту или собирает хворост.

– Будем надеяться… – сказала Лумивеста и пустила лошадь все тем же неторопливым шагом.

Для наблюдателей на холме все выглядело так, будто она просто обогнала Сильверна. Он не хотел слишком увеличивать расстояние между ними, но если в следующую четверть мила ничего произойдет, то и здесь ничего не случится.

Точнее, не должно. В таких случаях полной уверенности ни в чем нет.

Сильверн заметил какую-то фигуру, закутанную в накидку, среди деревьев на холме, вровень с Лумивестой, и тут же услышал справа щелчок арбалета. Сильверн вскинул руку, и на ней внезапно появился щит, в который и врезалась арбалетная стрела. От удара заломило локоть, боль отдалась в позвоночнике, но стрела была легкой, для охоты на птиц. Лошадь под Сильверном вздрогнула, но не попятилась и не встала на дыбы. Сильверн тряхнул рукой, щит исчез, стрела ударилась о землю.

Второй разбойник неуклюже карабкался вниз по крутому склону к Лумивесте. Очень странно, подумал Сильверн и снова посмотрел на вершину холма: может, там прячется кто-то еще, ждет, когда путники начнут отбиваться?

Краем глаза Сильверн заметил, что тот, кто подбирается к Лумивесте, либо очень невысок, либо очень молод. А к Сильверну спускался, спотыкаясь о камни, тощий растрепанный паренек в домотканой рубахе и широких штанах.

Сильверн вздохнул полной грудью, призывая магию, и соскочил с лошади. Как только он коснулся земли, оказалось, что его с головы до ног покрывает латный доспех.

Мальчишка, тяжело дыша, изумленно распахнул глаза. Нож в его пальцах задрожал.

Ударом тяжелой латной перчатки Сильверн выбил нож из трясущейся руки. Клинок отлетел в сторону. Сильверн схватил мальчишку за пояс, вскинул его на плечо и, придерживая левой рукой, обернулся к Лумивесте.

Она уже обнажила свой меч и повернула коня навстречу разбойнику.

Тот, путаясь в складках накидки, выхватил пистоль.

Сильверн вскинул правую руку, и в ней возник длинный кнут. Сильверн размахнулся и хлестнул кнутом.

Магия – не точное искусство. Сильверн хотел щелкнуть кнутом рядом с головой разбойника, чтобы отвлечь его. Но кнут оказался длиннее, и его кончик обвился вокруг шеи неизвестного. Разбойник пошатнулся.

Сильверн выпустил из пальцев рукоять, и кнут тут же исчез. Не устояв на ногах, разбойник растянулся ничком, и накидка накрыла его с головой.

Прогремел выстрел. Тело под накидкой судорожно дернулось.

Сильверн, с мальчишкой на плече, побежал к Лумивесте. Она спешилась и, не выпуская меча из рук, перевернула тело.

Девчушка лет пятнадцати, с алой раной на груди.

Сильверн уложил мальчишку на землю. Лумивеста отступила в сторону. Сильверн, избавившись от латных перчаток, присел на корточки перед девочкой, наполнил магической силой руки, одной ладонью накрыл рану на груди, а второй коснулся лба.

Сердце не билось. Вероятно, пуля разорвала печень и, возможно, селезенку. Плохо. Он начал стягивать края раны; окровавленная плоть шкварчала, как бекон на сковороде.

Он запустил в тело щупальца магии: жизнь покидала нервы, мозг лишился духа. Сильверн приподнял веко девочки, щелкнул пальцами, между которыми ярко сверкнула искра, но зрачок не отреагировал.

Сильверн задумался. Мать научила его, как обращаться с ранами, и он закрепил эти умения на поле боя. Чары кое в чем помогали – Сильверн мог создать скальпель, острее бритвы и прочнее обсидиана, мог остановить кровь прижиганием. Но смерть излечить нельзя. Сейчас перед ним была смерть.

Он накрыл лицо девочки краем накидки, встал и обернулся к остальным.

Лумивеста не спускала глаз с паренька, который испуганно смотрел на свою мертвую подругу. Сильверн избавился от лат, оставив лишь защитную пластину на спине, и сделал несколько шагов так, чтобы мальчишка оказался между ним и Лумивестой.

– Как ее зовут? – спросила Лумивеста.

– Не знаю, – пролепетал паренек.

– А свое имя помнишь?

– Ди… Дирк, – запинаясь, ответил он.

– Что ж, приступим. – Она поднесла к груди сжатый кулак с отставленным большим пальцем – казалось бы, бессмысленный жест, но любой офицер знал, что он означает: на допросе она будет играть роль плохого дознавателя, а Сильверн – хорошего. – Значит, вы решили сначала ограбить путников, а знакомиться уже потом, во время дележки награбленного? Или это все просто совпадение?

– Что-что?

Сильверн сознательно пошел на риск, оставшись без шлема и лат, потому что на склоне холма мог прятаться еще один разбойник с ружьем, хотя шансы на это были невелики.

– Не может быть, чтобы вы только что познакомились, – ровным голосом произнес он.

– Я… она не говорила, как ее зовут. – Дирк с трудом сглотнул. – Она обещала мне помочь. Ну, с засадой.

– Хорошо, когда в дороге встречаются такие предусмотрительные и заботливые незнакомки, – сказала Лумивеста.

В ее голосе звучал настоящий гнев, хотя она просто играла роль.

– Слушай меня внимательно, – продолжила Лумивеста. – У нас нет времени здесь прохлаждаться. Я повезу труп, а ты поедешь с моим спутником. Если попытаешься сбежать, он тебя убьет. Если по дороге в город на нас попробует напасть кто-нибудь еще – неважно, твои приятели или другие бандиты, – то он убьет тебя первым. Поэтому если твои друзья устроили впереди еще одну засаду, а ты знаешь, как сделать, чтобы они не напали, не забудь дать им нужный знак. А теперь помоги мне управиться с твоей мимолетной приятельницей.

Тело девочки пристроили на круп Лумивестиной лошади. От мальчишки толку не было: обращение с трупами требует определенных навыков, вот как у Лумивесты. Она обернула тело накидкой, перевязала его веревкой и превратила в некое подобие аккуратной скатки.

Сильверн подвел мальчишку к своей лошади, помог ему сесть в седло и сам уселся сзади. Парень не упирался; он вообще не произнес ни звука. Когда Лумивеста отъехала шагов на десять вперед, Сильверн пустил лошадь следом.

Потом он достал из сумы остатки сыра и колбасы, разломил их пополам, съел свою долю и протянул оставшееся Дирку.

– Вот, бери.

Мальчишка недоверчиво взял еду, а потом все-таки съел. Наверное, он бы отказался, будь у него выбор.

Спустя четверть часа Дирк произнес:

– А вот она сказала… Вы правда меня…

– Убью? Да, если случится то, о чем тебя предупреждали. Пойми, ни я, ни она никогда не лжем. Если мы что-то обещаем, то обязательно сделаем. Пойми и то, что мы не желаем тебе зла. Видишь ли, то, что произойдет с тобой на пути к городу, целиком зависит от тебя самого. Она хотела, чтобы ты это понял, поэтому и говорила так, чтобы ты наверняка ее услышал. Ясно тебе?

– Я не сбегу.

– Надеюсь, что нет. А если где-то поблизости прячутся твои приятели, то всем будет лучше, если они дадут нам троим спокойно добраться до города.

Немного погодя Дирк спросил:

– Она вам хорошо платит?

Сильверн рассмеялся. Лумивеста чуть повернула голову, но не оглянулась.

– Я у нее не служу. Мы друзья, я еду к ней в гости.

– Но вы же… повинуетесь ее приказам.

– Я признаю мудрость друга, только и всего. Можешь считать это приказом, но я сам выбираю, исполнять его или нет. Я ей доверяю. Может быть, и тебе стоит поверить.

– Во что?

– В то, что она поступит с тобой по справедливости. Знаешь, что такое справедливость?

– Виселица, – сказал мальчишка и умолк.

– Все может быть, – заметил Сильверн. – Ты напал на путников, без причины и без предупреждения. Да, за такое вешают. А мы могли бы перерезать тебе горло прямо здесь, на обочине, и сбросить ваши трупы в ущелье, и никто бы нам слова поперек не сказал. Но мы так не поступили. И если мы с самого начала этого не сделали, зачем нам это сейчас? Мне жаль, что твоя… знакомая умерла. Это непредвиденная случайность, я не мог спасти ей жизнь. Хотя если бы я знал о ней больше, то, может быть, понял бы, что там не так.

Дирк не ответил.

Больше на путников никто не нападал. Спустя часа два дорога пересекла густую чащу, в которой легко было устроить засаду, но деревья вдоль дороги вырубили, а местность явно хорошо охранялась. Еще через четверть мила у въезда в город стояла сторожка и два стражника навытяжку. Дирк удивленно оглядывался по сторонам. Прямой отрезок дороги вел через площадь к городским постройкам, а за ними высилась хорошо укрепленная усадьба. Сильверн сообразил, что это и есть имение Лумивесты. Ее родной дом.

Путники въехали в город.

Город был немаленьким, учитывая, что находился он очень далеко от столицы, в пограничном районе Лескории. По догадкам Сильверна, здесь проживало около десяти тысяч человек. Лумивеста наверняка знала точное число, но посторонним неприлично проявлять к этому интерес, даже праздный. Особенно праздный. Для проведения военно-топографической съемки в Разбойничьем Кряже Сильверну потребуется формальное разрешение, а не просто листок бумаги. Да, к палиону вопросов будет меньше, но нужны и соответствующие спутники. Может быть, пригласить Гравена, бывшего… спутника Лумивесты? Он тоже палион, обученный выполнять поставленные задачи, и к тому же хорошо знает местность. Кроме того, сейчас его надо увезти подальше от усадьбы, даже если он сам поймет почему.

Пожалуй, следует обратиться к Праксите, она наверняка даст абсолютно ясный совет.

Город был выстроен по плану, типичному для поселений раннего Среднецарствия: широкая дорога вела от ворот к рыночной площади, от которой в разные стороны расходились извилистые улочки. Такая застройка не создавала препятствий для торговых возков, но отряды противника наверняка встретили бы свою смерть среди каменных домов с толстыми стенами и окнами-бойницами, за которыми прятались лучники. Вражеское войско перебили бы на рыночной площади, а те, кто сбежал в переулки, за первым же поворотом напоролись бы на нож или вилы.

Сильверн много раз въезжал на такие рыночные площади, вроде бы пустынные, и знал, что из-за каждого угла, из-за плотно закрытых ставен за ним следят сотни глаз. Ощущение было не из приятных. Однако через миг площадь заполонили люди: десяток конников и два десятка стражников, одетых не для боя, а для парада. Из-за угла выбежали смеющиеся дети в сопровождении двух женщин и мужчины.

Один из конников выехал вперед. На нем был синий кожаный китель с алыми нашивками; черные пряди волос ниспадали из-под синей фуражки с эмблемой короната – серебряной луной и мечом. Красивый парень, очень бледный, как все северяне, с резкими чертами лица и ярко-синими глазами, заметными издали. Сильверн понял, что это и есть тот самый палион Лумивесты, который покамест не догадывается, что его ожидает.

Молодой человек обнажил голову, поклонился и привстал на стременах, готовясь спешиться. Сильверн невольно вспомнил свои молодые годы и всем известные романтические истории.

– Не стоит, Гравен, – приветливо сказала Лумивеста. – Мы торопимся.

С похвальной ловкостью он удержался в седле и надел фуражку.

– Как прикажете, миледи коронесса.

Дирк вздрогнул и напряженно застыл. Сильверн хотел было подбодрить мальчишку, но сообразил, что тот подскочит или закричит от любого прикосновения.

Гравен уставился на сверток, притороченный к конскому крупу.

– Миледи, это же…

– Мой спутник – Сильверн, палион и арматьер. Вас предупредили о его приезде.

Дирк затрясся мелкой дрожью.

– Успокойся, – сказал ему Сильверн. – Сейчас тебе ничего не грозит.

– Праксита с вами? – спросила Лумивеста.

Один из конников спешился, остальные расступились.

– Я здесь, миледи. Приветствую вас. И вас, пентепалион.

– И я вас приветствую, наставница, – сказал Сильверн.

Праксита кивнула. Невысокая и коренастая, она двигалась вразвалочку, по-моряцки. Ее кожаный мундир с металлическими пластинами отдаленно напоминал доспехи, а у пояса висел короткий пандектский меч, грозное оружие в умелых руках.

– Я рада наконец-то с вами познакомиться, Сильверн. Кто это с вами?

– Его зовут Дирк, – сказала Лумивеста. – Больше мы о нем ничего не знаем и на время поручаем его вашим заботам.

– Ступай к ней, – негромко сказал Сильверн мальчишке. – Веди себя хорошо. И даже не думай бежать, тебе не поздоровится.

Он помог Дирку спешиться. Мальчишка ошарашенно глянул на Лумивесту, тут же отвел глаза и нетвердыми шагами подошел к Праксите. Она ласково, но с достоинством взяла его за руку. Странно, подумал Сильверн, что ее ученики так мало о ней вспоминают, хотя она им так много дает.

– А с девочкой произошел несчастный случай, – сказала Лумивеста. – Судя по всему, она из местных. Кто-то наверняка знает, как ее зовут, так что расспросите людей. Ее следует похоронить, как положено.

Праксита повысила голос:

– Резвита!

Юная конница тут же выпрямилась в седле.

– Ваш сегодняшний урок не касается верховой езды, – продолжила Праксита, – но в нем фигурирует меч. Описание и текст заупокойной службы вы найдете в третьем томе воинского наставления, на незачитанных страницах.

Резвита отсалютовала наставнице, ловко спешилась, взяла своего коня под уздцы, подвела его к Лумивесте, поклонилась и вытянулась по стойке «смирно».

– Исполняйте, – сказала Лумивеста.

Резвита переложила труп на своего коня, бережно, но не столь умело, как Лумивеста.

Дирк замер рядом с Пракситой, в ужасе глядя на происходящее. Конечно, мальчишке страшно, но молчит он не только из-за этого, подумал Сильверн.

– Спасибо вам за встречу, – сказала Лумивеста и приветственно помахала детям. – Надеюсь, вы позволите нам немного отдохнуть с дороги, а послезавтра я всех выслушаю. Обо всех срочных делах оповестите моих секретарей.

Толпа расступилась, пропуская коронессу и сопровождающих ее конников к широкой мощеной дороге, взбегавшей по склону холма к укрепленной усадьбе. Усадебный комплекс состоял из четырех прямоугольных зданий, построенных на склоне друг за другом, как ступени гигантской лестницы. Все здания были одинаковыми: стены высотой в три этажа, круглые башенки по углам, а на крыше зубчатый парапет с прорезями бойниц для кругового обзора. Чем ближе подъезжал Сильверн, тем яснее видел, что здания строились не одновременно, а в разное время, по мере того как разрастался коронатный двор.

Сильверну неоднократно приходилось быть свидетелем того, как это происходило. Корон в очередной раз спрашивал, почему так долго не подают ужин, ему в очередной раз отвечали, что временная кладовая находится слишком далеко от временной кухни, которая слишком далеко от обеденной залы. Или выяснялось, что заседание коронатного совета придется отложить на три дня, потому что в доме нет подходящих покоев для размещения приезжего советника, либо, что хуже, занятые покои придется временно освободить от жильцов и их вещей на все время заседания, а потом снова вернуть все на место. Во многих имениях коронам приходилось строить постоялые дворы и оплачивать их содержание, чтобы хоть как-то оттянуть капитальную перестройку усадьбы.

Но рано или поздно наступал день, когда корон, приехав погостить к другому корону (или остановившись на его постоялом дворе), внезапно замечал невиданный прогресс в системах освещения, отопления и общей санитарии, после чего срочно призывал к себе строителей.

Затем все развивалось по двум сценариям: либо зодчим давали полную свободу, иногда с поразительными результатами, либо они уточняли, чего именно хочет милорд корон, а тот обводил рукой существующие постройки, мол, сделайте что-нибудь в этом роде.

В имении Лумивесты так и случилось: все четыре здания походили друг на друга. Тем не менее ясно было, что строили их в разное время. Окна становились больше, бойницы сменялись орудийными амбразурами, которые, в свою очередь, начинали выполнять чисто декоративную функцию, чтобы не нарушать общий стиль. Изменялись и способы обработки камня: место зубила заняла камнерезная машина.

«Старейшины шествуют неспешно, с достоинством, дети вприпрыжку бегут впереди», – с приятной теплотой прозвучал голос Эдеи в мыслях Сильверна.

Проехав мимо двух первых зданий, процессия остановилась у третьего – судя по всему, построенного вторым, с узкими окнами-бойницами, застекленными на современный манер. Перед домом простирался мощеный овальный двор с вечнозелеными растениями и искусственным водопадом, лучше приспособленным для местных суровых зим, чем механический фонтан. Праксита, придерживая Дирка в седле, кивнула Лумивесте и повела палионов за собой на боковую дорожку. Остальные спешились; конюхи расседлали лошадей.

Двери распахнулись. Коронесса вошла в усадьбу. Сильверн следовал в пяти шагах за ней; по правилам придворного этикета тот, кто шел за спиной корона, не приближался к нему больше чем на две длины клинка. Исключение делалось лишь для телохранителей.

За дверью оказался длинный коридор – ловушка для возможных врагов и хороший способ не впускать в дом зимнюю стужу. На стенах висели старинные шпалеры, древние доспехи, оружие и охотничьи трофеи предков Лумивесты.

В конце коридора тяжелые, окованные железом двери вели в зал приемов, способный вместить до сотни человек. Вдоль стен стояли стулья, зал был украшен со вкусом, но скромно. У дальней стены, на помосте, обитом синей тканью, стояло тяжелое резное кресло, задрапированное синим геральдическим стягом. На помосте стоял дворецкий – очень высокий и тощий, в синем камзоле с серебряными пуговицами.

Лумивеста ступила на помост, и дворецкий тут же с него сошел. Миледи коронесса со вздохом опустилась в кресло.

– Мы дома, Рапирс. Все в порядке. Палион Сильверн, позвольте представить вам Рапирса, моего дворецкого. Он добудет для вас все, что вам потребуется.

– Рад знакомству, Рапирс, – сказал Сильверн.

– Для меня это большая честь, – ответил дворецкий. – Ваши покои в третьем особняке, тут недалеко. Надеюсь, они вам понравятся.

– Мои покои здесь, во втором особняке, – пояснила Лумивеста. – Соглашайтесь. – Она повернула голову и посмотрела за спину Сильверна. – А это палион Гравен. Гравен, познакомьтесь, это Сильверн, палион и арматьер.

Гравен сделал шаг вперед и отсалютовал с нарочитым почтением.

– Я с нетерпением ждал вашего приезда, – сказал он с натянутой улыбкой, которая больше смахивала на оскал, что делало его лицо похожим на череп, а потом чуть ли не скороговоркой выпалил стандартное приветствие Ордена – долг, служение, поддержка брата по оружию и прочее. – А еще, пентепалион…

– Прошу вас, зовите меня по имени, – сказал Сильверн, протягивая ему руку. – Надеюсь, вы позволите мне обращаться к вам так же.

Гравен горячо пожал Сильверну руку:

– Да-да, конечно.

– Вот и славно. Надеюсь, у нас с вами будет время поговорить. Напомню, что я ваш гость и приглашен вашей коронессой для исполнения просьбы отсутствующего друга. Сейчас я не являюсь официальным представителем интересов Ордена.

Гравен, немного расслабившись, удивленно спросил:

– А позвольте узнать…

– Мы обсудим это позднее, – сказала Лумивеста. – Рапирс, есть что-нибудь срочное?

– Ничего особо важного, миледи, – ответил дворецкий. – На кухне загорелось масло в очаге, никто не пострадал, ничего не сгорело. На конюшне прибавление – две кобылы ожеребились.

– От Кракнела?

– Да, миледи. Великолепное потомство.

– Очень хорошо. Продолжайте.

– Доставили шторы для покоев на южной стороне первого особняка. Их готовы повесить, с вашего позволения. Костолана назвала примерную цену ремонта южной лестницы, вполне приемлемую. Она готова приступить к работе через три дня, я ей разрешил.

– Замечательно, – сказала Лумивеста. – Особенно хорошая новость про южную лестницу, я про нее совсем забыла. Еще что-нибудь?

– Необходимо решить, что делать с запасами пороха на пороховом складе. Мушкетный порох хранится там так давно, что начинает меня беспокоить. Если мы будем использовать дульнозарядные ружья, то…

– Он сейчас представляет какую-нибудь опасность? Его можно продать?

– Нет, опасности пока нет. А продать его сложно. Бочонки из-под пороха теперь стоят дороже, чем мушкетный порох.

– А если просто отдать его охотникам? Только предупредите их, что весь порох надо использовать в этом охотничьем сезоне. Торговцы на нас не обидятся?

– Нет, если мы купим у них патроны.

– То есть новые расходы. Что ж, узнай, как это лучше сделать.

– Будет исполнено, миледи.

– Спасибо, Рапирс.

Дворецкий поклонился – резко, будто раскрылось лезвие складного ножа, – почтительно кивнул Сильверну и вышел в боковую дверь.

– Я отдохну до ужина, – сказала Лумивеста. – Увидимся в обеденной зале. А вы, палион Сильверн, останьтесь на миниму.

– Миледи… – начал Гравен.

– Вы свободны, палион Гравен, – кивнула она.

Молодой человек замер, потом шумно выдохнул, поклонился и вышел.

Лумивеста с Сильверном остались вдвоем в большом зале.

Лумивеста встала.

– Не лучшее начало, – вздохнула она, глядя вслед Гравену, а потом повернулась к Сильверну. – Мне надо кое-что сделать. Не желаете ли сходить со мной в первый особняк?

Сильверн поклонился и пошел за ней.

Лумивеста приподняла шпалеру, за которой оказалась потайная дверь на лестницу, ведущую к верхним этажам. В сумрачный лестничный пролет свет попадал через потолочное окно, вдоль одной стены висели масляные фонари.

– Ход в Темный Покой скрыт гораздо надежнее, – пояснила она.

На верхнем этаже еще одна потайная дверь вела в просторную комнату, где висела люстра с газовыми рожками. Здесь стояли пять или шесть удобных кресел и различные столы; по периметру комнаты тянулись книжные шкафы, а у одной стены расположился внушительный стеллаж с картами, стол с настольными лампами и большая лупа на подвижном штативе.

По сравнению с усадьбой Странжа библиотека была небольшой – всего пять или шесть сотен книг. Сильверн заметил, что книжные шкафы выглядят новее, чем деревянные панели на стенах.

Лумивеста присела на корточки у ниши в углу, вытащила из кармана ключ и открыла невысокий шкафчик, где на четырех полках была расставлена небольшая коллекция книг.

– Когда мне было шесть лет, – сказала она, – наша библиотека состояла только из них. А еще здесь были карты, поэтому мы до сих пор называем эту комнату Картографической залой. Других книг в доме не было, если не считать сборников кулинарных рецептов на кухне, медицинских справочников в лекарне и сводов законов в отцовском кабинете. – Кончиками пальцев она погладила корешки. – Здесь сто двадцать три книги. Ровно сто двадцать три – один, два, три. Я их все знаю и наизусть помню, в каком порядке они стоят, так что с первого взгляда могу сказать, прикасался ли к ним посторонний. Да, сейчас я коронесса, и все здесь принадлежит мне, но в шесть лет моими были только вот эти сто двадцать три. Я первая их обнаружила и присвоила себе по праву находки. – Она взглянула на Сильверна с вызовом и неожиданной болью. – Ваш отец был профессором… Наверно, у вас было много книг.

– Да. А еще мы пользовались университетской библиотекой.

– В Аскореле… Тогда я об этом даже не мечтала. – Она снова обернулась к полкам. – Спустя год, когда я убедилась, что эти книги, кроме меня, никто не трогает, я попросила кузнеца сделать новый замок для шкафа и один-единственный ключ. Это был наш секрет. Хотя мой отец, конечно, все знал. Один, два, три. В те годы я думала, что это какое-то тайное знание. Чародейское. Я не знала никого из чародеев, кроме нашей врачевательницы. Но я боялась ее расспрашивать. Наверное, есть какое-то название для чародея, магией которого являются цифры и числа, но я запамятовала…

– Чарометр, – подсказал Сильверн. – И еще чаросчет. Это очень редкая магия. Я знаю только одного. А еще у одного способности к чарометрии пересилила магия музыки.

– А магия чисел ужасно сложная?

– Не сложная, но ужасная. Чарометрам свойственно выпадать из нашего мира, погружаясь в мир чисел и прямых линий. Для посторонних это выглядит настоящим безумием, но я затрудняюсь сказать, как это выглядит для самих чарометров.

– Могу себе представить, – призналась Лумивеста. – Всякий раз, как я пересчитывала книги, я их сортировала: сперва по цвету, потом по размеру, затем по названию – я тогда еще не знала про авторов. И всякий раз, приходя сюда, я проверяла, не трогал ли их кто-нибудь, оставалось ли их число совершенным и неизменным.

– И как?

– Конечно, оставалось. Всегда. А потом я и считать перестала, помнила все наизусть. Правда, мне было всего восемь…

– Восемь – кубическое число, – сказал Сильверн. – Два, помноженное на два, помноженное на два. Если бы вам было девять, то это был бы квадрат простого числа, тройки. Вы читали Шордрейка?

Невольно дотронувшись до синего корешка шордрейковских «Оглядок», Лумивеста процитировала:

– Средь пыльных книжных корешков и в ящичках столов, кто ищет, тот всегда найдет… – Она вытащила другой томик; Сильверн видел, что она могла сделать это с закрытыми глазами. – А вы вот это читали?

– Да. Это Шарлатенни, – кивнул он.

Лумивеста звонко рассмеялась. Сильверн вздрогнул от неожиданности: в последнее время он не слышал от нее такого искреннего смеха. Как будто…

«Как будто ей снова восемь, – подумал он одновременно с Эдеей, словно они взялись за руки через немыслимое пространство. – Так намного лучше. А то она все грустит и грустит…»

Лумивеста дала ему книгу. На обложке кверцийский деценион в военной форме стоял у стола, усеянного свитками и геодезическим инструментом; вдали легионеры строили мост через реку. Книга называлась «Скелет империи», причем буквы названия образовывали дугу – шутка иллюстратора, намекающая на любовь кверков к арочным конструкциям.

Позолота на корешке выглядела совсем новой.

– Первое издание, – ахнул Сильверн, раскрыв книгу.

– Думаете, оно дорого стоит? – с ребяческим изумлением спросила Лумивеста. – Даже с пятном от варенья на двести тридцать четвертой странице? И с царапинами на пятнадцатой вклейке, которые я оставила, обводя чертеж, чтобы построить модель осадного устройства? Жаль, что она не сохранилась – я ее сломала, когда завоевывала земли в западном саду.

Она резко повернула голову. Сильверн тоже посмотрел в ту сторону.

У порога стоял Рапирс, который беззвучно вошел в библиотеку.

– Прошу прощения, миледи…

– Ничего страшного. Подойдите.

В ее голосе еще слышались счастливые нотки, но звучал он вполне по-взрослому.

Сильверн отдал ей томик.

– Я, пожалуй, уйду к себе и распакую вещи.

– Погодите. Я пригласила вас в библиотеку не просто так. К тому же я знала, что Рапирс к нам заглянет. Рапирс, палион Сильверн будет проводить картографическую съемку в наших владениях, чтобы выявить проблемы основных проезжих трактов.

Рапирс кивнул. Сильверн сказал себе, что щелчок ему послышался.

– Народу мы объявим, что палион ищет место для охотничьей заимки по просьбе корона Корвариса…

– Я вот что подумал, – учтиво остановил ее Сильверн. – По-моему, не стоит скрывать истинную причину моего приезда. Многие о ней догадаются, а если кто-нибудь решит, что у меня есть секретное поручение, то не хотелось бы давать им повод гордиться своей догадливостью.

– Да, вы правы, – поразмыслив, сказала Лумивеста. – Наш первоначальный план сейчас не сработает.

Рапирс снова издал щелчок – вполне реальный, ясно слышимый горловой звук. Вряд ли Рапирс знал, что именно произошло между Лумивестой и Варисом, но Сильверн не собирался ему ничего объяснять.

– Вы будете работать с Алектой, она ведет все мои дела в коронате, – сказала Лумивеста Сильверну. – Я вас за ужином познакомлю. А чем Рапирс может вам помочь?

– Вы сможете найти оборудование для люксивации? И человека, который умеет с ним обращаться?

– По-моему, Флугир с этим прекрасно справится, – сказал Рапирс.

– Да, конечно. Попросите… нет, мы сами к нему поедем, вот он удивится. Значит, завтра мы отдыхаем, послезавтра аудиенция, потом отдыхаем после аудиенции… в общем, через четыре дня.

Еще один щелчок.

– Я все устрою, миледи, – кивнул Рапирс. – Палион Сильверн, позвольте проводить вас в ваши покои. Ваш багаж уже туда доставили.

– Спасибо, Рапирс.

Дворецкий дернул шнурок звонка. Меньше чем через миниму в дверях появилась девушка в ливрее.

– Троянда, это гость миледи, палион Сильверн. Проводи его в Сокольничий покой, пожалуйста.

Сильверн с девушкой вышли.

Из коридора донеслось:

– …зовите меня просто Сильверн, если не на людях…

Рапирс стоял, ожидая дальнейших распоряжений Лумивесты.

– Да, вот еще что, – сказала она. – Дело касается Гравена. С этого дня – и сегодня за ужином тоже – он должен сидеть вместе с военными, а не рядом со мной. Если ему захочется выбрать новую спутницу, это его личное дело.

– Будет исполнено, миледи. Мне следует уведомить еще кого-нибудь об этом изменении?

– Алекте я скажу сама, а вы известите людей по вашему усмотрению.

– А кто уведомит палиона Гравена?

– Я. Спасибо, что напомнили.

– Миледи, вам не помешало бы отдохнуть.

– Разумеется, самое время.

Рапирс ушел. Лумивеста вернула томик Шарлатенни на полку, заперла шкафчик на замок и направилась к скрытой двери в противоположном конце Картографической залы. Лестница потайного хода, оснащенная системой ловушек, вела не только в Темный Покой, но и в кабинет Лумивесты.

Как она и предполагала, в кабинете уже ждала Алекта, которая, присев на корточки, задумчиво ворошила угли в камине.

– С приездом, миледи. – Алекта отложила кочергу, встала и поклонилась.

На ней был черный камзол и длинная темно-зеленая юбка. Рыжеволосая Алекта ужасно выглядела в традиционной ливрее короната, поэтому Лумивеста особым распоряжением позволила ей носить более подходящие цвета.

Изящная и стройная, Алекта была такой худенькой, что часто подшучивала над собой: «Если я заберусь на плечи Рапирса, то в нас будет два человеческих роста высоты и половина человеческой ширины». Она родилась за два месяца до срока, в семье пивоваров; вскоре ее родители умерли от летней лихорадки. По словам врачевательницы, новорожденная выжила без какой-либо посторонней помощи, и Лумивеста подозревала, что так оно и было.

В детстве они были близки, насколько позволяли обстоятельства их рождения: две девочки почти одного возраста (Лумивеста была на два года старше) росли в одном доме и обе не знали материнской ласки. «Интересно, как сложилась бы наша жизнь, если бы мы росли в усадьбе Странжа? – подумала Лумивеста. – Наверное, мы были бы как сестры». Но в обычной жизни такое невозможно представить – ни в коронате Лумивесты, ни где-либо еще. Хотя, может быть, в Аскореле… Алекта, единственная из всех слуг в имении, получила высшее образование и диплом управляющего имуществом на факультете прикладных наук Аскорельского университета.

Лумивеста помнила, как ее отец однажды заявил: «Алекта умеет шифровать лучше любого из моих секретарей. Говорят, что обучение в университете дорого стоит, а я скажу, что нанимать глупых работников куда дороже. Изыщите средства и отправьте ее учиться».

Прислуга много лет судачила, что две девочки – сестры, во всяком случае по отцу. Лумивеста знала, что такие истории рассказывают обо всех коронах и коронессах: не важно, есть у них спутники жизни или нет, а приплод на стороне всегда найдется. Про Лумивесту такого пока не говорили, но настанет время, когда начнут рассказывать. Разумеется, существовали надежные способы доказать кровное родство, ведь от него зависело многое, но этим занимались адвокаты.

– Как ваше самочувствие, миледи? – спросила Алекта.

– Я устала. Рапирс уже отчитался о делах. Надеюсь, ваш отчет будет таким же спокойным.

– В Волчьей Пади зарубили человека. Лесоруба, бессемейного, в его же хижине, его же топором. Говорят, в отместку за нарушенное обещание. Мы ведем расследование.

– Известно, кто убийца?

– Мы выясняем. Кровной мести не будет, а виновнику назначат виру и на время отдадут его в кабалу. Разумеется, по суду коронессы.

– Разумеется.

– Сбор хмеля почти закончен. Урожай богатый. Солодосушильни работают, не переставая, и, учитывая, что прошлое лето на юге выдалось ненастным, на наш товар будет большой спрос.

– Ох, не накличьте бурю! Кстати, о погоде. Я собираюсь навестить Флугира, у нас для него есть задание. Вы не хотите составить мне компанию?

– По возможности, миледи.

– Возможность отыщется. Нужно, чтобы Флугир поездил по окрестностям и сделал серию люксивов. Он не любит покидать свою погодную станцию, но с вашей помощью я надеюсь его уговорить.

– Вы мне льстите, миледи. Но если я все же не смогу поехать с вами, скажите ему, что поездка даст ему возможность делать люксивы облаков для своих исследований, а не только люксивы ландшафта в военных целях… Это же в военных целях? Палион неспроста у нас гостит?

– Да.

– А у миледи есть что мне рассказать? Ходят слухи о каком-то трупе…

– Как быстро новость разлетелась!

– Так всегда и бывает.

Лумивеста рассказала о нападении на дороге и о его последствиях.

– Отдать мальчишку в распоряжение Пракситы – самое разумное наказание, – сказала Алекта. – Как вы думаете, девушка – его сестра?

– По-моему, да. Они очень похожи. Судя по всему, они остались сиротами где-нибудь в глуши, а когда еда закончилась, решили податься в разбойники.

– Прямо как блудные принцы.

– Да… Охотники они никудышные. Возможно, что мальчишка – единственный, кто что-либо знает.

– Не так уж и много людей живут в полной изоляции, хотя, конечно… Я попробую кое-что выяснить, но это потребует времени.

– Ничего, терпение у нас есть.

– А еще есть правдопытатель…

– Нет-нет, не стоит бередить раны, никакого преступления не произошло. Пострадали только сами неудавшиеся разбойники… – В голосе Лумивесты зазвучали западинские интонации.

– Вот вы и заговорили по-нашему. Похоже, вы потихоньку приходите в себя, миледи. Это мне на руку.

– Я дам слабину, и вы этим воспользуетесь?

– С людьми легче общаться, когда им комфортно. Но, по-моему, вы хотите мне что-то сказать.

Лумивеста вздохнула:

– Я кое с кем познакомилась. В столице. Мы… В общем, это очень личное.

– Понимаю.

– Что?

– Это настолько личное, что миледи считает нужным меня об этом предупредить.

– Да.

– Праксита часто упоминала палиона Сильверна и его консейль. По-моему, в столице вы познакомились не с ним, а с другим человеком. Вы не хотите о нем рассказать? Кстати, если он приедет в гости, то о нем будет заботиться Рапирс.

– Нет, в гости он не приедет. Это корон Корвариса, его зовут…

– Варис? – Алекта чуть повысила голос, что для нее было равносильно изумленному восклицанию.

– Вы с ним знакомы?

Лумивеста ничего не знала о жизни Алекты в Аскореле и никогда об этом не спрашивала, но теперь почему-то похолодела.

– Я о нем слышала. Он учился на год раньше меня. Мы с ним никогда не встречались. Несмотря на всю свободу общения в университете, там… существуют определенные правила.

Лумивеста мысленно отметила некоторую недосказанность в последней фразе, но не стала уточнять. Алекта выразилась очень ясно: «Мы с ним никогда не встречались». Она не лгала. И, как подозревала Лумивеста, была неспособна лгать. С холодком в груди Лумивеста подумала, что если бы Алекта познакомилась с Варисом в университете, то не вернулась бы в коронат.

Рыжие волосы были просто прекрасны, особенно когда их высвобождали из-под головной повязки, лент или плетеной сеточки. Разумеется, управлять имением приходилось круглосуточно, поэтому Лумивесте случалось видеть Алекту и простоволосой, и босиком, и с заспанными зелеными глазами…

«Ты совсем с ума сошла? Тебе мало приключений?»

– Миледи, а как же Гравен?

– Полагаю, между мной и Гравеном больше ничего нет.

– Увы, в данном случае миледи не может полагаться лишь на веру. Если вы точно не знаете, так тому и быть. Но вы должны знать; никто, кроме вас, этого знать не может. А потом об этом должен узнать и он.

– Вы считаете, так лучше?

– Я должна быть честна с моей коронессой. И я благодарна ей за ее честность.

Алекта смотрела на нее тем взглядом, который Лумивеста видела редко и никогда его не забывала: не вызывающе, не смущенно, но с невозмутимым согласием, которое не означало поражения.

Девятилетняя наследница короната могла бездумно и безрассудно подшучивать над любой из своих подруг, но этот взгляд лишал шутку всякого удовольствия и задевал больше, чем сотни упреков.

В последнюю ночь с Варисом Лумивеста тоже забылась, и он посмотрел на нее точно так же – всего лишь на миг, но взгляд больно ранил. А ведь Варис тоже наследник короната. Где и как он научился так смотреть?

– Я скажу Гравену, – ответила Лумивеста. – Мне понадобится время, чтобы подобрать слова, так что, надеюсь, вы меня за это простите.

– Миледи, на Гравена такой подход не подействует. Если вы скажете, что он больше вас не привлекает, он сочтет это вызовом и будет доказывать свою привлекательность. Если вы скажете ему о новом избраннике, будет еще хуже. Не говорите ему ничего такого, с чем он сочтет возможным бороться. Будьте надменной владычицей, которая отринула чувства слуги, как несвежую перчатку. Это он поймет и не оскорбится.

– А как бы вы поступили с Флугером?

– Я сказала бы ему, что ветер сменился, что облака рассеялись, что дождь пролился над морем. Он сказал бы мне то же самое.

– Туше.

– Этого слова вы никогда не услышите от палиона Гравена, – сказала Алекта.

– Туше и кончетта, – пересохшими губами прошептала Лумивеста.

– Я чувствую разницу, миледи. Я сразу ее заметила, как только вы упомянули об этом человеке. Гравен вас никогда не любил. И вы его не любили. На время вы были полезны и нужны друг другу, и это было хорошо, хоть я и отзывалась о нем очень резко. С самого начала было ясно, что это временно, и вот сейчас все прошло, настал черед… простите, но я не знаю, чей черед.

– Другого корона.

– Лескория – огромная страна, в ней сотни коронов, и все они переменчивы, как ветер. А в первом особняке найдутся картины, продажа которых обеспечит супругам безбедное существование.

– Вы о чем?

– Есть такая история. Не правдивее и не лживее других.

Обе надолго умолкли. Неожиданно в дверь постучали. Лумивеста не смогла выдавить из себя ни звука, но Алекта откликнулась:

– Да?

– Это Троянда, досточтимая госпожа.

Алекта посмотрела на Лумивесту. Та кивнула.

– Входите.

Горничная нерешительно вошла и протянула Лумивесте сложенную записку.

– От Рапирса, миледи.

Лумивеста взяла записку.

– Он ждет ответа?

– Нет, миледи.

– Тогда спасибо.

Троянда сделала книксен и вышла.

Замысловато сложенную записку невозможно было развернуть, не надорвав – таким способом Рапирс защищал свои сообщения от посторонних глаз, хотя ходили слухи, что кое-кто из старой челяди умеет их открывать. Правда, на такое никто и никогда не осмеливался.

Лумивеста и сама не знала секрета. Чуть надорвав листок, она развернула его и прочла:

Палион Сильверн просит подобрать ему наряд по местному фасону, а не по столичной моде. Я очень постараюсь найти что-нибудь соответствующее его весьма значительной персоне.

Р.

Инициал Рапирса напоминал пику с треугольным вымпелом – еще одно указание, что сообщение написано рукой дворецкого.

Лумивеста передала записку Алекте.

– В чем заключается важность этого послания, мы узнаем позже. А сейчас я хочу вздремнуть, иначе усну прямо за ужином, и Сильверн решит, что у западинов странные представления о хороших манерах. Шучу, шучу.

– Разумеется, миледи коронесса. Отдохните, Мериана разбудит вас загодя.

Ужинали в обеденной зале второго особняка; в особняках поновее было не так сумрачно и прохладно, но здесь все дышало стариной и привычным уютом родного дома.

Мериана выложила один из парадных нарядов Лумивесты – платье серебристо-голубой парчи. Сама Лумивеста его не выбрала бы, но, посмотрев на себя в зеркало, осталась довольна.

Она отправилась в обеденную залу. В камине горел огонь, люди уже рассаживались за столы, наливали себе пиво. Все были счастливы и веселы. Сильверн еще не пришел, но Рапирс наверняка позаботился, чтобы его вовремя разбудили.

Внезапно Лумивеста заметила, что из противоположного конца залы к ней решительно направляется Гравен. Пракситы пока не было; Гравену повезло, что наставница палионов не видит его дерзости.

Не обращая на него внимания, Лумивеста прошла к главному столу и села на свое место. Рядом с ней будет сидеть Сильверн, о чем Гравен уже наверняка знал.

Молодой человек замер, когда она прошествовала мимо, но дождался, пока она сядет, и учтиво приблизился к столу.

– В чем дело, Гравен?

– Я… обнаружил, что…

– Что? – резко спросила она, но не стала продолжать; даже если Алекта права, нет нужды поднимать его на смех перед всеми в зале.

Лумивеста очень надеялась, что нужды нет.

– …что я плохо осведомлен.

Она огляделась. В зале было шумно, рядом с ней никто не сидел. Можно было поговорить, не опасаясь, что их услышат. Главное – разговаривать спокойно, не на повышенных тонах. Лумивеста поманила его поближе.

– Вы решили, что есть кто-то еще. Это правда. И это все, что вы имеете право знать.

– Я думаю, что имею право на большее, – сказал он, но не очень громко.

Он не требовал ответа, а просто произнес первое, что пришло ему в голову.

– В таком случае подумайте еще, – обронила она. – И не смейте заводить разговор, пока я сама не сочту нужным его завести.

– Миледи…

Она отвернулась. Получилось до ужаса легко.

Гравен отошел и сел на свое место.

Подали первую перемену блюд – рыбный суп. Сильверн так и не появился. Лумивеста следила за стрелками больших напольных часов у стены и ровно через две минимы сказала:

– Что ж, начнем. Надеюсь, к нам придут припозднившиеся друзья.

Когда суповые тарелки убрали со стола, в залу вошел Сильверн. Воцарилась абсолютная тишина. На подносе задребезжала тарелка, и ее тут же придержала чья-то рука.

На палионе было длинное черное одеяние с серебряной вышивкой на груди; тяжелые складки, ниспадавшие до самого пола, перехватывал широкий пояс красной кожи с чеканными стальными бляхами.

На стене за спиной Сильверна висел портрет седовласого человека у стола с расстеленной картой. На человеке было то же самое одеяние, только у пояса висел длинный кинжал, а на лице застыло неприятное выражение.

– Извините за опоздание…

Алекта захохотала. Смех никто не подхватил.

Собравшись с мыслями, Лумивеста сказала:

– Вы наш гость, вашей вины ни в чем нет. Вас ждет место за нашим столом. Мы рады, что вы с нами. А теперь оглянитесь… – Она указала на портрет.

Сильверн обернулся.

– А, понятно, – сказал он. – Оказывается, я призрак на банкете.

Он рассмеялся. Следом захохотали и остальные. Напряжение рассеялось. Палион сел за стол, и ужин продолжился.

Подали жареные колбаски с яблоками и местным темным пивом. Их вкус был нежнее обычного. Наверное, подумала Лумивеста, повара решили испробовать новый рецепт, а из-за этого на кухне и случился пожар. Ничего страшного не произошло, а вот нововведения в нашем захолустье и правда не помешают.

Она повернулась к Сильверну, который с интересом разглядывал портрет.

– Вы, наверное, не спрашиваете из вежливости, – сказала она. – Это мой прапрадед, первый корон нашего рода. Титул он получил с помощью кинжала на поясе. Странно, что Рапирс не снабдил вас клинком.

– Он-то снабдил, – негромко ответил Сильверн. – Но арматьеры не пользуются чужим оружием, разве что в самых исключительных случаях.

– По слухам, художник чрезвычайно польстил моему предку. По всему, у него был очень вздорный нрав, но это мы с вами обсудим в другой раз. А сейчас давайте выпьем за приятную компанию и за дорогих гостей.

– С удовольствием. – Сильверн поднял бокал. – Это ваше местное пиво?

– Да, мы сами варим. Год выдался очень удачным. Может быть, мы даже протянем в усадьбу магнографные провода. Если сумеем себя обезопасить… но об этом позже.

– Да, конечно. – Он поглядел на свое одеяние. – На меня трудно подобрать одежду. Вас это не смущает?

– Нет. Рапирс решил пошутить. Он меня об этом предупредил, но я не обратила внимания.

Лумивеста пригубила пиво; действительно, очень хорошее. Она уже и так выпила больше чем достаточно, и, наверное, поэтому хотелось еще.

– У меня есть два шута, в старинном смысле этого слова, хотя погремушкой-таделиксом не потрясает ни один, ни другой, – продолжила она, не в силах остановиться. – Они все время напоминают мне, что смех – лучшее лекарство для неудобной правды. Рапирс предпочитает всем понятные шутки, а вот мой второй шут…

– Вы имеете в виду досточтимую Алекту?

– Вы с ней знакомы?

– Нет, просто уже наслышан. – Сильверн понизил голос. – Знаете, обычно говорят, что повелителя должны бояться, а его помощника – любить или наоборот… А у вас… Надеюсь, вы всем довольны, потому что вы это заслужили.

«Как он стал таким добрым, таким терпеливым, таким спокойным?» – подумала Лумивеста. Варис тоже был терпеливым – Шиара не даст соврать, – но в нем чувствовалось напряжение, какая-то ярость, засевшая глубоко в костях. Лумивеста сделала еще глоток и рассеянно поболтала пиво в бокале, как злобный старый корон из легенд Среднецарствия.

Так Варис называл отца.

На десерт подали теплый ягодный пирог с густыми сливками, легкое пшеничное пиво, чтобы мало не показалось, и чай, для тех, кто знал свою норму. Лумивеста выпила стаканчик пива – в честь короната – и перешла на чай.

Слуги убрали посуду, сдвинули столы к стенам, освобождая место в зале. Стулья составили кружком, а по полу разложили подушки. Принесли гитары.

В уголке залы собрались люди и настойчиво уговаривали кого-то. Присмотревшись, Лумивеста увидела, кто стоит в центре толпы.

– Алекта, вы так рано нас покидаете? – спросила Лумивеста.

– Пытаюсь, но меня не отпускают, – сказала она.

– Всего одну песню, – попросил кто-то. – Ну пожалуйста. А потом пойдете спать.

– Мне бы очень хотелось услышать, как вы поете, – сказал Сильверн.

– У вас очень хороший голос, палион. Вам следует выступить первым, по праву гостя. Интересно, что вы нам споете? Или расскажете историю? Тогда я останусь. – Она окинула взглядом остальных. – Да-да, а потом и я спою.

– Я не лучший рассказчик, – вздохнул Сильверн. – Вот у моего отца отлично получалось. Что ж, в его честь я попробую рассказать вам историю…

– Пандектскую? – уточнила Алекта, негромко, но перекрывая шум голосов в зале.

– Пандектскую версию одной известной истории, – сказал Сильверн.

Все одобрительно загудели. Конечно же, подумал Сильверн, их предки дали отпор кверкам; западины всегда сочувствовали пандектам, которые, не устояв, так много потеряли.

Он хорошо знал это сочувствие.

Поэтому он начал историю, которую когда-то рассказывал отец на зеленой лужайке перед университетом; шестилетний Сильверн, притулившись к отцовскому плечу, смотрел на студентов, которые сидели кружком на траве, и никак не мог понять, почему они внимают отцу, как зачарованные, когда повсюду столько всего интересного.

– Давным-давно, когда люди, рассеянные по всей земле, жили далеко друг от друга, а небо было ближе, – начал он, – Богиня в аспекте Шиары, покровительницы семян и урожая, решила пожить как равная среди простых смертных – так она делала и тогда, так она делает и сейчас. В тот раз, не знаю уж почему, Она мне не сообщила… – по зале пролетели смешки, – так вот, Она выбрала себе в спутники не Палиона, как обычно, а Длань, спутника Эвани, изобретателя и искусника. Вот только Богиня почему-то забыла, что Длань – великий плут, говорящий так витиевато, что в его словах трудно отыскать правду.

Слушатели закивали, перешептываясь. Вот и хорошо, подумал Сильверн. Он давно не рассказывал эту историю; иногда пандектское описание Богини и ее спутников – то, что все они своенравные, забывчивые и даже лживые, совсем как люди, – вызывало неясную тревогу у слушателей, которые представляли себе пандектов в виде мраморных статуй давно забытых мыслителей.

– Шиара приняла обличье босоногой нищенки, одетой в лохмотья, с расколотыми бусинами в давно не чесанных волосах. Длань стал одноглазым хромоногим горбуном, а свои ловкие длинные пальцы прятал в дырявых перчатках и рукавах. Они брели по дороге, останавливались у домов побогаче и просили хозяев хоть чем-нибудь помочь усталым путникам – дать им кружку воды, или плошку еды, или медный грошик на ночлег. В одном доме им дали напиться, в другом – швырнули горбушку хлеба с оливковым маслом, но так и не пустили на порог и не предложили отдохнуть в тени. А из самого богатого дома их просто прогнали. Еще кто-то спустил на них злую собаку. Длань вытащил из-за пазухи здоровенный мосол и швырнул его собаке. Как только собака вгрызлась в кость, раздался громкий рык, и собака в страхе убежала. Длань захохотал, но Шиара укоризненно посмотрела на него. Когда они проходили мимо небольшой хижины с крошечным садом за шатким плетнем, Длань остановился и предложил: «Давай сюда заглянем. Посмотрим, чем нас тут одарят». – «Зачем тебе это? – холодно спросила Богиня. – Чтоб ты и над ними посмеялся?» – «Все может быть. Развлечения надо искать повсюду. Мне просто интересно. В общем, тебе решать». – «Что ж, давай попробуем. Но я уже устала от твоих насмешек».

В хижине не было двери, в дверном проеме висела обтрепанная мешковина. Шаира постучала по стене; из-под пальцев осыпались крошки глины. Из хижины вышел старик, а следом за ним старуха. Одеты они были беднее самих путников, но одежда, хоть и дырявая, была чистой. Шиара снова попросила милостыню. «Мы как раз собрались ужинать, – ответил старик. – Трапеза у нас скромная, но мы будем рады с вами поделиться». Голосом духа, неслышимым для простых смертных, Длань сказал Шиаре: «Нет у них никакой еды. Они вообще уже давно ничего не ели. И вообще, лгать незнакомцам нехорошо». Старика звали Беллер, а старуху – Клара. Они засуетились по дому, накрыли скамью ветхим покрывалом, чтобы гостям было удобнее сидеть, и наполнили светильники маслом (похоже, их зажигали очень редко). Клара раздула угли в очаге, Беллер наполнил водой котелок, и старики с трудом повесили его над огнем. Клара раскрошила сухие пряные травы и высыпала их в воду, а Беллер отправился в сад. «А урожай-то созрел», – сообщил он, принеся в дом кочан капусты и полный подол спелых маслин. – «Какой у вас хороший огород», – похвалила Шиара. «Ты лжешь, совсем как простые смертные, – упрекнул Ее Длань. – Пока ты не коснулась земли своими перстами, там росли только чахлые оливковые деревца и иссохшая капустная рассада». – «Не понимаю, о чем ты, – ответила ему Богиня. – И вообще я тебе не рада». – «Мне никто не рад. Зато все радуются, когда я ухожу», – сказал Длань.

Слушатели засмеялись. Очевидно, рассказ им нравился. Что ж, проделки Длани еще не закончились. Сильверн продолжил:

– После ужина Шиара вытащила из кармана пакетик чаю, объяснив, что получила его в подаяние. Клара заварила чай, а Богиня и Ее спутник стали расспрашивать стариков о их жизни. Клара и Беллер смущенно отнекивались, что рассказывать им нечего, но вскоре выяснилось, что в молодости они много путешествовали и что давно были счастливы вместе, хотя и жили бедно. Потом порыв ветра, взявшийся невесть откуда – Шиара винила в этом Длань, – сорвал мешковину со входа, и глиняный светильник упал с крюка на стене. Богиня шевельнула пальцем, и горящий светильник медленно опустился на пол, не разбившись и не расплескав масло. Увидев такое чудо, старики поняли, кто перед ними, преклонили колена и стали молить Богиню извинить их за скромный прием. Шиара медленно опустила веки, и мир вокруг Нее и Длани замер, окутавшись сумраком. «Их надо вознаградить», – сказала Богиня. «Ты права, – ответил Длань. – Что Ты предлагаешь?» – «Я сделаю так, чтобы их сад всегда обильно плодоносил и приносил хороший урожай в любую погоду». – «Погодой повелевает Твоя сестра Корис. А от еды они растолстеют и обленятся. Они такого не хотят». – «Тогда пускай их хижина станет храмом, а они – жрецами, и все бедные странники будут находить здесь приют». – «Работы они не боятся и с радостью будут Тебе служить, но это очень утомительно. Они такого не хотят». – «Тогда я верну им моло…» – «Даже не думай! Они прожили долго и хорошо знают, что такое старость. Не заставляй их снова проходить через это. Они такого не хотят!» – «Чего же, по-твоему, они хотят, злой обманщик?» – «А Ты сама это выведай, Твоим добрым путем».

Слушатели захохотали в голос. История и рассказчик им нравились.

– Богиня направила в сумрак луч света, прямо сквозь тела Клары и Беллера, к их духу. Длань отвернулся, зажмурился и застонал, как от боли. «Ну вот, – поморщился он. – Теперь Ты знаешь». – «Нет», – сказала Шиара. «Не нет, а да. Ты все знаешь. Но Ты этого не сделаешь». – «Чтобы они умерли в объятиях друг друга? – удивилась Шиара. – Неужели они действительно этого хотят? Не сейчас, когда это греза о богах и о неведомом времени, а в тот миг, когда одному из них придет время умирать? Неужели тогда они подумают, что не хотят жить друг без друга?» – «Да-да, я понимаю, – сказал Длань. – Не очень приятно сознавать, что Тебе они поклоняются меньше, чем друг другу». – «Ты хочешь, чтобы я уговорила Смерть, – вздохнула Богиня, – хотя прекрасно знаешь, что мы наложили на это запрет. Жаль, что Палион сейчас не с нами: он знаком со Смертью». – «Мне тоже жаль, – кивнул Длань. – Палион красив и отважен, а я уродлив и глуп, не гожусь тебе в спутники. Эвани любит меня, потому что я Ей полезен, я даю Ее душе отдохнуть от торговых хлопот, но Ты все воспринимаешь иначе». Голос Шиары превратился в целый хор голосов: «А если и другие этого захотят? Люди капризны и переменчивы, Эвани наверняка тебе об этом говорила. Они находят единение в Нашем причастии, но когда-нибудь научатся находить единение в себе самих. Что будет, если все люди начнут расставаться с жизнью не из страха, а по любви? Неужели нам придется переделывать все заново и, может быть, как-то иначе, чтобы добиться других результатов?» Внезапно посерьезнев, Длань прошептал: «Все мы – Смерть: Матерь-Волчица пожирает, Палион убивает, Роза Ветров разрушает камень и вызывает бурление вод, я создаю орудия разрушения. И все мы – Твои тени». – «Прекрати!» – воскликнула Богиня. Длань застыл, как и остановленный мир смертных. «Я пришла сюда, чтобы что-то узнать, – сказала Шиара, – и теперь я это узнала». Она шевельнулась, и весь мир вокруг зашевелился. Старики заморгали и поглядели друг на друга, будто только что очнулись ото сна. «Сделайте милость, – сказала Шиара, доставая из кармана Книгу-колоду. – Вытяните каждый по карте, нам на дорогу». Старики удивились, но потом старуха со смешком произнесла: «Очень хороший обычай. Надо бы его запомнить». – «Помоги мне, приятель», – сказала Богиня. Длань перетасовал колоду и протянул ее старикам. Клара вытянула перевернутый Разлад, а Беллер – двойку Жезлов. Старуха ойкнула, ненароком порезав палец острым краем карты. Старик взял ее руку, и Клара, заметив, что у него тоже кровоточит палец, нежно поцеловала порез. Беллер сделал то же самое. «Да будет так», – сказала Шиара Длани. Старики прожили еще несколько драгоценных лет, их сад обильно плодоносил, а ветхая хижина чудесным образом не разрушалась. Но однажды, в ясный солнечный день, Клара пошла набрать воды в котелок, и ее сердце, которое всегда и всему радовалось, не выдержало. Она вскрикнула. Беллер подбежал к ней и обнял ее. Слов не было, потому что слов нет. Не знаю, что они чувствовали, не знаю, видели ли они свой конец, но когда муж обнял жену, они облеклись древесной корой, и на ветвях с одной стороны появились дубовые листья, а с другой – вязовые. Там, где только что стояли два человека, возникли два дерева – дуб и вяз – с переплетенными стволами и ветвями. Свершилось чудо. Эти два дерева стоят там до сих пор, но я не скажу вам, где именно, потому что есть вещи, которые не ищут, а только находят, вот как Богиню и ее спутников.

Сильверн закрыл глаза. Кто-то протянул ему кружку пива, и Сильверн благодарно ее осушил. Слушатели разразились одобрительными возгласами.

Он открыл глаза. Рядом с ним стояла Алекта.

– Великолепная история, – негромко сказала она. – Жаль, что кверки ничего в ней не поняли.

Сильверн удивленно взглянул на нее. Мало кто знал, о чем на самом деле говорится в этой истории. Дуб был символом Блистательной империи, а вяз – символом Пандекта; если бы эти два государства объединились, то существовали бы вечно. Отец Сильверна, разумеется, это знал, но и он воздерживался от намеков на такое толкование.

Алекта села в кресло и кивнула девушке с гитарой. Негромко зазвучали резкие медленные аккорды. Отсчитав несколько тактов, Алекта запела:

Пусть наш путь не завершен, холодный ветер лих.

Сложите здесь поклажу, ночь мы переждать должны.

Стряхните пыль с моих подошв и тени с плеч моих,

Закройте двери перед ветром, веющим с луны.

Знайте, лик неверный сей

Вырван из морских зыбей,

В ночь приносит отблеск дней

Только для игры теней.

Потеряв, не сыщешь вновь

Свежесть, прежнюю любовь.

Вера в нас не такова ли?

Обрели и потеряли.

Ее явно необученный голос обладал грубой силой, и слова песни стальным клинком пронзали грудь. «Ты верен себе, любимый, – сказала Эдеа. – Агата назвала бы этот голос незрелым, но прекрасным, как первый сок из-под яблочного

пресса».

Сильверн не ответил, чтобы Эдеа могла дослушать песню, и крепко сжал пальцы в щепоть. Эдеа вздохнула.

Лишь от стойкого душой не ускользнет добыча,

Слезы, вздохи, поцелуи вовсе не нужны,

Заприте сердце на замок, не нойте и не хнычьте,

Сомкните веки перед светом, льющимся с луны.

Виден лик неверный твой

Всем меж небом и землей,

Вечно тот, всегда иной,

Символ добрый или злой.

Дни меняет, вал вздымает,

Песню совам напевает,

Отклика от солнца ждет,

Тайну вечно соблюдет.

Не оплакивайте вечер, утро призывает,

Не могу плести словес, глаза от книг красны.

Уберите ноты прочь, напев не возникает,

Затворите сердце перед духом, веющим с луны.

Слушатели молчали, затаив дыхание, а потом разразились аплодисментами. Алекта быстро встала, поклонилась и поспешно вышла из залы.

Песни продолжались, начались танцы, но люди уже начали уходить, сначала по одному и по двое, а потом внезапно Лумивеста поблагодарила всех присутствующих, и ужин закончился.

– Вы закаленный в боях воин, – сказала она Сильверну. – Что вам еще необходимо для проведения успешной кампании?

– С вашего позволения, я загляну в библиотеку, – ответил он. – Посмотрю, что еще есть на полках, не в вашем личном шкафу…

– От него есть только один ключ, но я слишком устала, – вздохнула Лумивеста. – Что ж, все остальное в вашем распоряжении. Ропер!

Слуга подошел к ней.

– Палион желает посетить Картографическую залу. Проводите его, пожалуйста.

– Будет исполнено, миледи. Когда вам угодно, палион?

– Прямо сейчас, чтобы не задерживаться до рассвета.

Ропер принес лампу и повел его в библиотеку. Сильверн попросил не зажигать остальные светильники, а потом отыскал в шкафу томик незнакомого ему автора с описанием Врат Странсты и еще одну книгу, про пивоварение, просто ради интереса.

В коридоре Второго особняка Сильверну встретилась Алекта с розовой шелковой подушечкой в руках. От подушечки резко пахло хмелем.

– Добрый вечер, палион, – сказала Алекта. – Извините, что мне раньше не представилось случая с вами познакомиться. Мне надо кое-что сделать, но если у вас есть время…

– Я найду дорогу в свои покои, Ропер, – сказал Сильверн.

Слуга с поклоном удалился.

«Алекта» означало «избранница» или «наделенная властью». Имя было редким, потому что даже чародеи боялись навлечь магические способности на своих детей. Сильверн силой мысли осторожно коснулся ее ауры, но никакой особой магии не обнаружил.

– Миледи сообщила мне о короне Корвариса, – сказала Алекта. – Объяснила, что они познакомились в столице. Но, насколько мне известно, вы с ней приехали сюда из усадьбы Странжа.

– И то, и другое – правда.

– Я слышала о короне Корвариса, но мы с ним не встречались, – продолжила Алекта, а потом многозначительно спросила: – Вы его близкий друг?

– Надеюсь, что да. Мы знакомы много лет.

– Новые мыслители Аскореля о нем не забывают. Насколько я знаю, его близким друзьям об этом известно.

– Некоторым из друзей – да, – сказал Сильверн.

Общество новых мыслителей Аскореля неофициально называли Лигой атеистов, но даже в университете предпочитали не говорить об этом вслух. Противозаконные взгляды и убеждения не следовало обсуждать; о них было проще умалчивать.

– Наверняка вам есть о чем с ним поговорить, – продолжил он.

– Вряд ли это возможно. Если только милорд Варис не приедет к нам погостить. Что, насколько я понимаю, тоже вряд ли возможно.

– Мы с миледи Лумивестой собираемся в усадьбу Странжа на празднование Зимнего Солнцестояния. Варис тоже приедет. Я не могу говорить от имени Странжа, но я хорошо его знаю. И хотя я гость в усадьбе Странжа исключительно милостью моей консейль… («Ну и шуточки у тебя», – с напускным возмущением сказала Эдеа в уголке его разума)… я уверен, что он будет рад вас принять.

– Милорд Странж говорил мне то же самое, в Аскореле, – сказала Алекта. – Но там была не моя жизнь, а теперь возвращаться к этому уже поздно. Я имею в виду выбор, хотя, наверное, и усадьбу Странжа тоже. Как бы там ни было, палион Сильверн, я рада, что миледи коронесса там побывала. И очень рада всему остальному, что с ней произошло. По-моему, теперь ей будет легче пережить все эти долгие ночи до Солнцестояния. – Она учтиво поклонилась.

– А позвольте узнать…

– Вы наш гость, палион, и я полностью в вашем распоряжении. Но прежде всего я служу миледи коронессе, – недрогнувшим голосом ответила она и лишь крепче сжала в руках подушечку.

– Простите, у вас много дел, а я вас задерживаю. Спокойной вам ночи, Алекта. Приятных снов.

– И вам спокойной ночи, палион. Благодарю вас.

Сильверн повернулся. Шаги Алекты стихли за углом, и он снова мысленно услышал Эдею.

«Ах, милый, неужели ты не знаешь, для чего нужна подушечка с хмелем?»

– Явно не для того, чтобы легче дышалось.

Она рассмеялась щекочущим смехом:

«Нет, конечно. Если спать на подушечке с хмелем, то приснится возлюбленный».

– По-твоему…

«Если бы подушка предназначалась для самой Алекты, ты бы ее не увидел. Все, ступай читать свои книги и не забудь спросить чаю. А потом ложись спать».

В покоях, освещенных огнем камина, на кровати под тяжелым пологом Лумивеста никак не могла заснуть. Подушечку с хмелем, издевательский подарок Алекты, она небрежно отбросила в сторону.

Ей было совсем не трудно и даже не противно представлять Гравена, с довольной улыбкой спящего в этой постели. В конце концов он палион, отважный и дерзкий, а это не то же самое, что быть заносчивым и снисходительным, что бы там ни думала о нем Алекта.

Пламя в камине вспыхнуло, и вместо воображаемого Гравена она увидела Вариса, который, приподнявшись на локте, смотрел на нее… снисходительным взглядом. В конце концов, он ведь корон.

Утром, в поезде из Листуреля, когда просто было считать, что все проходит и уже прошло, первым словом Вариса, обращенным к ней, было «Привет». И он взглянул в ее заспанные глаза. А потом поцеловал ее в лоб, будто боялся показаться слишком пылким.

Смешно.

По утрам Гравен обычно поглощал сытный завтрак и отправлялся на верховую прогулку по Разбойничьему лесу или на побережье. Если Лумивеста не хотела ехать с ним, то он уезжал один.

И осуждать его за это не следует. Верховые прогулки очень приятны.

А если бы у корона были две любовницы, одна дома, а вторая – где-нибудь еще? Так поступали не только короны, часто и повсеместно. Но…

Но Лумивеста сказала Эдее с первых же миним знакомства, что их отношения с Гравеном мертвы. Это было бахвальство, пренебрежение или ложь?

Внезапно она поняла, что, в сущности, это было первым глотком свежего воздуха. С Гравеном было покончено, и когда она приехала в усадьбу Странжа, то смогла себе в этом признаться, ведь его место занял кто-то другой.

Она понимала, что Варис никогда не будет спать в этой постели, а сама Лумивеста никогда не увидит ни его коронат, ни его особняк в Листуреле. Такое разделение существовало практически повсеместно.

О любви палиона к корону слагали легенды, которые прославляли даже безответные чувства. Неудивительно, что Гравен решил рискнуть.

А вот истории о любви между коронами полнились холодным камнем, неизбывной болью, кровью и пеплом. Лумивеста и Варис хорошо знали об этом, но это их не остановило, вот и вся разница.

Лумивеста нащупала подушечку с хмелем, сунула ее себе под голову, натянула одеяло до самого подбородка и закрыла глаза. Интересно, что ей приснится… хотя вообще-то это не имеет значения. Сейчас она не спала, мечтая о Варисе, и ее дух сознавал, что Варис точно так же мечтает о ней.

Глава 7Река и дорога

Варис проснулся в сумеречном свете. Ему надоел сумеречный свет. Он повернул голову, и свет сместился. Вот, так лучше. Он попробовал двинуть ступней. Ступня послушалась. Он спустил ноги с кровати на пол, осторожно встал, а чуть погодя решился сделать пробный шаг. Удалось. Варис надел шлафрок, заботливо положенный Хламмом у кровати, и заковылял из спальни к туалетной комнате. Покамест все получалось на удивление ловко.

А вот лестница на первый этаж как будто растянулась. Сейчас главное – не упасть; что бы там ни было с головой, костей он, по счастью, не сломал. Мышцы с готовностью отозвались, и Варис с трудом сдержал желание побежать по ступенькам.

На кухне жена Хламма оставила поджаренный бекон, еще теплую буханку в хлебнице под салфеткой и четыре аккуратно отрезанных ломтика хлеба. На столе стояли масленка и розетка с джемом, а рядом лежал нож для масла – тупой, как корон в парламенте.

Варис позавтракал, выпил черного чаю с медом и решил подождать. Желудок не протестовал. Варис взял хлебный нож – размером с короткий кверцийский меч, – с зазубренным лезвием, отрезал тончайший ломтик хлеба, намазал его маслом и съел.

Потом вымыл нож и тарелки и поставил их сушиться, как любой здоровый человек.

Что ж, тело его слушалось.

Он открыл дверь на лестницу цокольного этажа, включил электрическое освещение и спустился.

Темный Покой в городском особняке Вариса был обычным чуланом под лестницей, куда вела маленькая дверь, обитая бронзовыми пластинами. Если убрать оттуда все полки, то в чулане с трудом поместился бы взрослый человек, да и то присев на корточки. В небольшом особняке холостяка с минимальным количеством слуг для тайных мыслей жильцов не требовался огромный зал. И все же дверь запиралась на сложный замок, а в дверной раме была установлена смертоносная ловушка: Варису, как корону, полагалось соблюдать традиции.

Он коснулся двери – холодная, хотя в доме тепло. Может, это просто его рука слишком горячая. О подспудном влиянии Темных Покоев на окружающих ходили всевозможные слухи, мол, накопленное там зло вызывает кошмары и даже склоняет жильцов к убийству. Что ж, слухи возникают неизбежно, к тому же им свойственно разрастаться. И все же по сравнению с тем, что творилось в питейных подвалах на Парусной улице или в Пятигранном квартале, предполагаемое влияние Темных Покоев было ничтожно.

В общем, у Вариса, как и у всех, был Темный Покой, где, как и у всех, хранились определенные предметы, требующие особого обращения, которые нельзя просто выкинуть.

Одним из таких предметов были тиски для пальцев, старинный пыточный инструмент, скорее всего сделанный в эпоху Среднецарствия, но, может, и гораздо новее; с течением времени его устройство не изменилось. Варис нашел вещицу еще совсем мальчишкой, в ящике со всякими железяками, и, не зная о ее истинном предназначении, колол ею орехи, но получалось плохо. Тем не менее он, как и любой ребенок на его месте, решил сохранить странную находку. А когда ему исполнилось десять, увидел, как ее применяют. Испытанное потрясение изменило его на всю жизнь.

На верхней полке лежала старинная кремнёвая пистоль с инкрустированной рукоятью и золоченым замком. Отец Вариса брал ее во все поездки. Вариса с детства обучили разбираться в видах оружия, и в юности он не понимал, почему отец предпочитал пистоль более современному револьверу. Как правило, однозарядная пистоль по традиции была дуэльным оружием, к тому же ею пользовался исключительно распорядитель дуэли, а сами дуэлянты могли применять все что угодно, вплоть до легкой артиллерии, что иногда случалось.

Варис знал, что расспрашивать отца об этом не стоит, а потом, когда спрашивать стало не у кого, понял, что, в сущности, пистоль выполняла чисто церемониальную функцию. Корон носил с собой оружие по праву сильного, а не для того, чтобы защищать свою жизнь.

Когда нашли карету с убитыми родителями Вариса, у отца при себе была эта пистоль – заряженная. Никто так и не смог объяснить, почему он из нее не выстрелил. Настоящая загадка. Рядом с каретой должен был лежать убитый бандит, а то и два, потому что мать Вариса тоже умела обращаться с огнестрельным оружием и стреляла очень метко.

Скорее всего загадка разрешалась просто: корона с супругой остановили люди, которых он не мог заподозрить в дурных намерениях. Тем не менее все в Корварисе утверждали, что убийство совершили бандиты.

Сейчас пистоль была разряжена; порох давно бы испортился и разъел замок. Да и вообще, символический предмет не следовало наделять особой силой.

Родители Вариса погибли полжизни назад; когда это случилось, самого Вариса не было в коронате – тогда он пользовался любым предлогом, чтобы находиться где-нибудь еще. Сначала он учился в Аскореле, потом открыл для себя Листурель, а в четырнадцать лет попросил отца назначить его своим представителем в парламенте. Варис до сих пор хранил витиеватое послание, написанное секретарем корона, в котором говорилось, что корон счел просьбу интересной и многообещающей и что он восхищен серьезными намерениями сына.

Если эти слова действительно принадлежали корону, а не являлись вымыслом секретаря, то были наивысшей похвалой, полученной Варисом от отца. Однако по неизвестным Варису причинам его просьбу так и не удовлетворили. Парламентский комитет мог отклонить предложенную кандидатуру, чтобы короны, обладающие специфическим чувством юмора, не назначали своими представителями новорожденных младенцев, скотину или неодушевленные предметы; возрастных ограничений не существовало, и иногда парламентскими представителями становились пятнадцатилетние юнцы, с переменным успехом.

Но этого не случилось. А год спустя Варис стал полноправным короном и вскоре переехал на постоянное жительство в свой столичный особняк.

Воспоминания о семье все больше походили на люксивы в старом семейном альбоме: то чопорные и скованные, то забавные и нелепые, то смазанные в резком движении, и почти все выцветшие. Варис помнил отца: его шутки, не всегда грубые и неприятные, хотя в приподнятом настроении он бывал редко. Он тоже страдал мигренями, и теперь Варис понимал, какие мучения они ему доставляли, хотя корон никогда не упоминал о боли. Он просто говорил, что гневается, и всегда называл убедительные причины своего гнева, который был резок, как молния, и останавливал мгновение, будто вспышка люксивера.

Уже не в первый раз Варис задумался, поняли ли бы они с отцом друг друга сейчас. Наверное, да, но неизвестно, сблизило бы их такое понимание.

А если бы он был в Корварисе в тот день, когда погибли родители, не случилось бы с ним то же самое? Сейчас, когда он изредка наведывался в свой коронат, его встречали с почтением, но как чужака, хотя и считали «хорошим короном». (Короны, постоянно живущие в столице, иногда именовали себя и своих собратьев Лигой Хороших Коронов.) Как полагается, Варис проводил аудиенции и выслушивал просьбы, но никто и никогда не говорил, что от него было бы больше толку, живи он в коронате.

Надо бы спросить об этом у Лумивесты. Она поймет причину такого вопроса и не обидится, а ее ответ будет очень поучителен.

Варис еще раз закрыл дверь в свое прошлое. Ему снова захотелось есть. Внезапно он вспомнил, что солдаты в походе приправляют украденные яйца порохом, если под рукой нет соли. Все человеческое всегда связано с едой или со смертью. Или с тем и другим одновременно.

Он пошел на кухню и заварил себе чаю. Скоро придет Свежта. Варис направился с подносом в гостиную, и тут в дверь постучали.

– Прошу прощения за мой внешний вид, – сказал Варис, поправляя отвороты шелкового шлафрока. – Я рад вашему визиту, но для меня еще очень рано.

– По роду службы мне приходится видеть пациентов в самых разных нарядах, а иногда и без них, – сказала Свежта. – Шлафрок вполне приемлем для врачебного осмотра.

Варис пригласил ее за стол, налил чаю и сел.

– Полагаю, вы хотите обсудить со мной недавнее происшествие.

Свежта выпрямилась, с церемонной важностью держа чашку, будто в гостях у строгой тетушки.

– Милорд, как ваше самочувствие?

– Самочувствие милорда намного лучше, благодарю вас, – ответил Варис. – По-моему, вы не впервые посещаете мрачную обитель корона.

Она рассмеялась; чашка звякнула о блюдце.

– Да, вы правы.

– Между прочим, наши с Извором фамильные обители куда мрачнее тех, о которых пишут в бульварных романах. Однако в столице разрушенные башни и жуткие подземелья давно вышли из моды.

– Очевидно, милорд никогда не бывал в главной городской больнице. Вам действительно лучше?

– Я позволю вам меня осмотреть. А как Извор?

– Особых изменений не наблюдается. Дыхание поверхностное, не такое затрудненное, как десять дней назад, но это не важно. Зрачки по-прежнему не реагируют на свет. Будьте добры, пересядьте вот сюда.

– Для вас – любой каприз, – сказал он.

Свежта улыбнулась и приступила к осмотру. Ощупав конечности Вариса, она стукнула его по коленке, посмотрела, как дернулась нога, и посветила зеркальцем в оба глаза.

– Ваши зрение и мышечный тонус в норме. Есть еще какие-нибудь признаки недомогания? Синяки или кровотечение? Что-нибудь болит?

– Только голова. Но не сильно.

– Не сильно для кого?

– Для меня, разумеется.

– Сильная головная боль ни для кого не нормальна, милорд. Это всегда симптом какого-то недуга.

– Но вы не можете сказать, какого именно.

– Вы девять часов провели без сознания, а после этого проспали полтора дня. Пациенты часто не желают признавать существующие проблемы со здоровьем, но вам следовало бы задуматься о вашем состоянии, – со вздохом сказала она. – Да, наши знания о мозге оставляют желать лучшего. Конечно, мы мало что знаем о печени и обо всех ее функциях, но можем сделать анализы и выяснить, хорошо или плохо она работает. То, что случилось с вами, – явно тревожный звонок. Разумеется, я не знаю, в чем ваша проблема и, возможно, у нас нет способов ее точно определить, однако же, надеюсь, вы доверяете моему опыту. Поверьте, если я не знаю, что именно с вами не так, то вы тем более этого не знаете.

– Туше, – сказал Варис.

– Я спрашивала у Винтерхольма, известно ли ему что-либо о вашем здоровье. Он ответил, что такие сведения он предоставляет только по предварительно оплаченному заказу, но в настоящее время никаких заказов он не принимает.

– Благодарю вас за то, как внимательно вы отнеслись к моему недомоганию, – со смешком заметил Варис.

– Благодарите своих друзей. Меня вызвали, не уведомив к кому и по какому поводу. Все это я узнала, только войдя к ним в гостиную, и очень удивилась. Впрочем, врачи коронов и других высокопоставленных особ привыкли к неожиданностям. Каждый имеет право заболеть скрытно. И все же, милорд Варис, я очень надеюсь, то, что случилось с вами, не оставит долгих последствий.

– Вы же сами поставили диагноз «временная потеря сознания из-за перенапряжения и нервного истощения».

– Безусловно, потеря сознания была временной, и произошла она именно в силу указанных причин. Но были и признаки транзиторной апоплексии. Предположительно, судя по тому, как ваши зрачки реагировали на свет. Легкое онемение правой стороны…

– Уже прошло. – Варис вытянул руку, держа на весу чашку с блюдцем; чашка не звякала.

– Оно сейчас не наблюдается, – поправила его Свежта. – Милорд, от врача, который не говорит правду, нет никакой пользы. Более того, он может причинить вред. Я подозреваю, что вы замечали эти симптомы раньше. Возможно, вы не падали, но наверняка спотыкались. А еще я подозреваю, что вы ни у кого не наблюдаетесь.

– Спросите об этом ваших коллег.

– Все мы соблюдаем конфиденциальность в отношении наших пациентов. Разумеется, в случае вашей смерти я обратилась бы с этим вопросом к коллегам, но вы живы, поэтому я и спрашиваю вас.

– Извините. И да, вы правы во всех своих подозрениях.

– И это все, что вы хотите мне сказать? – спросила Свежта.

– Да.

– Похоже, что здесь мне больше не рады.

– Вы лечащий врач Извора, вам здесь всегда рады. Но вы не мой врач, поэтому, хотя я очень благодарен вам за помощь и за конфиденциальность, наши отношения этим и ограничиваются.

– Кажется, вы больше обеспокоены тем, чтобы сохранить в тайне состояние вашего здоровья, а не тем, что можете умереть.

– Да. У меня такие приоритеты.

– Милорд, о вас беспокоятся многие. Это же очевидно. Супруги, которые пригласили вас на ужин. Винтерхольм, которого никак не назовешь сентиментальным. Милорд Извор, который говорил о вас при каждой нашей встрече. Наверное, вы не простите мне мою дерзость, но если Извор не выздоровеет, то продолжать его дело придется вам.

– Вы неправы, – сказал Варис. – Я вас прощаю.

Помолчав, Свежта добавила:

– Мне хотелось бы еще кое-что с вами обсудить. Это касается милорда Извора.

– Продолжайте.

– Несколько лет назад я познакомилась с чарокнижницей по имени Шендрей. Она родом из Вестфарена, но сейчас там не живет. С помощью своей магии она исследует возможности контакта с людьми, у которых ограниченны способности к общению. Добившись определенных успехов в работе с немыми и глухими, она сосредоточила свои усилия на тех, кто в коме. Вскоре она приедет в Листурель и, вероятно, согласится осмотреть Извора.

– А где она сейчас? В Аскореле?

– В Прусценском институте.

– Я очень рад, что связь Лескории с Ферангардом существует хотя бы в области естественных наук.

– К сожалению, никаких подробностей я не знаю. Поговаривают, она добилась некоторых успехов, хотя, как вам известно, любое применение магии не гарантирует желаемых и стабильных результатов.

– Позвольте осведомиться, что вы понимаете под «некоторыми успехами»?

– Ей удается определить, присутствует ли дух в теле, которое не отзывается на внешние раздражители. По меньшей мере в одном случае выяснилось, что больной сохранил сознание, и после интенсивного курса целительной магии его удалось вывести из комы.

– Мне очень хотелось бы с ней встретиться, если это возможно.

– Я передам ей вашу просьбу.

– Извор пользуется большим уважением и в Лескории, и в Ферангарде, даже среди тех, кто не разделяет его взглядов, – сказал Варис.

– В таком случае это будет хорошо для обеих сторон.

– Это будет очень важно для обеих сторон, – поправил ее Варис. – В таких вопросах слово «хорошо» – оценочное понятие и выражает лишь интересы отдельных личностей.

– Я давно знакома с милордом Извором и знаю, что спорить с вами не стоит, милорд Варис. И все-таки я надеюсь на лучшее.

– Как и все мы. Спасибо, Свежта. Ваш визит – луч света. Кстати, сейчас приедет Винтерхольм, в кэбе. Может быть, вас куда-нибудь подвезти?

– Нет, спасибо. Мне нужно еще навестить нескольких больных поблизости.

Она ушла. Варис скинул шлафрок, надел плотные холщовые штаны и короткий шерстяной бушлат. Сегодня он не планировал никаких деловых встреч; за пять дней его отсутствия в парламенте ничего особенного не случилось, а значит, не случится и в шестой.

Спустя полчаса появился Винтерхольм. Кэб ждал у обочины.

– Где мы сегодня обедаем?

– На болотах, – ответил Варис. – Не волнуйся, я обеспечу нам великолепную трапезу.

Кэб привез их в «Синюю розу», где Клест вручил им корзинку с аппетитно пахнущими яствами.

– Позвольте осведомиться о самочувствии милорда Извора?

– Вам никакого позволения не нужно, – ответил Варис. – Как ни печально, все без изменений.

– Что ж, будем ждать новостей, – устало сказал Клест. – Завтра я угощаю ужином Кларити и Тревана Дейна. Может быть, и вы оба к нам присоединитесь?

– Я постараюсь, – сказал Варис.

– А я никогда не отказываюсь от бесплатного угощения, – ухмыльнулся Винтерхольм. – А какое вино вы предпочитаете?

– Вообще-то я его уже подобрал…

– Тогда, может быть, виски?

– Было бы неплохо. Если можно, то алинсейский. По-моему, Треван тоскует по родине.

Варис и Винтерхольм вернулись в кэб. Клест помахал им вслед.

Экипаж проехал по узкой дороге вдоль реки и направился на западный берег Гранда, к пустоши близ южной оконечности портовых доков. Настоящими болотами эту местность не назовешь, но земля была топкой. Варис попросил кэбмена вернуться часа через три, и они пошли к середине пустоши, где отыскали каменистое, относительно сухое местечко. Винтерхольм расстелил на земле лошадиную попону, и они с Варисом приступили к импровизированному пикнику – в корзинке обнаружились теплые овсяные лепешки и яблочный пирог.

– Это здесь досточтимые Мукомьель и Рудокопс предлагают устроить выставку? – осведомился Винтерхольм.

– Они уже купили этот участок и намерены приобрести два соседних.

– Но тут ничего не размечено.

– Здесь кое-где стоят знаки, так что по закону границы очерчены. А еще сюда иногда заглядывают патрульные, проверяют, нет ли нелегальных строений. Здесь, у реки, много достаточно сухих участков для продажи, так что это не проблема.

– И все же при осуществлении односторонних инвестиционных схем принято исполнять хотя бы минимальные требования закона.

– И все законодатели об этом знают.

– Тогда в чем же здесь дело? Да, в столице так давно не было масштабной выставки, что жители с удовольствием согласятся провести ее на главном проспекте. Как по-твоему, организаторы этого самого Выставочного комитета действительно собираются устроить выставку?

– Давай взглянем на карту, – сказал Варис.

Он расстелил на попоне карту, набрал горсть гальки, протер ее носовым платком и придавил камешками углы бумажного листа.

– Сейчас мы находимся на северной оконечности Бульвара Наций, который протянется полмила на юг, параллельно реке Гранд. И место для нашего пикника выбрано прекрасно – здесь будет Павильон Алинсеи, а вокруг него разобьют parc de plaisance. Ты знаешь, что это такое.

– Видел, и не раз. Они стали очень популярны к концу Среднецарствия, когда аристократы начали менять свои замки и крепости на современные новые особняки с настоящими окнами и отоплением. Вокруг особняков разбивали парки, где владельцы побогаче строили фонтаны, эстрады и арены. В Алин-ле-Гранд есть арена, которая вмещает три тысячи человек. А вот тут что будет?

– Вот тут, напротив, будет Павильон Ферангарда. А к северу, на Бульваре Промышленности, на самом почетном месте расположится Павильон Лескории. В оставшемся углу участка построят павильон еще одной страны – какой именно, решат позднее. Или разобьют там рыночную площадь и съестные ряды.

– Надо же, – хмыкнул Винтерхольм. – Обычно устроители продумывают все до мельчайших деталей.

– Вдоль Бульвара Наций разместят павильоны других стран, а на самом бульваре установят электрическое освещение. Видишь, на карте есть приписка: «будут демонстрироваться люди в необычных национальных костюмах».

– И что, посетителям разрешат их кормить?

– Да, если они будут себя хорошо вести. А вот здесь проложат Бульвар Знаний. Предполагается, что там представят свои музейные коллекции Аскорельский университет и другие учебные заведения, а также гильдии чародеев других стран. Вот тут построят Телескопий, правда, не объясняется, как он будет работать при электрическом освещении. Да, еще есть предложение организовать «экспозицию артефактов из Листурельского дворца». Не знаю, понравится ли это Фалконеру.

– А Темный Покой не забыли? Он должен быть внушительных размеров.

Взяв карту, Варис встал, и Винтерхольм тоже. Они зашагали по пустоши.

– Здесь предусмотрено все, что должно быть на выставке-ярмарке: музеи, художественные галереи, всевозможные яства. А вон там будут давать представления.

– Миллион и один дикий зверь под одним пологом, дамы и господа! – голосом ярмарочного зазывалы выкрикнул Винтерхольм. – Дрессированная лошадь Рози исполняет трюки вместе с миллионом комаров! – Он посмотрел на карту. – А это что за длинная извилистая линия?

– Это ветка железного пути, для того чтобы посетители могли проехать по всей территории выставки. Железный путь тоже предлагается электрифицировать.

– Чтобы было меньше дыма?

– Да. Но электрогенераторы работают на угле. Судя по всему, потребуется целая подстанция.

– Которой на карте нет?

– Да, она почему-то отсутствует. А еще отсутствует система водоснабжения, канализация и подъездные дороги.

– А вот и местечко посуше, – сказал Винтерхольм. – Небольшая возвышенность, практически командный пункт. Что тут предлагается построить?

– Торговые ряды, где можно будет сдавать в аренду место для лавок и магазинчиков. И еще Зал Даров Земных, где, насколько я понимаю, любой желающий сможет разместить свою чайную, закусочную, таверну, кафе или ресторанчик. Вот тут, в конце Бульвара Наций, будет находиться Всемирный Центр, для тех государств, которые захотят участвовать в выставке, но не пожелают тратиться на целый павильон. Мне кажется, его надо расширить, чтобы не пришлось отказывать какой-нибудь стране из-за недостатка места.

Винтерхольм окинул взглядом пустошь:

– Значит, здесь Ферангард, вон там Алинсея… а тут Нимерия, Бодолинго и Короместра…

– Вряд ли кто-нибудь в Лескории слышал об этих странах, – заметил Варис.

– В Листуреле наверняка слышали. В столице жители этих стран каждый день на виду. Они за мизерную плату трудятся в порту, в доках, на верфях и в душных подвалах, но рады, что не умирают с голоду. Они сбегают с кораблей и не хотят возвращаться на родину. В Алинсее им немного лучше, потому что там всегда найдется работа для опытных моряков. Мы вообще мало знаем, как живут в других странах, но, судя по рассказам этих беглецов, их владыки вряд ли примут участие в выставке, если только в наше законодательство не внесут изменения, позволяющие торговать людьми. – Винтерхольм тяжело вздохнул. – Жалко, конечно. Задумка интересная и наверняка принесет много пользы. Но не стоит надеяться, что в Листурель приедут представители всего мира.

– Да. Мир большой, – кивнул Варис.

– Ты, конечно же, понимаешь, – сказал Винтерхольм, – что даже если Мукомьель и Рудокопс вполне искренне хотят устроить выставку-ярмарку и пригласить на нее всех на свете, их цель – нажиться, то есть получить прибыль, пусть и вполне законную.

– Да, разумеется. Но что плохого в том, что они получат законную прибыль?

– Знаешь, я могу ответить тебе только с точки зрения вора, лжеца и плута. Воры, лжецы и плуты совершают преступления лишь отчасти ради наживы. Они делают это потому, что им позволено. Очень весело прокатиться в кэбе, не заплатив за поездку, и способов для этого больше, чем медных пуговиц на мундире пристава. Но у кэбменов есть кнуты, с которыми они умеют обращаться.

– Мелкие преступления интересны своим бесконечным разнообразием, – сказал Варис. – А вот убийство, независимо от сложности замысла и общественного положения жертвы, по сути своей всегда низменный поступок. К тому же кражи и аферы вовсе не так сложны и занимательны, как про них пишут в бульварных романах или дешевых пиесах.

– Да, вымышленные преступления невозможно провернуть в действительности, – согласился Винтерхольм. – Однажды я в компании банковских грабителей побывал на премьере авантюрной драмы «Как украсть миллион марок» в театре Роз. Мои спутники решили, что это великолепная комедия.

– Погоди, это не они взяли театральную кассу в конце спектакля?

– Не могу сказать, милорд. Особенно человеку, у которого в друзьях верховный судья и гранд-капитан приставов. Кстати, как прошел ужин?

– Медленно, но верно, – ответил Варис и вкратце описал свой визит к верховному судье. – Тот, кто уверен в своей добродетели, всегда опасен, к тому же Каббельс очень влиятелен. Да, ему нельзя доверить власть, а кому можно? Скорее всего именно его пример позволит установить четкие пределы полномочий для занимаемой им должности.

– Полицейские всегда считают, что им закон не писан. Точно так же, как мелкий воришка.

– По-моему, Каббельс отличается и от тех, и от других. Он свято верует в нерушимость буквы закона. Он не только никогда не переступит границы, установленные парламентом для приставов, но и не позволит приставам их нарушать. В связи с этим возникают две проблемы: во-первых, парламент должен утвердить разумное законодательство, а во-вторых, в сердце Каббельса нет места для человеческих слабостей. Он будет незыблемо стоять на страже закона, но справедливый судия из него не получится.

– Может, проще изменить его титул? – ехидно осведомился Винтерхольм, а потом добавил: – А как тебе Фиалинта?

– Они с Каббельсом странные союзники. По-моему, она понимает разницу между людьми и законопослушными механизмами. Да, она лояльно относится к верховному судье, но прекрасно знает, что он за человек.

– Ох, это какая-то очень сложная мысль, мне ее в голове не удержать.

Они вернулись к месту пикника. Варис наполнил кружки остывшим чаем.

– Я хотел бы воспользоваться твоими услугами по сбору информации.

– Они в твоем распоряжении, – сказал Винтерхольм.

Варис передал ему слова Свежты о чарокнижнице Шендрей.

– Но ты же сказал Клесту, что не знаешь ничего нового, – напомнил ему Винтерхольм.

– Ничего нового действительно нет. Есть только смутный шанс, что кому-нибудь разрешат осмотреть Извора, и такой же смутный шанс мы получим в ответ. Если это произойдет, тогда и будет новость. Я пока не знаю, как поступить, поэтому мне и необходима твоя помощь. Насколько мне известно, Шендрей уже давно живет в Ферангарде, но я не прошу тебя туда поехать.

– Я очень рад. Нам обоим это может очень дорого обойтись.

– Однако, судя по всему, одно время она жила и работала в Лескории. Может быть, тебе удастся что-нибудь разузнать.

– Разумеется, я наведу справки, хотя, по-моему, ты упускаешь важный источник, который для меня недосягаем.

– Какой?

– Среди учеников гильдии чародеев ходят упорные слухи, что на одном из заседаний парламента ты произвел прекрасное впечатление на главу гильдии, лорда Кладена. Я не удивлюсь, если ему кое-что известно об этой чарокнижнице. И, возможно, он будет готов поделиться такими сведениями ради милорда Извора.

– Великолепная мысль, – сказал Варис. – По-моему, ты заслужил еще один обед.

– Я тебе обязательно напомню.

Варис снова взял карту, понимая, что Винтерхольму очень хочется сказать что-то еще, но он почему-то сдерживается. Варис отложил карту и скрестил руки на груди.

Понимающе кивнув, Винтерхольм произнес:

– Я сейчас своими руками надену петлю себе на шею. Как вы понимаете, милорд, обычно это не в моих правилах.

– В таком случае не буду тебя останавливать.

– Tы говоришь об этой ярмарке, как когда-то говорил о новой конституции. Нет, я не пытаюсь намекнуть, что ты якобы забросил свой предыдущий проект – такое предположение грозит мне не только удавкой, но и перерезанным горлом, – а просто хочу подчеркнуть, что подобного энтузиазма в отношении чего-либо ты не выказывал уже давно…

– Правда?

Винтерхольм начал картинно загибать пальцы:

– Значит, так: удавка, нож, а теперь прыжок в пропасть… На празднике Равноденствия ты не скрывал чувств к твоей коронессе…

– В усадьбе Странжа мы все ведем себя не так, как обычно.

– Что ж, сочтем это за «туше», ведь ты не стал опровергать выражение «твоя коронесса».

– Мне приходится опровергать его всякий раз, когда я появляюсь в парламенте. Сейчас я просто смолчал. Прошу, не вынуждай меня делать публичное заявление на этот счет, или тебе придется добавить к твоему списку пункт «стремительно несущийся поезд».

– Милорд, мне платят за осмотрительность, – сказал Винтерхольм.

В его голосе слышались плохо сдерживаемая обида и гнев. Варис хотел было извиниться, но Винтерхольм продолжил:

– Придворный шут обязан говорить правду, которую никто не скажет. – Теперь его голос звучал спокойно и резко, как стилет. – У нас есть система железных путей, построенная на деньги общества и на благо всего общества. Путешествие милорда Вариса по железным путям к Великому Разбойничьему Кряжу займет восемь или девять дней. После этого ему предстоит долгая поездка верхом, но палион Сильверн не допустит, чтобы милорд совершил ее в одиночку. Вдобавок милорд может остановиться на ночлег в усадьбе Странжа.

– Ты забываешь об Изворе.

– Отнюдь нет. Отвези его в усадьбу Странжа. Если ты считаешь, что спальный вагон для этого не приспособлен, можно заказать особый вагон или даже особый состав. А у меня есть хорошая знакомая, консейль одного палиона, которая умеет выглаживать рельсы. Возьми сиделку и обязательно пригласи Кларити; она объяснит людям Странжа, как ухаживать за Извором, и получит возможность хоть немного отдохнуть.

– А как же Треван Дейн?

– Он человек служивый, куда прикажут, туда и пойдет. Но ему лучше побыть в столице, пусть присматривает за особняком Извора. К тому же не стоит оставлять Клеста в одиночестве.

– Ты очень хорошо разбираешься в людях.

– Я постиг искусство выживания. – Винтерхольм снял шляпу, помахал ею, как шут погремушкой, и поцокал языком.

У Вариса наконец-то перестала болеть голова.

– Профессор Скорейши не воспитывал дураков.

– Позвольте с вами не согласиться, милорд корон. Нашими дурацкими шуточками мы развлекаем коронованных особ Алинсеи, и живется нам при этом лучше, чем какому-нибудь герцогу. Профессор был очень талантливым человеком, но самый большой его талант заключался в том, что он выявлял способности своих подопечных и развивал их, независимо от веяний моды или одобрения окружающих. Так он обращался с каждым из нас.

– Жаль, что я не был с ним знаком.

– Ты вложил деньги в то, чтобы его дело продолжалось. Но у меня есть еще один вопрос, более самоубийственный, чем предыдущие.

– Смерть у человека одна.

– У меня есть все основания считать иначе, но не будем сейчас об этом. Что там насчет коронов и того единственного, что древнее желания убивать? Я слышал множество историй про неудачный выбор партнеров, но любому юнцу понятно, что негоже тешить свою тыкалку, не заручившись согласием противоположной стороны. И почти все эти истории оканчиваются тем, что всех прощают, правда, не без того, чтобы кое-что кое-где пролилось. И в сказках короны и коронессы часто влюбляются в нищенок и лудильщиков с оловянными сердцами. Но легенды о любви двух коронов в лучшем случае заканчиваются смертью, а в худшем – смертью, войной и разрухой. С чего бы это, милорд?

– Ты ищешь объяснение или правду?

– А можно и то, и другое? Погода сегодня промозглая и пасмурная.

– Что ж, давай вообразим, что мы расположились у костра.

Они присели на расстеленную попону.

– Давным-давно, еще до Алостилета, короны считали себя полноправными властителями в своих владениях, можно сказать, королями. В сущности, для некоторых так оно и было. Если у тебя сильная армия, а у корона по соседству – слабая, то спустя какое-то время у тебя будет коронат побольше и мертвый сосед. Для этого нужно воевать, а у войны два исхода. И твоя победа вскоре подтолкнет соседей к объединению и очередному переделу карты. Теперь представь, что есть два соседствующих корона, а наследник у них один. Или же есть два наследника, каждый из которых хочет поделить наследство по-своему. Хотеть или не иметь – любой повод хорош для того, чтобы начать войну. Разумеется, этого недостаточно. Земля и власть – то, что якобы понятно каждому. Поэтому возникают легенды, что на коронов, которые захотели объединить свои земли, снисходит некое сверхъестественное возмездие. И все же, сколько бы ни велось войн, ни в одной не принимают участия ни призраки, ни демоны.

Винтерхольм кивнул:

– А в чем же тогда правда?

– Что ж, я попробую объяснить покороче. Ты знаком с двумя женщинами, но выбрать можешь только одну из них. Не будем задаваться вопросом почему. С каждой из них ты счастлив, и каждая счастлива с тобой. Одна – коронесса, или герцогиня, если угодно, а вторая – сиротка с улицы, такая же плутовка, как и ты, ставшая богаче коронессы. Кого ты выберешь?

– Герцогине не повезло, – сказал Винтерхольм.

– В мире редко кому везет.

– Смысл этой истории в том, что моя речь, мои манеры и мои познания будут ближе сиротке, ведь у нас с ней одинаковые инстинкты; если мы полюбим друг друга, то лишь потому, что нас свели одинаковые обстоятельства, так что я обязательно последую за ней.

– Такова логика историй, – сказал Варис.

– Истории рассказывают, какими мы должны быть, а не о том, какие мы есть. Истории никогда не упоминают, что наш образ жизни ведет к недоверию, что нам постоянно приходится притворяться и лгать изо дня в день для того, чтобы выжить. Что ж, братишка, теперь мне понятен смысл истории, и ты подтолкнул меня к этому пониманию так же, как сделал бы это Странж. Если в моем понимании обнаружится то, что потребуется вам и миледи Лумивесте, сделайте мне честь им воспользоваться, и я надеюсь, что вы не сочтете за дерзость, если я помолюсь за обе ваши души.

– Никакого вреда от этого не будет. – Варис достал из корзинки последний кусок яблочного пирога и поделился с Винтерхольмом. – По-моему, ни коронов, ни простых граждан не волновали бы наши с Лумивестой отношения, будь все абсолютно уверены, что наша связь завершится слезами и смертью. Чаще всего люди боятся, что ничего не произойдет, что все эти истории на самом деле ничего не значат.

– Извини, что я тебя рассердил, – негромко сказал Винтерхольм.

– Я не сержусь на тебя.

– Знаю.

В полдневной тишине раздался громкий стук колес. К пустоши подкатил кэб. Винтерхольм собрал в корзинку остатки пикника. Варис снова оглядел пустошь и сказал:

– Первым делом здесь необходимо организовать уборку мусора.

Они сели в кэб. Винтерхольм вышел у верфи, а Варис поехал домой и расплатился с кэбменом, оставив ему чаевые.

В прихожей Варис снял сюртук и шляпу и направился в гостиную, написать письмо лорду Кладену.

Хламм аккуратно разложил на секретере свежую корреспонденцию. В стопке выделялся большой конверт из толстой бумаги. Варис сдвинул письма в сторону и с улыбкой прочел напечатанный адрес. Он быстро сочинил письмо для главы гильдии чародеев; стандартные учтивые фразы легко приходили на ум. Время от времени Варис косился на нераспечатанное послание рядом и снова улыбался.

На это письмо тоже придется ответить, но времени оно займет гораздо больше.

В светлень в здании парламента почти никого не было; созыва парламентских заседаний в выходные дни избегали любой ценой. Работали лишь приемные некоторых государственных органов – архивы, канцелярия, налоговое управление, – да и то по экстренной необходимости, а представители всех трех ветвей власти, лишь изредка наезжающие в столицу, использовали отведенные им парламентские кабинеты как гостиничные номера.

В свое время Березар посоветовал Варису присматриваться к таким приезжим, как правило, обедневшим коронам (или чародеям, или священнослужителям). В столице у них не было знакомых, зато было право голоса. Если пригласить такого человека на ужин или в театр, то при голосовании он об этом вспомнит.

Варис предложил лорду Кладену встретиться в парламенте в светлень именно потому, что встреча пройдет в официальной обстановке, но им никто не помешает.

Сразу после одиннадцати в дверь кабинета постучали.

– Добрый день, милорд, – с поклоном сказал Кладен, переводя дух. – Лестницы между этажами… очень длинные.

– Да, здание парламента иногда называют «делом рук великанов», – сказал Варис. – К сожалению, главный лифт по выходным не работает. Есть грузовой лифт, но он у черного хода. Прошу вас, входите. Я попрошу коридорную что-нибудь принести.

В коридоре послышался голос Лейвы:

– Милорд корон, милорд чародей! Вас двое. То, что нужно. Следуйте за мной, пожалуйста.

Кладен вопросительно посмотрел на Вариса. Тот пожал плечами.

– Ну, сегодня же светлень, – сказал Кладен.

Они спустились по лестнице. Варис внимательно смотрел себе под ноги, Кладен тяжело дышал, а Лейва как ни в чем не бывало ступала по мраморным ступеням.

У двери в один из конференц-залов их встретил Вестральс, корон Блума. Он очень волновался.

– Теперь достаточно? – спросила Лейва.

– Да, вполне, – ответил Вестральс, поклонился Варису и Кладену и пригласил их в зал.

Из пятидесяти мест в зале были заняты всего одиннадцать. В первом ряду сидели две коридорные, конюх и дворник. Впереди на помосте стояли юноша, девушка и преподобная заступница Кертмантия. До Вариса наконец-то дошло, зачем Лейва их сюда привела.

Юноша, племянник Вестральса, служил писарем в архиве, а юная леди Мариса несколько месяцев назад унаследовала коронат Малентей.

Оглядев зал, Кладен заметил:

– Четверо лордов из трех ветвей власти. Все четко по закону. – Он подошел к Лейве и учтиво осведомился: – Я был хорошо знаком с отцом юной леди. Можно, я займу его место?

Лейва улыбнулась и села рядом с Варисом.

Вестральс встал рядом с юношей. Кертмантия окинула взглядом присутствующих и сказала:

– Поскольку теперь, по законам короната жениха, здесь присутствует достаточное число свидетелей, я с удовольствием начну церемонию.

Заступница Кертмантия не славилась любовью к витиеватым речам. Она провела службу с достоинством, и спустя полчаса молодые люди стали мужем и женой. Лейва дала знак прислуге, и камердинер с усталым поваром внесли в зал вино и свадебный торт.

Варис и Кладен присоединились к поздравляющим. Новобрачные счастливо улыбались и, судя по всему, очень хотели покинуть зал. Хотя церемония благополучно завершилась, корон Вестральс по-прежнему волновался – теперь потому, что требовалось найти замену на пост своего племянника.

– Он, конечно, пойдет на повышение… – рассеянно пробормотал Вестральс.

– У него теперь будет очень много дел, – возразила леди Мариса. – Но вы не волнуйтесь, дядюшка, я ни в коем случае не допущу, чтобы коронат остался без присмотра. – Внезапно она обернулась к Варису: – Спасибо, что вы пришли, милорд. Насколько мне известно, вы постоянно живете в столице. Что бы вы сказали, если бы мы решили обосноваться здесь, а в коронате назначить управляющего?

– Как вы понимаете, у меня нет ни малейшего резона критиковать такое решение, – начал Варис, и Мариса улыбнулась. – Но, по-моему, вам лучше остаться в имении. Оттуда в Листурель ходит ночной поезд, а отправить магнограмму – дело нескольких инстант. Если я правильно помню, ваш отец назначил Сулиену своим полномочным представителем в парламенте. Она все еще тут?

– Да, – кивнула Мариса. – Пожалуй, я ей тоже это предложу. Ей нравится в столице. Благодарю вас, милорд.

– Всего хорошего, миледи.

Все разошлись. По коридору с высокими сводами Лейва повела Вариса и Кладена к грузовому лифту. Идти было дальше, чем по лестнице, зато без ступенек. Лейва принесла в кабинет Вариса поднос с чаем, сыром и крекерами.

– Сладкого пирога вы уже наелись, – сказала она и вышла.

– Вы просили у меня профессионального совета, – сказал Кладен. – К сожалению, у меня ничего другого не просят, но что поделаешь.

Варис рассказал ему про чарокнижницу Шендрей и про возможность пригласить ее к Извору.

– Понятно, – вздохнул Кладен. – Разумеется, наш разговор останется между нами.

– Благодарю вас, милорд.

– Не все магические таланты одинаковы по силе воздействия, хотя мы предпочитаем говорить об этом в иных выражениях. Все и так понимают, что, например, к арматьеру или чаросплаву не обращаются за исцелением недугов, а чаромедика не просят сотворить доспехи или выковать меч. Творческая магия – самая универсальная, что, конечно же, вам известно, ведь вы знакомы с Агатой.

– Да, разумеется.

– О ней мы поговорим в другой раз, – сказал Кладен. – Вы прекрасно знаете, что ее сила мешает ей жить. Я не могу утверждать, что чарокнижник не в состоянии установить связь с дремлющим мозгом, однако в этом, по-моему, есть что-то неправильное. В лучшем случае можно охарактеризовать такие действия как ворожбу, которую лескорийские гильдии чародеев не признают магией. И ферангардские гильдии чародеев тоже.

– А Прусценский институт?

– Это знаменитый центр медицинских исследований, а не чародейская организация, – усмехнулся Кладен. – Но если не заглядывать через забор, то ничего не увидишь. – Помолчав, он серьезным тоном добавил: – Вы наверняка знаете, что в таких случаях, как у Извора, обычно приглашают чаропата.

– Да, мне говорили.

– Я попробую уточнить, правильно ли я вас понял, – вкрадчиво сказал глава гильдии. – Вы не хотите допустить постороннего вмешательства в разум Извора.

– Безусловно, это звучит глупо.

– Отнюдь нет. У магии, даже у самой сложной, есть определенные правила – для арматьера это расстояние, для чарослова – размер. Методы проникновения в разум так же разнообразны, как и сами разумы; иногда разум сопротивляется и отторгает вторжение. Обычно такие методы сравнивают с консейлем, но как раз для консейля существует больше всего правил и ограничений; более того, этот тип магии, за редким исключением, устанавливает связь лишь между двумя партнерами и на других не распространяется. Я прекрасно понимаю ваше желание не ставить подобные опыты над вашим лучшим другом, если его состояние еще не достигло критического.

– Да, покамест состояние Извора не критическое, – сказал Варис, – но бесконечно так продолжаться не может. Вдобавок следует помнить о возможности внезапного кризиса.

– Мы с вами давно заседаем в парламенте и лучше других знаем, что наступает время, когда медлить больше нельзя, – сказал Кладен. – Особенно в тех случаях, когда перед нами стоит трудный выбор. Сейчас я возглавляю национальную гильдию чародеев. Но главы местных гильдий – в Листуреле, Аскореле, Порт-Роузе и Лофтгардене – тоже осведомлены обо всех значительных событиях, имеющих отношение к магии, подобно тому как некоторые короны знают больше других.

Варис кивнул.

– Мне предоставили отчет об исследованиях чарокнижницы Шендрей, – продолжил Кладен. – К сожалению, там не сказано, в какой доле случаев она достигает успеха. Нет, это не какая-то тайна. Постоянно говорят, мол, этот чародей что-то делает, но никто не знает, эффективно ли это. Официальный отчет и его источники – дело совершенно иное. Надеюсь, вы понимаете, о чем я.

– Да, конечно.

– Вы лучше других разбираетесь в чародействе и сознаете, что оно неопределенно по своей природе. Надеюсь, вы правильно истолкуете мои дальнейшие слова. Насколько я знаю, некоторые исследователи Прусценского института пытаются найти точное философское обоснование чародейства. Пандекты столетиями пробовали сделать то же самое, но им так и не удалось. Следующую попытку сделали кверки и тоже потерпели поражение. А теперь ферангардцы совершают ту же ошибку. Впрочем, мы все учимся таким образом. Мы способны построить паровой котел, который при надлежащем уходе исправно работает, а если взрывается, то почти всегда по недосмотру человека, который его обслуживает. Возможно, в будущем чародейство станет технической дисциплиной, а не магией, но вряд ли это произойдет на нашем веку. – Он улыбнулся. – Впрочем, всем известно, что чародеи живут вечно.

– Да уж, – сказал Варис.

– Извините, – сказал Кладен. – Я забыл, что Странж – ваш близкий друг. Скажите, как он себя чувствует?

– Говорит, что его время подходит к концу. Но это тоже строго между нами.

– Безусловно. Передайте ему привет от меня. Мы ему многим обязаны.

Варис кивнул.

– Как я уже сказал, в отчете о деятельности чарокнижницы нет ничего определенного. Но у гильдий свой особенный взгляд Я предоставлю вам копию отчета, без комментариев. Скажете мне потом, что о нем думаете. Может быть, вам удастся почерпнуть из отчета что-нибудь полезное для Извора, а не удастся, никому из нас хуже не станет. Естественно, для всех остальных никакой копии отчета у вас нет и никогда не было.

– Разумеется.

– В таком случае доброго вам дня. И спасибо за приглашение провести светлень с вами. Если бы не вы, я пропустил бы свадьбу.

Сильверн проснулся, оглядел комнату, прошел в туалетную комнату, зажег газовый светильник и принял душ. Вода была не холодной, но и не горячей; Лумивеста несколько раз пыталась извиниться, но в конце концов сообразила, что Сильверн больше привык купаться в холодных ручьях, чем принимать горячий душ в усадьбе Странжа.

За окнами еще не рассвело. Лумивеста предупредила, что рано утром им предстоит долгое путешествие верхом на Западное побережье, к человеку, который умеет пользоваться люксивером для картографической съемки.

Сильверн надел бриджи и фланелевую рубаху, натянул сапоги и пошел по лабиринту коридоров к обеденной зале, но по пути отвлекся на старинный арбалет, который висел на стене рядом с кверцийским нагрудным щитком. Внимательный осмотр показал, что доспех действительно времен Блистательной империи; обнаружилась даже дыра от стрелы, пробившей печень легионеру.

«…по утрам ты очень предсказуем…»

– Наверное, старею, – вслух ответил он Эдее.

«…ты разглядываешь трофей, снятый с убитого солдата тысячу лет назад, и считаешь себя стариком…»

– Туше и кончетта, – сказал он и мысленно добавил: – Где ты?

– «Примерно в часе пути от столицы. Хочу пригласить Вариса и сиделок Извора на ужин в привокзальном ресторане. Если мне удастся их уговорить».

– И Клеста тоже?

– «Его обязательно. Нельзя все время стоять у плиты, иногда нужно сделать передышку».

– А кто останется с Извором?

– «Я по секрету договорилась с Винтерхольмом. Мы все устроим так, чтобы никто не смог отказаться. Винтерхольм посидит с Извором, а потом мы принесем ему ужин».

– Наверное, Винтерхольм привык к ночным трапезам.

– «По-моему, Винтерхольм голодал чаще, чем все мы, вместе взятые. И да, я тебя люблю».

– Ты, как всегда, напомнила мне, что нужно заботиться о других. И я тебя люблю.

– «Передай от меня привет Лумивесте. Мы уже проезжаем сортировочную станцию. Ступай завтракать, позже поговорим».

Сильверн вошел в обеденную залу. Лумивеста, в голубой рубахе и черных бриджах, сидела в одиночестве. На столе перед ней стояли блюда с бараньими отбивными, жареным беконом и булочками. Из чайника поднимался пар, но Лумивеста пила темное пиво. Сильверн сел за стол.

– Нам ехать пять часов туда и пять обратно, – сказала она. – Возьмем с собой кое-какие припасы, в дороге будем есть всухомятку.

Она протянула ему листок, на котором аккуратным почерком было написано:

ПОЛНОЧЬ

СТАНЦИЯ 028 НА СТАНЦИЮ 002

ПРОГНОЗ ПОГОДЫ ДЛЯ СЕВЕРНОЙ ПРИБРЕЖНОЙ ДОРОГИ

С РАССВЕТА ДО ПОЛУДНЯ: ЯСНО

С ПОЛУДНЯ ДО ЗАКАТА: ОБЛАЧНО, БЕЗ ОСАДКОВ

ПОСЛЕ ЗАКАТА: ВОЗМОЖЕН ДОЖДЬ

ПУСТЬ АЛЕКТА ОДЕНЕТСЯ ПОТЕПЛЕЕ

– Похоже, это не просто прогноз погоды, – сказал Сильверн.

– Флугир и Алекта уже больше двух лет в близких отношениях. Это не секрет, так что не удивляйтесь.

– Они часто видятся?

– По возможности. Флугир живет на метеостанции и всегда рад гостям. К сожалению, я не могу управлять имением без помощи Алекты, поэтому мне приходится выступать в роли злодейки. Хотя мне никто не ставит этого в вину.

– Спасибо за предупреждение.

– Когда-то я считала пятичасовую разлуку очень долгой. Но, наверное, люди к этому привыкают.

– Да, пожалуй, люди привыкают, – ответил Сильверн и услышал в мыслях: «Хорошей поездки».

В конюшне их уже ждали оседланные лошади. В дорогу путники отправлялись налегке, с собой взяли только немного еды и смену одежды, на случай если из-за непогоды придется заночевать на метеостанции. Люксивер и стеклянные пластины предполагалось погрузить в седельные сумки.

Лумивесту, Сильверна и Алекту сопровождали два гвардейца; не забыли и о лошади для Флугира. В дорожной одежде Алекта выглядела очень эффектно: светло-коричневые бриджи, сапоги и темно-зеленая бекеша, такая же, как у Сильверна, только с меховой оторочкой на манжетах и широком воротнике; из-под щегольски заломленного зеленого берета ниспадали на плечи рыжие пряди.

– Доброе утро, миледи, – поздоровалась она. – И вам доброе утро, палион.

Обменявшись приветствиями, они отправились в путь. Дорога из имения шла через город, который назывался Ближний Порт, что вполне объяснимо, учитывая его близость к побережью; жители останавливались и махали вслед путникам, Лумивеста благосклонно кивала в ответ.

Выехав из города по затененной аллее, они свернули вправо, к Великому Прибрежному тракту.

Тракт существовал вот уже семьсот лет, с тех пор как Лючия, королева западинов, решила, что ее королевству нужна обширная сеть дорог. Лючия, уроженка Алинсеи, хотела развивать торговлю, но внутренние коронаты не оценили ее замысел по достоинству, хотя жители прибрежных регионов, лишенные сообщения между собой и во всем полагавшиеся на своих восточных соседей, с радостью взялись за работу. Дорогу строили много лет. Сменилось несколько монархов, и в конце концов тракт протянулся от зеленых лугов Азафеля на юге до Северного Форта на самом краю обитаемого мира.

Проехав по туннелю, прорубленному в горах, путники увидели море.

Волны бились об утесы в пятидесяти локтях внизу, среди осыпей и одиноких скал, а дорога уходила в горы. Лумивеста указала влево, на маяк, предупреждающий корабли об опасности. Между Ближним Портом и двумя факториями на южной оконечности короната Лумивесты не было ни одной безопасной якорной стоянки, но во многих бухтах находили убежище пираты и контрабандисты, потому что добраться туда можно было только морем.

Край обрыва находился в десяти-двадцати шагах от тракта, а кое-где дорожное полотно лежало почти вровень с кромкой, но все это ничуть не напоминало тот Гибельный Прибрежный путь, который так любят описывать авторы бульварных романов и авантюрных пьес. Дорожные строители знали, что пользоваться трактом будут в любое время суток, и позаботились о безопасности людей.

Отсюда был виден северный берег соседнего короната, милах в десяти к западу.

– Это Беровен? – спросил Сильверн Лумивесту.

– Да. Корон Беровена – старый друг моего отца, мне пора его навестить. А в ясные ночи виден даже маяк, вон там, на мысе Ровени.

– По тракту часто путешествуют в ночное время?

– Вы уже собираете сведения для отчета?

– Нет смысла откладывать на потом.

– Здесь и на юге – сравнительно часто. Но в основном это почтовые курьеры. Тракт патрулируется, особой опасности нет, потому что разбойникам здесь негде прятаться. В общем, довольно приятная поездка, особенно в полнолуние.

Внезапно Лумивеста умолкла.

– «Как думаешь, о чем она вспоминает, а? Ты же вспомнил обо мне…»

– По-твоему, она…

– «Я знаю ее не лучше тебя. И, если ты не забыл, в прошлый раз, когда Варис встретил в усадьбе Странжа женщину, которая пленила его ум и сердце, все кончилось печально. Сейчас пока еще рано об этом судить, и трудности очевидны даже нам, однако надежда есть. О, мой поезд подъезжает к Гранд-вокзалу. Мне пора. Если все пойдет, как задумано, поговорим за ужином. Расскажешь мне про метеоролога».

К полудню им встретились несколько десятков верховых путников, два патруля Прибрежной гвардии и три возка, запряженных ослами. Дорожные знаки на обочине указывали путь к нескольким городам; там и сям попадались редкие деревушки, откуда до тракта долетал стук молота в кузнице и запахи съестного.

Впереди далеко в море выдавался утес; тракт расширился, образуя полукруг в полтораста локтей шириной, где стояли черные постройки, некоторые с башенками, а одна с куполом. На вышках из деревянных и железных балок виднелись ветромеры и другие метеорологические устройства. У подножия вышек паслись овцы.

Навстречу путникам вышел старик, который назвался Архилаем – он и выглядел, как пандектский мудрец, – и провел их в просторную конюшню, где с легкостью разместились бы двадцать лошадей и несколько карет. Сейчас в стойлах были только две лошади – одна для патрульного, одна для курьера – и одинокий мул.

Все спешились. Конюх предложил гвардейцам перекусить и выпить пива, а Лумивеста, Сильверн и Алекта прошли по крытой галерее в соседний дом.

В большой комнате, заставленной метеорологическим инструментарием и навигационными приборами в деревянных, медных и стеклянных футлярах, на стенах висели карты местности, короната, Западного побережья и всей Лескории, покрытые символами, которые были знакомы Сильверну, но прочесть их самостоятельно он не мог. В углу стояли высокие напольные часы с несколькими циферблатами, указывающими время в городах Лескории и других государств, фазы луны и еще какие-то астрономические феномены.

– Привет! – крикнула Алекта, заговорив впервые с начала путешествия.

В комнату вошел человек, высокий, почти как Сильверн, но донельзя сухопарый. Кожаный жилет на голое тело, просторные кожаные штаны и разношенные сапоги лишь подчеркивали его худобу.

Он поклонился Лумивесте.

– Флугир, позвольте представить вам Сильверна, палиона и арматьера, – сказала она. – Он проведет с нами зиму. Сильверн, познакомьтесь, это Флугир, главный метеоролог нашего и пяти соседских коронатов.

– Рад знакомству, палион, – звонким мелодичным голосом произнес Флугир.

Его узкое лицо с резкими чертами осветила улыбка; длинные каштановые волосы, собранные в хвост, ниспадали до самого пояса, где на широком черном ремне висели ключи и какие-то инструменты.

– Что ж, продолжайте, – улыбнулась Лумивеста.

Флугир широко раскинул руки, и Алекта, пробежав через всю комнату, бросилась к нему в объятья. Он подхватил ее и приподнял над полом – очевидно, за худобой скрывалась большая сила. Расцеловав Флугира, Алекта прильнула к его груди. Он опустил ее на пол, взял за руку и сказал:

– Миледи, весьма вероятно, что ближе к вечеру начнется дождь, а завтра будет ясная погода. Может быть, вы у нас заночуете?

Лумивеста посмотрела на Сильверна.

– Я к вашим услугам, миледи, – сказал он.

Она рассеянно кивнула и, поразмыслив, сказала:

– Нет, пожалуй, мы уедем сегодня же. Ваше гостеприимство выше всяких похвал, Флугир, но удобства здесь весьма скромные.

– Миледи имеет в виду, что вода для умывания у нас холоднее, чем у нее в усадьбе. Кстати, здесь, за холмом, есть очень неплохой постоялый двор, вас там с радостью примут. Может быть, все-таки останетесь?

– Если вы собрались, то мы поедем в обратный путь.

– Осталось упаковать еще несколько люксивных пластин. Алекта мне поможет. А вы, палион, не стесняйтесь, рассматривайте все, что вам интересно, только прошу вас, ничего не трогайте.

– Да, конечно, – ответил Сильверн. – Спасибо.

Он прошел за Флугиром и Алектой в соседнюю комнату, где стояли пять сундучков, обитых медными полосами. Два были открыты, и Флугир начал аккуратно укладывать в них склянки с химикатами и бумажные конверты.

Комната явно служила люксиваторным кабинетом, в шкафах и на столах лежало всевозможное оборудование для люксивации. Здесь царил невероятный порядок; многие люксиваторные студии, в которых доводилось бывать Сильверну, больше напоминали стеклодувню после взрыва.

На стенах висели люксивы – по большей части квадратные, в ладонь шириной, но некоторые были размером в локоть. Самым удивительным был люксив с изображением побережья Бероуна; в правом углу виднелась башня маяка, а над морем змеилась огромная молния, похожая на дерево с раскидистой кроной и толстым стволом.

Сильверн подождал немного, чтобы не помешать, но потом все-таки спросил:

– Это ваша работа?

– Да, – ответил Флугир. – Очень много пластин испортил. Как вы понимаете, мы пытались выяснить причины возникновения молний. К сожалению, мы так почти ничего и не узнали, кроме того, что молния имеет электрическую природу, но электричество ведь тоже плохо изучено. Вдобавок подобные эксперименты очень опасны, люди калечатся, иногда даже погибают.

– Милый, помнишь, когда мы с тобой только познакомились, я даже не знала, что в грозу опасно находиться снаружи, – внезапно сказала Алекта, – Так, положи это сюда.

Они продолжили паковать вещи, а Сильверн разглядывал люксивы с изображениями молний, штормов, смерчей и всевозможных облаков. Были тут и местные пейзажи, очень четкие и красивые. В одном из люксивов Сильверн узнал родовую усадьбу Лумивесты, снятую с такого ракурса, что она больше напоминала сказочный замок, чем ряд прямоугольных зданий на склоне холма. Судя по всему, Сильверну очень повезло с помощником.

Он поискал взглядом люксивы с изображением Алекты и, не обнаружив их нигде, устыдился своего любопытства. Хорошо, что Эдеа его за этим не застала, подумал он.

Наконец сборы были закончены. Небольшие сундучки, размером с седельную сумку, крепились к седлу с помощью кожаных ремней. Флугир объяснил, что в одном находился люксивер, в другом – складная тренога, запасные линзы и прочие принадлежности, а в трех остальных – пластины и химикаты для их обработки.

– Пластины стеклянные?

– Нет. Стеклянные пластины мы покупаем в Ближнем Порту и в городах по соседству или заказываем экспресс-почтой. А здесь по большей части коллодионные пластины, недавнее изобретение. Их производят химическим способом, они гибкие. Изображение получается не таким четким, как на стекле, но для ландшафтных снимков в самый раз. Вдобавок они не бьются. Напечатать люксивы можно будет в усадьбе или в нашей лаборатории.

Сундуки понесли в конюшню, а в комнату вошла какая-то женщина в черном с большой и явно тяжелой корзиной в руках.

– Ох, извините за опоздание, – сказала она. – Я вас не очень задержала?

– Нет, что вы. К тому же вы и так знаете, где что лежит. Миледи, вы помните Маркейлу?

– Да, конечно.

– Палион Сильверн, позвольте представить вам мою помощницу Маркейлу. Она чароветр и в мое отсутствие управляет всем на метеостанции.

Смущенно посмотрев на Сильверна, женщина сказала:

– Боюсь, Флугир мне льстит. Я пока еще только учусь, но уже знаю о погоде достаточно, поэтому ни в коем случае не стану ею управлять. А магические способности мы не выбираем.

– Да, они выбирают нас, – сказал Сильверн.

Маркейла удивленно взглянула на него. Сильверн почувствовал, как их магии соприкоснулись. Кивнув, Маркейла посмотрела на Алекту.

– Привет!

– Привет, Маркейла. – Алекта поставила сундучок на пол и обняла женщину. – Пожалуйста, почаще отправляй Флугиру магнограммы. Он тебе полностью доверяет, но очень беспокоится о своих барометрах.

– Обязательно, – сказала она. – Я тут принесла вам еды с постоялого двора. Пообедайте, если у вас есть время.

Все вопросительно посмотрели на Лумивесту.

– Надо же, я совсем забыла. Конечно же, мы пообедаем, ведь ужин будет поздним.

В соседней комнате, у окна, выходящего на юг, стоял широкий стол. Флугир позвал Архилая и гвардейцев, и все вместе уселись за трапезу: пирог с ягнятиной, тонко нарезанный жареный картофель и пиво, почти черное и очень вкусное.

– Оно не очень крепкое, – пояснил Архилай. – У нас тут в основном путники, им главное – утолить жажду перед долгой дорогой.

После обеда Флугир ненадолго ушел и вернулся в широкополой шляпе; под кожаный жилет он надел льняную сорочку с открытым воротом, явно не для тепла.

Сундучки приторочили к седлам, Флугир дал последние распоряжения Маркейле, и все тронулись в путь. Лумивеста и Алекта ехали первыми, следом за ними – гвардейцы, а Сильверн с Флугиром замыкали колонну.

– Извините за нескромный вопрос, – сказал Сильверн. – Вы действительно не чувствуете холода или у вас есть какая-то защита от внешних воздействий?

– Знаете, Алекта мне не поверит, но я никогда еще не проверял по-настоящему. Мой организм, как и у всех, состоит из воды, поэтому, как я полагаю, она может замерзнуть. В прохладном помещении мне жарко. В усадьбе миледи я стараюсь одеваться прилично, но в меха не кутаюсь.

– Это у вас семейное?

– Насколько мне известно, нет. А вы знаете, что означает мое имя?

– Нет.

– На местном диалекте так называют северный ветер у побережья. Меня так назвали, потому что я с младенчества сбрасывал с себя одеяло. Первоначально это слово значило «распахнутое окно». Западин – очень любопытный язык.

– Вас не обижает мое любопытство?

– Нисколько. Я тоже люблю узнавать новое и стараюсь избегать людей, которые чураются знаний. А скажите, вы когда-нибудь встречали таких же, как я? Ну, тех, кому не страшен холод.

– Да. В Брина-Коли изредка попадаются такие люди. Но там это наследственное. Их называют melegem vani, они становятся богатырями, великими героями. Правда, некоторые превращаются в великих злодеев.

– Что ж, легенды у всех одинаковы.

– В нашем полушарии – да, но, говорят, в другой части мира многое выглядит совсем по-другому.

– Вот бы посмотреть! По слухам, в Шайон-Ши бывают волны, которые способны затопить целый остров или смыть с лица земли город.

– Боюсь, что после этого вы уже ничего не увидите.

– Это не важно. Главное, чтобы уцелел мой люксивер и пластины. Только не говорите Алекте, что я это сказал.

– Да, конечно.

– Вообще-то она почти ничего не боится. Если бы мы с ней оказались рядом с такой волной, то Алекта помогала бы мне менять пластины и прятала бы отснятые в водонепроницаемый конверт со штемпелем оплаченной пересылки, адресованный лескорийскому Метеорологическому обществу. – Он посмотрел вперед, на Алекту, и негромко произнес: – Я, наверное, слишком много болтаю. На станции есть с кем поговорить – там и Архилай, и Маркейла, и местные жители в гости заходят, выпить чаю и узнать прогноз погоды, но иногда я остаюсь в полном одиночестве, приходится долго молчать. С вами такое бывает?

– Да, – кивнул Сильверн и показал Флугиру свое кольцо. – Но у меня с Эдеей консейль, поэтому мы всегда слышим друг друга.

– Давно?

– Восемь лет. Мы только два года не разлучались.

– Мы с Алектой говорили об этом, – сказал Флугир. – Вы же видите, из-за нашей службы мы часто в разлуке.

– У нас то же самое, – вздохнул Сильверн и объяснил Флугиру, чем занимается Эдеа.

– Я был бы рад с ней познакомиться. Но сюда рельсы проложат еще очень не скоро.

– Между прочим, как раз этим мы с вами и займемся.

– Да, конечно. На самом деле довольно заложить несколько бочонков пороха у Врат Странсты, хотя местным жителям об этом лучше не упоминать. – Флугир указал вправо, где от тракта отходила заросшая тропа. – Взрывчатка великолепно спрямляет пути. Когда тракт только проложили, он был намного короче. Кверки умели строить дороги. Если бы они одержали победу над Странстой, то сделали бы тракт прямым. Тут всего-то и нужно, что кирка, клин и большое количество камня.

– Некоторые считают, что, будь у Блистательной империи ружья, она бы простояла до сего дня.

– Не забывайте, мы с вами на северо-западе, – с улыбкой заметил Флугир. – Ружья ружьями, но мы все равно расправились бы с кверками, как только кто-нибудь из их караульных задремал бы на посту.

Глава 8

В некоторых коронатах существовал официальный запрет на дуэли. В Корварисе их не запрещали, хотя лесорубы и рыбаки, над которыми властвовал Варис, не проявляли к ним ни малейшего интереса. Предполагалось, что старый образ жизни противостоит новым веяниям, как застой противится переменам, но на самом деле все определялось предпочтениями каждого отдельного корона и тех советников, к которым корон прислушивался. Только в Листуреле были три официальных общества Противников дуэлей. Само собой, вопрос о дуэлях рассматривался и при обсуждении конституционных реформ.

– Есть области, где можно изменить законодательство и надеяться на соответствующие перемены в обществе, – объяснял Извор. – Наделив правительство формальным правом собирать армию, не стоит полагать, что гвардии коронатов и частные военизированные отряды, с их роскошными мундирами и с их нелюбовью к муштре, внезапно исчезнут, но можно надеяться, что они утратят свою воинственность и начнут выполнять исключительно церемониальные функции, а в конце концов и вовсе превратятся в органы местной полиции, клубы по интересам и ассоциации ролевых игроков. Однако же в других областях обществу необходимо сначала осознать, что оно может без чего-то обходиться, и только потом объявлять это вне закона. То же самое с дуэлями. До тех пор, пока люди полагают это делом чести, они будут драться на дуэлях. До тех пор пока считается, что победитель совершил благородный поступок, рискуя собственной жизнью ради защиты чего-либо, выживший – единственный, кто может предстать перед судом, – будет оправдан. Закон, необязательный к исполнению, наверняка попытаются нарушить. Неисполнимый закон будет нарушен непременно. А поскольку участники дуэли не выходят на поединок с намерением его проиграть, нам остается только надеяться, что число возможных участников среди населения уменьшится само собой.

– И когда же нам ждать изменений? – спросил Варис, прекрасно зная ответ, но желая услышать его от Извора.

– Когда честь либо придет в такой упадок, что люди не захотят за нее умирать, либо достигнет таких высот, что убийство ради чести будут считать последним доводом негодяя. Так или иначе, я определенно не доживу до таких времен, а вот вы, Варис, может быть, с этим еще столкнетесь.

Особо надеяться на это Варису не приходилось.

– Когда приходится воровать ужин, риск очень велик, – ровным голосом заметил Винтерхольм.

– Да, занятно, – сказал Варис. – Потому что хлеб воровали и воруют с тех самых пор, как его начали печь. Думаю, из каждых трех буханок одна исчезала, стоило пекарю отвернуться. И эта истина куда важнее любых скрижалей закона.

Примечание редактора