— Транзит ту Шеннон.
— Ноу трансит ту Шеннон, — ответил он и тоже чуть не заплакал.
— Мен оф «Аэрофлот», — сказал я, и он понял, что не отвертится от меня никогда и ни за что в жизни.
Нечеловечески скрипнув зубами, он показал мне куда*то в сторону выхода из аэропорта. Мы вышли, он поставил меня и жестами показал, что на некоторое время отлучится. Я крикнул ему в спину:
— Мен оф «Аэрофлот».
В ответ он побежал еще быстрее, но я понял, что он вернется, может быть, даже с меном из «Аэрофлота». Оказалось, нет — он побежал за своим автомобилем, оставленным на стоянке. Он понял, что борьба со мной бессмысленна, и понял правильно — я бы от него ни за что не отстал: человек, сделавший в воскресенье визу, может все.
С изумлением я увидел, как он, сидя за рулем, подъезжает ко мне с другой стороны аэровокзала на автомобиле, показывает, чтобы я садился рядом. Я сел, закрыл дверь.
— Мен оф «Аэрофлот».
— Йес! Йес! Йес! Мен оф «Аэрофлот»! Лондон. Лондон. Мен оф «Аэрофлот».
Мы едем по интереснейшей дороге, я разглядываю окрестности Лондона и, слегка уже успокоившись, радуюсь: все-таки как хорошо! Непонятно, почему нет транзита ту Шеннон, но зато я в Лондоне. Сейчас, вероятно, мы найдем мена оф «Аэрофлот». Доезжаем до советского посольства, он пальцем показывает мне на домофон. Я нажимаю кнопку, говорю:
— Здравствуйте, я — Соловьев, лечу в Шеннон, а транзита почему*то нет.
— Я дежурный по посольству, — отвечает домофон. — Мы ничего о вашем приезде не знаем, сегодня воскресенье, открыть вам не можем. Это несерьезно.
— Хорошо, — говорю я. — Серьезно или несерьезно, разберемся потом. У меня нет ни денег, ни места, где остановиться, я не знаю языка.
— Это ваши проблемы.
— Тогда я буду звонить послу.
— Посол в Ирландии.
— Так он же уехал встречать меня! А я здесь.
— Никаких поручений он нам не передавал. В посольстве никого нет. Помочь вам ничем не могу.
— Мен оф «Аэрофлот», — кричит из-за моей спины в тот же домофон английский начальник паспортной службы. Он понимает, что если как*то сейчас не пристроит меня, то, наверное, уже до конца дней я буду жить в его семье, беспрерывно требуя транзит ту Шеннон. Из домофона ему что*то длинно отвечают по-английски, из чего я понимаю, что ему объясняют, где в воскресенье в Лондоне (часов 5 дня уже было) может находиться «мен оф „Аэрофлот"». Это, в общем*то, задачка на сообразительность для людей, хорошо знающих быт и нравы советских загранработников в Англии.
Никому не догадаться, где мы нашли этого фраера. Дай Бог здоровья этому начальнику паспортного контроля, он его нашел. И нашел его в Советском культурном центре, где тот со всей семьей смотрел фильм «Тревожный месяц вересень». Вытащили его из зала, он уставился на меня перепуганными глазами. Впечатление, будто я свалился откуда*то с изначальным намерением разрушить всю цельность и гармонию его жизни. Мой английский опекун что*то долго объяснял ему, повторяя слова «трансит ту Шеннон», «Мен оф „Аэрофлот"» и «Их бай Лондон». Тот слушал все без улыбки, с лицом скорее трагическим.
— Старик, чего он говорит, хоть объясни мне, — спросил я «аэрофлотовца».
— Сложное дело. Ты прилетел в двенадцать часов пятнадцать минут. А в двенадцать часов Хитроу закрыло все внутренние линии — бастуют диспетчеры. Я слышал, что посол туда улетел, но куда тебя сейчас девать, просто не представляю. Я говорю этому типу, чтобы он взял тебя с собой обратно и при первой же возможности отправил, а он даже не хочет об этом слышать.
— Да и я с ним не поеду. Раз уж я тебя нашел, то уж извини, давай отправляй — такая твоя работа.
Он замахал руками:
— Никакая это не моя работа!
— Как не твоя, — говорю я, доставая свой «аэрофлотовский» билет. — Что там написано про случай отмены рейса?
— Да, да, да. Но это все чистая проформа. Куда тебя девать, я не знаю.
Воспользовавшись нашей склокой, англичанин сел в машину и укатил, а мы остались с мен оф «Аэрофлот» у культурного центра.
— У меня нет денег вас содержать, — говорил «мен» мне, нервно расхаживая по тротуару. — Я не могу снять вам гостиницу, я не знаю, как долго эта забастовка продлится. Обычно такие забастовки долгими не бывают, но кто знает?.. Что делать?
И вдруг его осенило.
— Ну-ка, поедем в одно место, там вы переночуете.
— А что это за место?
— У вас будет отдельная комната, кровать, душ, вы переночуете. Я дам вам свой телефон. Вы мне будете звонить через два-три часа, я буду держать связь с аэропортом. Как только объявят самолет на Дублин, я вас тут же отвезу.
— А есть? Я есть хочу…
Он долго сопел, с диким неудовольствием вытащил десять фунтов, потребовал расписаться за них, потому, что якобы права выдавать их он не имеет, для этого забастовка должна быть зарегистрирована.
Я махнул на все рукой, сказал «Поехали», хотелось присесть, отдохнуть, вымыться — с утра на ногах, устал смертельно. Мы сели к нему в машину, едем. Район довольно приличный, недалеко от центра, вокруг классические английские особняки. У одного из них мы остановились, мен оф «Аэрофлот» вынимает из кармана ключи, открывает, заходим в холл, прилично обставленный, сворачиваем направо, он открывает дверь, мы входим в комнатку; скромную, аккуратную, со столом и кроватью.
— Будете жить здесь. Вот номера моих телефонов. Вечерком позвоните, думаю, где*то ночью вы улетите.
Он оставил мне ключи, уехал. Я положил ключи в карман, помылся, прилег, спать не хотелось. Все-таки я в Лондоне, и, наверное, единственный вечер. Хорошо бы выйти, взглянуть на город, но куда пойти — не знаю, стараюсь припомнить названия улиц — ничего, кроме Трафальгар-сквер, из головы не извлекается. Думаю, ладно, доберусь как-нибудь до Трафальгар-сквер, а там — центр и там дворец близко, там все и посмотрю. Закрываю свой номер, слышу — где*то поблизости включен телевизор. Дай-ка я спрошу у людей, как мне проехать.
Телевизор, как оказалось, стоял на кухне, в углу. Кухня была большая, на три или четыре плиты, шла премьера фильма Дзефирелли о Христе. На большом экране Иисус говорил что*то ученикам, в кухне сидело человек пять, обстановка живо напоминала офицерский дом отдыха. Кто*то в тренировочных штанах читал газету «Правда», молча жуя яичницу, кто*то вскрывал шпроты, кто*то варил макароны. Между собой никто не разговаривал — я понял, что это какая*то шпионская хаза, может квартира связников. При моем «здрасьте» на меня еле-еле подняли глаза, не улыбнувшись, ни о чем не спросив, не удивившись русскому гостю. Каждый продолжал свое занятие молча, не глядя на других. Мен оф «Аэрофлот» от жадности засадил меня на какую*то шпионскую явку перекантоваться пару часов до отлета.
Я постоял в дверях, переминаясь, никакой реакции на свое появление не дождался, спросил:
— Как проехать до Трафальгар-сквер?
Тут все, бросив свои занятия, с изумлением на меня посмотрели. Видимо, это было чем*то новым в их шпионской практике, чтобы нового связника не проинструктировали о такой простой вещи. Сначала они долго молчали, испытующе на меня. глядя (не провокатор ли?), потом какой*то доброхот объяснил, как идти, на какой автобус сесть, как доехать.
— А как я узнаю, что это Трафальгар-сквер?
Пауза стала еще более нехорошей.
— Водила объявит.
— Но он четко скажет? Я английского не знаю.
Тут уже воцарилась такая тишина, что я понял, больше уточнять не нужно.
— Впрочем, найду как-нибудь, — сказал я, придав голосу беззаботность, и ушел.
Я дошел до автобуса номер сорок девять, влез на второй этаж, доехал до Трафальгар-сквер, вышел, погулял, походил по окрестным улицам. Солнце стало садиться, зажглись фонари, пора возвращаться. Я запомнил остановку, от которой ехал, — «Олимпия-холл». Остановка шикарная, где*то в хорошем месте. Зашел купить что-нибудь на ужин, сел опять на автобус номер сорок девять, доехал до «Олимпия-холл», нашел свой особняк, открыл входную дверь: в доме было тихо-тихо, никого не видно. Фильм про Христа уже кончился, кухня пуста. Я прошел к себе в комнату, включил свет, наломал белого хлеба, вскрыл пакеты со свежайшей ветчиной и колбасой, открыл пиво, поел, прочитал две страницы «Достоевского об искусстве», позвонил мен оф «Аэрофлот», узнал, что до утра могу спать, лег в белоснежную постель и с невообразимым удовольствием заснул.
Проснулся — в комнате светло, за окном — солнце, не иначе как проспал свой трансит ту Шеннон. Почему*то встали часы, и я даже примерно не представлял, сколько времени.
На мне были арабские трусы (все мужчины-интеллектуалы ходили тогда в таких трусах по причине их массированного завоза в СССР из дружественной ОАР) средней свежести — все-таки предшествующий день был не из легких; я был босиком, выходить из дома не собирался, хотел только узнать время. Зашел на кухню — пусто, ни малейших следов чьего-либо присутствия — ни шпрот, ни газеты «Правда», ни макарон. Поднялся на второй этаж, увидел двери: позвонил в одну, в другую — никто не ответил. Значит, никого нет дома, в особняке я один.
Я спустился к телефону, стоявшему на притолоке у входной двери, сел рядом на той же притолоке, чтобы не касаться ногами холодного пола, стал набирать номер мэн оф «Аэрофлот».
В этот момент входная дверь приоткрылась — с улицы со звоном бросили сетку с молоком. Такая у них манера развозить молоко, чтобы его забирали как можно быстрее. У мен оф «Аэрофлот» было занято, из приоткрытой двери тянуло холодом, я попытался, не переставая набирать номер, закрыть дверь.
Дверь не закрывалась — мешала сетка, за что*то зацепившаяся и не желавшая втаскиваться в холл. На секундочку отложив трубку, я вышел на улицу, затолкнул сетку внутрь и с ужасом увидел, как за нею следом закрылась и защелкнулась на английский замок входная дверь. А я, без документов, без ключей, без номеров телефонов, в арабских трусах, босой, стою где*то недалеко от «Олимпия-холл» в Лондоне у советского шпионского гнезда, и что мне теперь делать и куда обращаться, бог ведает. Это была одна из самых страшных минут, какие я только переживал в своей жизни. Ужас! Страшный, нечеловеческий ужас!