— Какая прелесть! Это как «Сто дней после детства», только еще лучше, только еще лучше!
С этими криками она побежала к Збандуту и буквально через двадцать минут вернулась от него, неся бумагу с вожделенной суммой прописью «Одна тысяча двести пятьдесят рублей» и резолюцией — «К выплате».
— Когда можно двинуть к окошечку? — поинтересовался я.
— Знаете, как раз сегодня в кассе есть деньги. Только давайте сначала заключим с вами договор. Когда будет готов сценарий?
— А какой у вас максимальный срок? Знаете, это все-таки не шутка, Пушкин, Одесса, хочется всерьез поработать…
— Максимум год… Только не тяните, давайте скорее… У нас есть такой чудесный режиссер…
Тут меня в первый раз посетило это болезненное ощущение, словно бутылочным осколком провели по коже головы.
— Как режиссер?!
— Вы пишете сценарий для кого?
Я быстро сообразил, что, если буду двигать в режиссеры себя или какую*то еще кандидатуру, можно остаться вообще без аванса. К тому же никакого желания ставить именно этот сюжет поначалу не возникало.
Хотелось побыстрее схватить купюры, смыться и вспоминать об этой истории, как о шелесте прошлогодних акаций. К этому времени Генка Шпаликов уже успел разъяснить мне, что лучшая для сценариста судьба — стать «Пушкиным заявок»: оставить на всех студиях по писульке, получить за каждую по тысяче двести пятьдесят рублей и жить себе припеваючи. А заявки потом как-нибудь спишут…
Я не стал спорить, не стал выяснять фамилию будущего постановщика — получил быстренько деньги и действительно убежал. Вернул Трунину долг, и за четыре последующих вечера мы с ним просадили сотен шесть или семь (Таня в этом деле тоже помогала, но слабо: ела мало, пила и того меньше). Это были счастливейше просаженные деньги, а далее, удостоверившись, что Танина жизнь и нравственность вне опасности (тем более и Вадик обещал оберегать честь и достоинство молодой актрисы), я с оставшимися пятью сотнями улетел и забыл о своих обязательствах как о страшном сне.
Не тут*то было. Я не учел бойцовского характера Тамары Хмиа-дашвили. Через два месяца в телефонной трубке раздался ее голос:
— Как наши дела?
— Какие дела? — искренне удивился я, силясь вспомнить, кто это и о чем идет речь.
Отвечено было, что звонят из Одессы и речь идет о сценарии. В голове тут же зашевелился обездоленный участник съемок «Броненосца „Потемкина"»…
— Нет, нет, о «Потемкине» не надо. Мы же договорились о Пушкине…
— Да, да, я работаю, обязательно напишу…
Каждые два месяца она звонила, торопила, говорила, что режиссер ждет. Через год я был вынужден написать этот сценарий — понял, что Тамару эта история настолько очаровала, что никакого списания аванса она не допустит. Генка научил меня, что после написания заявки лучше вообще ничего не писать, а прямо списывать аванс под творческую неудачу. «Если у тебя со студией хорошие отношения, — говорил Шпаликов, — они это сделают с преогромным удовольствием и заключат с тобой новый договор».
На это, честно говоря, я и рассчитывал. Но Тамара не хотела и слышать про ни про какие «творческие неудачи». Выхода не было.
— Ну как, написали? — спросила в очередной раз Тамара.
— Написал.
— Тогда прилетайте.
— У меня денег нет.
— Мы оплатим.
Я прилетел, Одесса уже не выглядела приветливой и светлой. Тани в Одессе не было, было скучно. Трунина уже не было тоже — гебисты отчаялись получить от него сценарий и погнали его. Да ему и самому уже не резон было сидеть в Одессе: мама, жившая в этом городе, умерла.
А я привез текст, шелестящий тем еще настроением, той весной, теми акациями.
Тамара прочитала, захлопала в ладоши:
— Ой, да это лучше в сто раз, чем «Сто дней после детства»! Ой, какая будет картина! Сейчас я вас познакомлю с режиссером.
Так впервые, как сценарист игрового кино, я встретился с режиссером. Ко мне вывели какое*то существо, сразу же, еще до первого произнесенного им слова, показавшееся мне отвратительным. Я сам поразился взявшемуся ниоткуда заряду ненависти к этому человеку, собиравшемуся снимать то, что я написал. Он попытался сказать какие*то три вполне безобидных фразы, я ответил какой*то грубостью, возможно даже, и хамством. После каждой новой фразы во мне зрели самые черные пожелания в отношении соавтора будущего фильма. Я прикинул, что после этого, сейчас сдаваемого первого варианта еще будет полгодика на второй и третий варианты, и мысленно пожелал экранизатору своего сочинения за это время мирно рассосаться на атомы и как-нибудь безболезненно дематериализоваться.
Когда*то Катя пела мне веселую частушку:
— Я к тебе приеду!
— На хер ты мне нужен.
Грязными ногами
Чистый пол топтать.
Сейчас у меня было именно это ощущение — что какой*то чужой человек собрался натоптать в любовно построенном мною доме. Этот дом уже начинал жить своей собственной жизнью, был населен дорогими мне людьми. В доме скрипели ставни, доносился шум моря, мимо с грохотом проносились трамваи… На кой черт мне нужен какой*то там режиссер! Я вдруг понял, какие чувства испытывают, глядя на меня, сценаристы. Слава богу, я сумел вовремя прекратить творческие взаимоотношения с ними и, уйдя от этого вечного конфликта, стал писать для себя сам. Вскоре начались съемки «Спасателя». «Наследницу по прямой» как творческую неудачу списать не получилось. Когда Тамара звонила мне, я пускался в объяснения:
— Ты же не зверь, Тамара! Ну как я могу одновременно снимать «Спасателя» и переделывать «Наследницу по прямой»? Ты же понимаешь? Ты же разумная женщина?
— Да, понимаю, — говорила она, чутьем ощущая, что что*то здесь уже не так.
Но и эпопея «Спасателя» наконец прикатилась к концу. Опять раздался звонок, и тот самый юноша, оставшийся в моей памяти незаслуженно порочным, сказал, что Тамара Хмедиашвили просила забрать окончательный вариант сценария, потому что он, этот самый юноша, уже должен приступать к съемкам.
Я ответил, что должен сделать еще одну редакцию, попросил перезвонить через две недели, а сам помчался к директору «Мосфильма» Сизову, бухнулся на колени и признался в страшном грехе:
— Я тут одну халтуру смастерил. Я за нее и деньги получил, и аванс, и за первый вариант. Всего четыре тысячи…
— Ну? А от меня*то чего ты хочешь?
— Я хочу, чтобы вы мой сценарий из Одессы выкупили, я его сам сниму…
— Во что ты меня втравливаешь? Зачем мне со Збандутом портить отношения?
Все-таки он взял у меня почитать сценарий, который, как и все прочие мои художественные сочинения, произвел на него впечатление удручающее.
— Чтобы я из-за этого дерьма ссорился с хорошим человеком? — спросил меня Сизов при следующей встрече. — Ты сам во все это влез, сам и выкарабкивайся…
Его отказ еще более подогрел мою новую жажду непременно снимать «Наследницу по прямой». Что же предпринять, чтобы вернуть себе сценарий? Я опять поплелся к Ермашу.
— Про что там? — спросил Ермаш.
— Рассвет… — привычно начал я.
— Ну?
— Море…
— Понимаю. Одесса.
— В рассветной полумгле виднеется…
— Понимаю.
— Здесь идут титры, — продолжал я, показывая ладошками, как и куда они идут…
Через полтора часа он позвонил Збандуту:
— Отдай ребенку сценарий. Все деньги мы тебе переведем.
— Как же так? У него такие искренние глаза! — попытался печалиться Збандут. — Мы не ожидали, что он всадит нам нож в спину!
— Такая уж у них профессия, — отвечал при мне Ермаш. — Ни в какие их искренние глаза ни на секунду верить нельзя.
Из России с любовью
К тому моменту, когда я вернулся из Одессы, с натурных съемок «Наследницы по прямой», мои семейные обстоятельства уже запутались так, что домой возвращаться никак нельзя было. И где дальше мне жить — тоже непонятно было. Предстояли большие досъемки в павильоне, и я поселился на «Мосфильме». Лучше было, конечно, снять на это время квартиру, но искать ее было некогда, да и найти по нормальной цене в каком*то нормальном районе оказалось практически невозможно. А потому я стал ночевать в кабинете у Льва Оскаровича Арнштама; утром, спрятав в канцелярский шкаф подушку, умывшись в казенном туалете, спускался в павильон. Съемочный процесс для меня становился подобием мартеновского, во всяком случае по части своей непрерывности. Декорация представляла собой уютную одесскую квартиру, в одной из комнат я тоже устроил себе что*то вроде временного жилища и там проводил свободные минуты.
И вот когда я, пока ставили свет, прилег вздремнуть в своем павильонном лежбище, из тьмы осторожно возник Паша Лебешев. Я уже и до этого стал замечать, что он вдруг проникся ко мне какой*то особой, неестественной нежностью, с участием время от времени заглядывал мне в глаза, вздыхал: «Черт! Это ж у тебя не жизнь!..» Я кивал головой, молчаливо благодаря старого товарища за доброту сердца, еще не ведая, что Паша вынашивал очень неординарный, с большим прицелом межконтинентальный план.
Однажды, неожиданно прикрыв за собой дверь, Паша горько сказал:
— Не-ре-аль-но! Нереально тебе сейчас найти квартиру. Во-первых, дико трудно, у тебя нет времени, ты в работе. Во-вторых, все это стоит чудовищных денег, а их у тебя нет, я знаю. Я твое материальное положение хорошо знаю — ну нет их у тебя! Нет!
— Мне повеситься?..
— Ни в коем случае не надо…
В моменты, от которых зависело свершение заветных планов, Паша становился гибким и прыгучим, как пантера.
— Есть только два режиссера в мире, способных снимать кино по телефонной книге: ты и Данелия. В вас есть какой*то животный артистизм…
Почему он приплел сюда Данелию, до сих пор для меня загадка. Наверное, для авторитета — и потом, знал, что Данелию я очень люблю.
— Понимаешь, у Саши Сурикова (это тогдашний начальник «Совинфильма», фирмы, ведавшей всеми совместными постановками) лежит заявка, — продолжал полушепотом Паша. — Нужно снять фильм по роману президента Республики Колумбия Альфонсо Лопеса Микельсена…