Мы вошли внутрь полированной кабины, обшитой красным деревом, лифт бесшумно заскользил вверх. Его дверцы после долгого подъема раскрылись, и мы оказались не на лестнице, как можно было ожидать, а прямо в коридоре президентской квартиры. На стенах висели стильные английские гравюры, мягким молочным светом горели бра, откуда*то появилась пятнистая породистая собака. Два человека в черных костюмах молча подошли и с ног до головы обыскали меня и Маушку. Я с готовностью растопырил руки, лицом демонстрируя всяческое послушание, после чего нас ввели в изысканный, по-европейски обставленный кабинет, куда вскоре вошел человек с обходительными, изящными манерами. То, что он сказал, было полной неожиданностью: написанное мной ему, видите ли, понравилось. Повторяю, к его роману никакого, даже косвенного отношения странички эти не имели. Роман у нас переведен, издан, — каждый, желающий удостовериться в этом незатейливом факте, может роман этот прочитать. Другой на месте Микельсена посчитал бы подобное сочинение на основе его романа моим личным хулиганским выпадом. Но тот даже не поморщился.
— Вы знаете, это интересно. Очень оригинальный, нестандартный подход, — услышал я отзыв автора, оторопело раскрыв рот. Трудно было не поразиться широте и незаурядности ума собеседника. — Мы будем с вами над этим работать. У меня есть возможности, — сказал он и задумчиво поглядел в окно на вверенную ему страну, — активно помочь вам.
Его слова напомнили мне случай из отечественной истории. Николай I ободрил просителя, к которому был расположен: «Попробую тебе помочь. Я, брат, тоже не без связей».
У меня хватило наглости сказать Микельсену, что если он имеет желание что*то дописать к моей истории, то я возражать не стану.
— Нет, зачем же? Я не буду лезть в вашу работу, — ответил невозмутимо умный президент. — Но если хотите, можем подключить к этой работе моего соседа. Он милейший человек.
Соседом, как позже выяснилось, был Габриель Гарсия Маркес, живший в одном доме с президентом. Я тут же представил, во что может превратиться моя халтурная заявка под пером гениального автора, и торопливо отказался:
— Нет-нет, вот этого совсем нам и не надо.
— Ну, а просто дать ему почитать? Давайте с ним встретимся, поговорим?
Я изобразил на лице «глубокое удовлетворение», но и на встрече тоже не настаивал. Мне так ярко представлялось, как Маркес у себя на родине делает из меня размазню, как из случайно убитой мухи.
— Ну что же. С Богом! — завершил встречу президент. — Начинайте. Только прошу, ни в коем случае не отчаивайтесь ни от чего и не уезжайте. Сидите спокойно здесь. Пишите. Работайте. Если вам нужно будет поговорить со мной или с Маркесом или увидеть что*то своими глазами, я всегда к вашим услугам.
— Я совсем не знаю страну. Можно ли куда-нибудь поехать?
— Да куда хотите. Возьмите карту. Выберите, что вам интересно.
— Скажем, там в заявке есть поездка героев на юг.
— Ну и поезжайте на юг, ну, хоть в Баранкилью. Там, кстати, рядом деревня, где родился Маркес. Он может вам о ней многое рассказать.
— Потом есть сцены, связанные с армией.
— Я, между прочим, Верховный главнокомандующий. Пожалуйста, вас пропустят на любые военные базы, объекты — по всей Колумбии. Важно, чтобы все в нашей работе было серьезно и основательно. Работайте! Будем консультироваться.
Так начался еще один невероятный период написания сценария. Время от времен я наугад тыкал пальцем в какое*то место карты — тут же привозили билеты, и мы туда ехали.
Все, что обещал Паша, не просто сбылось, а сбылось «в кубе». Мандонго оказался в миллион раз вкусней, чем следовало из Пашиных рассказов — мясо нежней, кукуруза толще и слаще, навар наваристей. Шишкебаб и просто был немыслимый. Темное пиво начинали пить из огромных литровых кружек с одиннадцати утра. Кружки можно было попросить и трехлитровые. Пиво подавали свежайшее; узнав, что мы — русские, льстиво и без напоминаний делали «долив после отстоя». Рай, рай, земной рай.
Но если говорить и всерьез — о Колумбии сохранились у меня самые нежные воспоминания. Хотя они и не лишены мрачного и даже несколько демонического оттенка. Только там я понял, что Габриэль Гарсиа Маркес никакой не «поэтический фантаст» и не «фантастический поэт», как у нас о нем любят писать. Он гиперреалист с натуралистическим оттенком. Про «миргородскую лужу» Гоголя иностранцы тоже думают — «фантастический реализм», а это просто лужа, существующая в Миргороде, вероятно, и по сей день.
Среди деловых людей мира Колумбия славна как страна великих банковских спекулянтов. Это центр банковской спекуляции в целой Латинской Америке. Известна она еще и как страна изумрудов. Но оказалось, что у этих камней девяносто шесть или что*то около того характеристик подлинности. Поверьте, что никакой нормальный колумбиец не будет подвергать свой камушек девяносто шести экспертизам. Наши грузины по сравнению с колумбийцами могут показаться трудолюбивейшими китайцами, день и ночь не разгибающими спины. Эти практически не работают никогда, нигде и ни при каких условиях. Но в каждом доме лежит подушка с изумрудами — такой же непременный атрибут достойной колумбийской квартиры, как у нас когда*то была герань, фикус и портрет Хемингуэя. На подушке этой часто спит хозяин, не ведая при том, спит ли он на бутылочном стекле или на миллиардах, припасенных на черный день.
Но более всего знаменита Колумбия своей изысканнейшей преступностью. Я бы сказал, что это страна поэтов преступления. То, что каждый вечер пересказывала нам Маушка, прочитывавшая почти все колумбийские газеты, не только ошеломляло жестокостью и неистощимостью преступной фантазии. Было ясно, что новый тип преступления сначала кем*то любовно изобретается, потом идет в тираж, месяца за два — за четыре набирает размах и затем выдыхается, но тут же на смену ему приходит еще какой*то новый преступный финт, прежде неведомый.
Первое же преступление, о котором поведала нам Маушка, привело нас в весьма задумчивое состояние.
Известно, что в Колумбии, как, впрочем, и во всей Латинской Америке, терпеть не могут американцев, гринго, так же как еще недавно во всех бывших соцстранах на дух не выносили нас. И все это несмотря на то, что американцы кормят и поят Латинскую Америку точно так же, как мы кормили и поили неблагодарные соцстраны. Первое, о чем сразу предупредила меня Маушка: следи, чтобы тебя не приняли за гринго. Очень опасно быть гринго в Колумбии. Сразу кричи: я — русский, поляк, кто угодно — только не гринго. А меня, кстати, чаще всего и принимали именно за гринго. Рассказывают, что какой*то дикий гринго, вроде меня, заходит вечерком в симпатичный ресторанчик выпить кружечку пива. Хозяин незаметно подбрасывает туда таблетку, вскоре после этого гринго обмякает и начинает на глазах разваливаться, растекаться, расползаться. Хозяин, поддерживая непутевого гринго, проводит его через зал, чтобы посетители видели, как тот насосался (это с одной*то кружечки!), но выводит он его не на улицу, а через черный ход — во двор. Там их уже ждет автомобиль, несчастного американца запихивают в него и везут в горы, кольцом окружавшие Боготу. Там, в лесочке, гринго, за это время заснувшего мертвым сном (таблеточка, полагаю, не из слабых), догола раздевают и шприцем выкачивают из вены чуть ли не всю кровь, но строго до минимума, до такой степени, чтобы гринго тут же не отдал концы. Донорская кровь в Колумбии в большой цене. Кровь тут же на месте запечатывают в бутылки, консервируют; одежду, бумажник приходуют и уезжают. На рассвете гринго просыпается голый, с ощущением дикой слабости, в лесу. Кругом — никого, внизу блещет огнями беспечная Богота, до которой ему кое-как, скуля и подвывая от ужаса, удается за сутки — за двое доползти. В общем, почти по нашему классическому анекдоту: «Ни хрена себе, попил пивка!» Согласитесь, это круто. Не какое*то там пошлое убийство, бессмысленный мордобой, вульгарная кража — нет, целое уголовное сочинение, придуманное и разыгранное с истинным артистизмом и вдохновением.
Вот еще одно такое «произведение», сочиненное на наших глазах. На этот раз жертвой стала колумбийка, дивной красоты женщина (я видел ее фотографию; да и вообще, женщины в Колумбии редкостно хороши), министр культуры, — ей было всего тридцать с небольшим лет, двое, мне кажется, детей. Среди бела дня культурному министру грубо накинули мешок на голову, втолкнули в машину и увезли. После чего последовало заявление, что, если не будут освобождены из тюрьмы люди, проходящие по делу о наркобизнесе, ей непременно отрубят голову. Срок на размышления давался, скажем, до четверга. При этом похитители не прятали свою жертву где*то в убежище, а все время перевозили с места на место в автомобиле, отчего поймать их было практически невозможно.
Вся страна горячо обсуждала происходящее с неравнодушием футбольных болельщиков. Все, натурально, возмущались: как такое можно! Президент собирает чрезвычайное заседание чрезвычайного совета: как быть? Похитили как-никак министра культуры. Все сочувствуют, психуют, кипятятся: женщину надо спасать. Но и преступников, в свою очередь, нельзя выпускать, стыдно поддаваться шантажу. Одни говорят: не посмеют. Другие: вы их плохо знаете, они все посмеют. Телевидение транслирует заседание сената: выступают ораторы, комментируют комментаторы, а похитители периодически звонят и напоминают: осталось шестнадцать часов, двенадцать, восемь… Идет ночное экстренное заседание правительства, сената. Председательствует, с красными от бессонницы глазами, наш друг президент. Решают: хватит, не пойдем на поводу у мафии! Но если с головы этой женщины упадет хотя бы волос, мы выжжем этих подонков, мы перережем всех, кого они требуют освободить. Тем временем осталось три часа, два, час… Ораторы говорят: не пойдем на попятный, будем тверды. Они не посмеют.
Звонок: «Получите голову вашего министра». Приезжают по адресу, вскрывают багажник машины — там красивая мученическая голова.
Страна в шоке, общее негодование, демонстрации, снова ораторы: «Никогда в жизни не простим, не спустим. Но нельзя трогать сидящих в тюрьме. Принципы демократии — превыше всего…»