Снимали мы и в Москве, и в Париже. Как-то с художником фильма Сережей Ивановым мы поехали на парижский блошиный рынок. За собственными надобностями. Там пошли пообедать и увидели посреди блошиного рынка совершенно восхитительный ресторан. Мы понимали, что снимаем трагическую картину, но нам так не хотелось тяжелого чувства, которое могло возникнуть у зрителя после этого фильма. Нам так хотелось чувства надежды, радости и любви! Мы так всерьез стали уважать это поколение: поколение наших детей, которых мы сами бездумно и бездарно кинули на последнее растерзание безжалостному и циничному веку. Оттого мы решили снять финал фильма так, как мы его сняли. Пусть соберутся все плохие, совсем плохие, и хорошие, и совсем хорошие, и даже мы все, кто снимал этот фильм, на фантастической «счастливой свадьбе героя». Мы решили назвать этот объект, где происходит свадьба, — Золотая Комната с Серебряными Потолками. Именно так Сережа Иванов и декорировал этот старый французский ресторан, где так все и произошло, как мы хотели. И даже Боря Гребенщиков написал по этому случаю фантастически прекрасный вальс:
Снился мне путь на Север,
Снилась мне гладь да тишь.
И словно открылось небо,
И словно бы ты глядишь.
Ангелы всех сияний
И с ними в одном строю
Рядом с тобой одна,
Та, которую я люблю.
Я говорю: Послушай,
Чтоб ты хотел, ответь?
Тело мое и душу,
Жизнь мою и свет.
Все, что еще не спето,
Место в твоем раю.
Только отдай мне
Ту, которую я люблю.
В сердце немного света,
Лампочка в тридцать ватт.
Перегорит и эта.
Снова спускаться в ад.
А я все пляшу, не глядя,
На ледяном краю,
И держит меня одна,
Та, которую я люблю.
И что впереди, не знаю,
Но знаю судьбу свою.
Вот она ждет одна,
Та, которую я люблю.
И была эта съемка практически уже к самому концу века, когда казалось, что все минуло, прошло и все ужасы завершились и кончились. И мы оказались, несмотря ни на что, в Золотой Комнате с Серебряными Потолками. Тут-то и умер Дагаев. Прямо в снегом соли на московских улицах я взял и ненадолго улетел в Турцию. Там было горячее синее море и одуряющая турецкая жара. Днем, скрываясь от нее в гостиничном номере, опять-таки случайно и ни для чего написал, без всяких предварительных планов, сценарий «Елизаветы и Клодиль» — историю двух девочек, русской и француженки. Дело там происходит тоже в самом начале века, только прошлого. О, как же радостно и с какими надеждами девочки тот новый век встречали, конечно же даже примерно не представляя, что их в этом новом веке ждет. Ничего они тогда еще ни про себя, ни про этот век не знали. Все для них было внове и впереди. Но мы-то, увы и ах, к сожалению и к печали, — мы уже знали о нем все.
Вернувшись в заснеженную Москву, набрали вместе с Валерием Рубинчиком во ВГИКе новую режиссерскую мастерскую: три южных корейца, два немца, один швейцарец, еще израильтянин. Все они, мучительно пуча глаза, сразу отважно пытались изъясняться по-русски и отсюда, из неведомой им России, въехать в знакомое им мировое кино. Так начался новый учебный год нового века. Снова для начала традиционно посмотрел с ними в тысячный раз ольмиевское «Вакантное место», «Четыреста ударов» Трюффо, «Затмение» Антониони, «Последний киносеанс» Богдановича. Ничто не постарело. Напротив, как хорошее вино, настоящие картины «выстаиваются», год от года становятся лучше и лучше.
И еще, конечно же, мне нужно было все-таки когда-нибудь и чем-нибудь закончить бесконечную эту книгу. Вот пробил час.
Этим, позвольте, ее и закончить.
Как говорил когда-то незабвенный Марксен: «Спокуха на лице, маэстро… Вместо бессмысленной паники прошу толково очертить грядущий фронт работ…»
«ЕБЖ».